Сергей МОРОЗОВ. Книга бытия: Очередь

№ 2016 / 16, 31.03.2016

В суждении о том, что классика, особенно отечественная, потеряла свою актуальность, повторяемом сегодня время от времени, содержится горькое зерно истины. Правда, истинность этого высказывания относится в большей степени к читающей публике, чем к самой классике. Чтение – это труд,
а труд нынче не в почёте. Кому охота взваливать на себя тяготы понимания?

Кто захотел бы, или просто смог бы нырнуть на глубины классического наследия? Бездонно море русской литературы. Утонуть в нём нынешнему читателю – пара пустяков. Поэтому не в том дело, что писали старо, но и в том, что писали глубоко. Этих глубин, ориентируясь на читателя, умело избегает литература современная, в которой умные книги – только по названию.

 

«Интеллектуальный бестселлер». Что это? Самое простое определение – книга, подержав которую в руках, прослывёшь умным в глазах света. Писатель-интеллектуал, автор подобных опусов словно тот самый литературный князь глупый, которого обрели, наконец, читающие глуповцы. О таких жителях «одного города», в который постепенно превращается наше общество, и заботятся услужливые издатели. Наладили пробковый небосвод, огородили водоёмы буйками, чтоб не взлетали под небеса выше какого-нибудь водолазкиного «Авиатора» и не опускались на глубины глубже «Возвращения в Египет» Шарова. Для сильно охочих до языковой умной вязи завели Самсонова и Данихнова. Лопочут мудрено, а внутри, за манерой под Платонова – пустота.
Говорят о широтах и просторах современной прозы, но и те, на деле, не больше чем у щедринского Фердыщенки. От того всякий литературный обзор подобен скитаниям от навозной кучи в другой конец загона, с помпой, раздуванием щёк и битьём в барабаны.
Кроме голосов, довольных таким положением, слышен и бесстрастный приговор: «умерла, скончалась русская литература, невозможен великий русский роман». Здесь тоже правда. В офисах центральных издательств, в искусственной атмосфере больших денег и большого безделья, в детском манеже чужих идей и протухших смыслов наверняка невозможен.
А в России – пожалуйста.

Однобибл М. Очередь. – Новосибирск: ООО «Академиздат», 2015

Роман «Очередь» Михаила Однобибла одна из тех редких книг в современной отечественной литературе, которая действительно возвращает читателя к глубинам и высотам русской классической прозы, ко всему тому, что она наработала не столько в веке XIX-м, но и к тому, что обрела в веке XX-м. Это вязкая, цепляющая проза, это мысль, нашедшая выражение в причудливом стиле, в котором за внешней незамысловатостью ощущается тяжесть бытия и мощное аналитическое начало.
«Очередь» – произведение сложное и многоплановое, поэтому предполагает вариативность прочтения. Кто-то, скакнув по верхам, поверит издательскому введению и признает в «Очереди» всего лишь проникновение в писательскую лабораторию Кафки. Кто-то размахнётся широко, скажет – «Очередь» – модель мира, увидит в книге философию и космологию, рассказ об абсурдности окружающей жизни и невнятное ощущение, таящейся там за пеленой, в долине смертной тени, неизвестности.
На самом деле центральное место в книге занимает социально-философская и социально-антропологическая проблематика, воскрешающая в памяти социологические романы Александра Зиновьева. Мысль социальная, запечатлённая не в форме крикливого, публицистического тявканья, к которому мы привыкли за эти годы, а в виде исследования природы общества, определяет идейное содержание романа, его сюжет, композиционное строение и систему образов.
Книга требует от читателя большого внимания, терпения и громадной интеллектуальной работы, без которых вся обширность и глубина авторского замысла, спрятанного за монотонным, лишённым эмоций повествованием, останется непонятой. Автор романа намеренно обходит стороной всё яркое и авантюрное. Приключения, любовь, острые повороты сюжета – все эти манки для удержания читателя отринуты во имя разговора о главном. Михаилу Однобиблу не просто удалось создать свой мир, он написал своего рода книгу бытия, в которой в символической, иносказательной форме запечатлел чистые онтологические структуры, выразил суть, сокрытую в житейском шуме и хаосе социальной жизни.
«Очередь» – идеальный объект для многочисленных литературоведческих, культурологических, социологических и философских исследований. В идейном и смысловом плане содержание романа представляется поистине неисчерпаемым. Эта бездна смыслов таится за внешне простой событийной канвой. Последняя выстраивается вокруг безуспешных попыток случайно забредшего в город учётчика бригады Рыморя выбраться обратно за его пределы и сложных взаимоотношений, возникающих между героем и очередью, задающей весь ход городского существования. Очередь – не просто группа граждан, стоящих за трудоустройством, социальный лифт наверх, позволяющий очередникам достигнуть более высокого ранга служащих. Это символический образ системы, порядка, структуры, организации, пронизывающей окружающую действительность.
С первых страниц складывается впечатление, что перед читателем разворачивается ряд типовых шаблонных оппозиций (культура – натура, индивид – система), изрядно примелькавшийся в литературе последних двух столетий. Привычная, знакомая картина безумия бюрократической машины. Свободный «природный» человек, учётчик бригады Рыморя попадает в чуждый ему городской мир, становится пленником погрязшей в формализме социальной системы.
Начальные страницы и в самом деле рисуют столкновение природного жителя с ужасом индустриальной цивилизации: «Завод!.. Шум станков, шипение сжатого воздуха и протяжное пение лебёдок полностью заглушали звуки внешнего мира. Словом, это была жизнь в ангаре, где нельзя понять, какое снаружи идёт время дня и года». Тоска по естественному загородному бытию сопрвождает главного героя на протяжении всего романа. Противопоставление спокойной, ленивой, бесполезной жизни в городе и кипучей деятельности загородных работников, у которых дел невпроворот, подчёркивается наблюдениями за природой, которая в рамках городского бытия претерпевает значительные изменения. Мир очереди, увлечённой вопросами продвижения вперёд и вверх к заветному переходу в ранг служащих, безразличной к погодным изменениям, к пробивающейся зелени, свежему ветерку и грозам, встраивается в знакомую картину больного общества, оторвавшегося от своей природной основы.
Отрыв от природных корней фиксируется и на ценностном уровне. То, что представляется значимым для очереди и города (ранг, статус, мнение окружающих) для учётчика, являющегося носителем загородного мировоззрения, напротив. лишено какой бы то ни было значимости. Природосообразность, загородное здравомыслие, отличающееся от обычаев и практик, характеризующих очередь, подчёркивается автором и в анализе господствующих порядков, основополагающих принципов социальной иерархии, разделения труда.
Однако по мере погружения в текст, становится ясно, что стандартное противопоставление (лишённая безобразья загородная жизнь – ужасы социальной машинерии) передаёт реальную ситуацию лишь в первом приближении. Погружаясь в мир очереди, читатель постепенно открывает для себя не то приблизительность самих этих оппозиций, не то их ложность и неадекватность реальной картине бытия. «Город и загород вклинивались друг в друга, как переплетённые пальцы рук».
Автор умело избегает популярного, соблазнительного в своей простоте манихейского представления о светлом царстве деревни и аде городской жизни. Характерно, что концепт «деревня» в романе вообще отсутствует, по-видимому, как бессмысленный и затемняющий более чёткое и фундаментальное различие. Автор чурается шаблонов, не ведётся на стандартные, стереотипные определения, уводящие от исследования сущности социального.
За внешним формализмом очереди по мере чтения романа открывается вдруг реальное господство в ней неформальных, девиантных по своей природе отношений, обