ЧЕМ НЕ УГОДИЛО новое поколение

№ 2016 / 10, 16.03.2016

В 5-м номере «Литературной России» Сергей Морозов в своей статье «Дедушкина литература» даёт оценку творчеству молодых прозаиков Андрея Антипина и Андрея Тимофеева.
И я, как один из тех дедушек, для которых пишут «два Андрея», не могу не ответить Сергею Борисовичу.

 С самого начала материала с столь громким названием, а именно с прочтения вступления, к автору начинают появляться вопросы. «Новых авторов в достатке (Анастасия Чернова, Елена Тулушева, Антон Шушарин). В ведущие определили двух Андреев – Антипина и Тимофеева. В целом, не зря. Не потому что пишут лучше других, хотя и это есть, а потому что фигуры характерные. Они – лицо нового поколения. Нового. Но вряд ли молодого. Почему только нового?» Кто определил выше названных прозаиков в ведущие, автор почему-то не уточняет. Наверное, автор намекает на упомянутый в лиде «условно-патриотический лагерь» или «Наш современник», который листал на досуге. Почему бы тогда не назвать имена, не перестать говорить намёками? Следующее утверждение, по моему мнению, не лучше: я лично запуталась, пишут ли герои статьи лучше других или нет, и что автор подразумевает под понятием характерный. Последнее брошено без каких-либо пояснений. Необоснован, на мой взгляд, и тезис о том, что Антипина и Тимофеева нельзя назвать молодым или новым поколением. Авторам меньше тридцати, они пишут об окружающей действительности от лица современников. Чтобы быть «новым», поколению совершенно не обязательно писать на ранее неизведанные темы или искать опору в отличных от предшественников идеалах, «новое» может значить и логично сменяющее предыдущее.

Писатель Андрей АНТИПИН

 

Но это, так сказать, только цветочки. Если всё же предположить, что Сергей Морозов согласен с тем, что пишут названные прозаики лучше остальных, то совершенно невозможно понять его негативной оценки их творчества. Видимо, об остальных современных авторах и вовсе говорить не стоит. Но обо всём по порядку.

«Деревня и вера – две главные темы для писателя-патриота. Они – идеал, которым меряют общество и человека. Есть и третья, но она уже негативная, критическая, страдальческая, с оттенком плача – развал державы и всего, что в ней было.» Допустим, что это так, стоит только сделать поправку на то, что деревня является именно темой, но не идеалом, ибо без наполнения, без образов крестьян, людей близких к земле и Богу (или трагично оторвавшихся от корней), без описания их быта, деревня может быть только понятием или темой, но никак не идеалом. К тому же нет в этой «зацикленности» писателя–патриота (слово, кстати сказать, тоже не являющееся ругательством, как может показаться после прочтения текста С. Морозова) на деревне и вере никакой крамольности. Писали об этом Толстой, Достоевский, Распутин, Белов, Абрамов. Список можно продолжить. Но пойдём дальше.

Критик Сергей МОРОЗОВ

 

Сергей Морозов всё же соглашается, что писать о деревне не так уж и плохо: «Про деревню, родную, знакомую, пишет Андрей Антипин. Что знает, о том и пишет. Греха нет. Наоборот, хорошо, потому что получаются не высосанные из пальца сюжеты, как в литературе столичной, а то, что сама жизнь подсказала<…>Условно-патриотический блок считает, что пишет Антипин хорошо. Отсюда титул ведущего писателя молодого поколения. Хвалят язык, следование традиционным ценностям. Продолжатель традиций деревенской прозы, наследник Распутина» Снова у автора в тексте появляются эти условные патриоты – и снова ни одного имени. К тому же так и хочется задать Сергею Борисовичу вопрос о том, чем же не угодило ему следование традиционным ценностям, традициям деревенской прозы и творчества Валентина Распутина?

Читаем далее. Что же ставит Сергей в укор Антипину? «За картинками деревенской жизни не прячется никакой глубокой идеи. Да и боли, острой, искренней, выходящей за рамки избитых формул о гибели деревни, не ощущается». Боль ощущается, увы, от этих слов автора! Ощущается она именно от того, что, выражаясь его же словами, «Мужик – основа России, скрепляющая её смола, пошёл под снос, оказался не нужен и не востребован», а Морозову эта трагедия кажется заезженной, избитой, следовательно, думается, не стоящей внимания. Не могу согласиться со словами публициста о том, что в творчестве Андрея Антипина нет ничего о личной трагедии. «Дядька», «Горькая трава», «Плакали чайки», «Смола» – это же калейдоскоп личных трагедий героев, оторвавшихся от семьи, земли, родного края, героев, лишённых исторической памяти.

«Деревня вся в прошлом. Поэтому многие ранние вещи Антипина про старух и стариков, а поздние – откровенно ретроспективны. Глядят в прошлое, а не в будущее» Но далее по тексту автор, видимо, забывает о выше сказанном и вещает следующее: «Речь в произведениях Антипина идёт о современной деревне…» Да и почему, собственно, автор не может смотреть в прошлое? Чтобы думать о будущем, надо обустроить настоящее, что невозможно без знания и понимания ошибок прошлого. Но есть в статье более абсурдные обвинения, которые и вовсе нельзя воспринимать всерьёз: «Названия повестей и рассказов печали только подбавляют. «Чайки плакали», «Горькая трава».

«Отягощённые бытовыми подробностями, произведения Антипина воспринимаются этнографически, будто рассказы о папуасах» (папуасы – это видимо, жители деревни) «Экзотика увядания. И здесь не разберёшь, кто виноват: мы – от деревни далеко ушедшие, или автор, не способный предложить нам ничего кроме экзотики». Стоит отметить, что та самая «экзотика увядания», духовного разрушения человека, его отрыв от корней и общества вовсе не связана сугубо с деревней и вполне себе применима к городским жителям.

Но чтобы понять до конца, откуда «растут ноги» определения «экзотики», стоит читать дальше. Ведь дальше хуже, я бы сказала, что тут можно
говорить о какой-то явно нескрываемой нелюбви к деревне: «Инертная, безвольная, спивающаяся, социально апатичная, она не меньше города виновата в той болезни, которая подкосила всю страну в целом. Разве ж её убили [деревню]? Она всегда такой была. Развалившейся, деградировавшей, распавшейся на атомы. А может, такой и будет, потому что будущего у неё, уже по самому факту отсутствия размышления о нём в прозе Антипина, и нет.» Последнее заключение – это уже какая-то фантастика, притянутая за уши, ибо как бы трагично не изображал Андрей свою Родину, ни разу не сказал о том, что не видит её будущего.

Не обошёл Морозов стороной и язык произведений автора: «Мелькает сомнение: по-русски ли написано?» Спешу успокоить автора – по-русски! Стоит просто прочесть некоторые выражения, мысли, взятые из произведений: «Уже и виски ему надышала серебряная птица, смахнула крылом клок ржавых волос», или «и ты стоишь как будто из зимнего ручья попил, и с захлёбывающимся, перебивающим самого себя восторгом постигаешь, что нет и не будет завершения этому народу, который поёт и плачет, и скачет через палочку на краю, но умеет остановиться и опахнуть такой искренней нерастраченной красотой, какую ты и не подозревал в русском человеке и какая милосердно дарует тебе веру в его нравственное бессмертие, несмотря на всё, что ждёт его впереди», или «И сами мы [после ухода Дядьки] не стали хоть чуточку добрее к нищим и пропащим, горьким и заблудшим, не сделались хоть самую малость зрячее к этой пьяной, гулевой, беспутной голытьбе, которая и до сего толчётся между нами, стынет и стонет на холоде и ветру, мается под грозовым небом». Последние цитаты, к слову, и ответ на обвинение об отсутствии у Антипина «глубокой идеи» и размышлений над нравственными и социальными вопросами. Но вернёмся к языку. Сергей Морозов, приводя фрагменты текстов, говорит о том, что автора трудно понять из-за обилия «местных и новообразованных словечек», витьеватых метафор. И если в последних двух пунктах хоть как-то можно отыскать зерно здравого смысла и логики – неологизмы бывают сложны для восприятия, как собственно и метафоры – то наличие диалектизмов и просторечных слов у человека, родившегося и живущего в русской глубинке, сибирской деревне, кажется, вещь столь же очевидная, как и отсутствие оных у человека в ней не живущего!

«…у Антипина языковое насилие кажется неестественным, вынужденным, сотворённым словно бы по наущению старших товарищей. Стоят в подворотне хулиганы и склоняют малолеток к худому делу» Так и хочется уже в третий раз попросить автора назвать хоть кого-нибудь, разоблачить «хулиганов» для нас, тёмных!

В своей статье досконально рассматривает автор и творчество Андрея Тимофеева. Говоря о том, что «Тимофеев мучается вполне ясным вопросом соотношения сухой и отвлечённой церковной теории с зеленеющим древом жизни», Морозов приходит к выводу о том, что «вопрос «как жить по-человечески, сохраняя верность высоким идеалам духа» решения не имеет.», но «увы, для Тимофеева это не очевидно». Но он-то, автор, давно понял, что «Ныне возможно лишь примирение, толерантность, жизнь при соседстве двух искажённых начал – социального и церковного», и Тимофееву, пытающемуся найти синтез между жизнью обыденной и истинной верой, не убедить критика в обратном, потому что, если верить Морозову, Тимофеев и сам недалеко ушёл от своих заблуждающихся героев.

Подводя итог всему сказанному, Сергей Морозов вновь констатирует факт несостоятельности прозы молодых авторов: «Читая повести, рассказы Антипина и Тимофеева не можешь отделаться от того, что перед тобой не литература молодых. Проза Антипина и Тимофеева, молодых, в общем-то, писателей, лишена широты и дерзости, лишена свежего, яркого, созидательного, исполненного надежды начала.
У них нет образа будущего – и личного, и общественного». Почему он, собственно, должен быть, этот образ? Повторюсь, разве писатель не может писать о прошлом или настоящем, или думающий читатель не способен сделать выводы о возможном будущем? «Они ничего не могут предложить молодому читателю». Последний довод, кажется, вызывает у меня больше всего негодования, ибо всё же предпочитаю относить себя к молодым читателям, что не мешает мне знакомиться с литературой, окрещённою Морозовым «дедушкиной».

«…настоящая литература пишется для народа и для будущего. Ей тесно в рамках обязательного пёстрого языка, сковывающего этикета, деревенского национализма, в полутьме церквей, в духоте ладана», – заявляет автор материала, так сказать, под занавес. И, видимо, темам деревни и веры в «настоящей» литературе не место, как и трагичному прошлому державы. Ну а сибирский говор Антипина – так это вообще мерзость. Вот и у меня в конце текста мелькает сомнение: «Русский ли?» С ответом затрудняюсь, ибо, как русский человек, коим себя считаю, не могу осознать, как возможно поставить рядом слова «деревенский» и «национализм». «Новой литературе, ещё не поздно <…> уйти от удушающе правильных тем, правильных слов, нашёптанных пыльными книгами, искать свою дорогу, свои ответы.» Знакомый мотив. Помните: «сбросить с теплохода современности Пушкина, Достоевского, Толстого…». Ну и ещё упомянутых автором прочих «литературных стариков» тоже, видимо, туда же. Радует, что прозаики, о которых рассуждает Морозов, такими «золотыми» советами не пользуются.

 Ирина ШЕЙКО,

студентка Кубанского Государственного университета

г. КРАСНОДАР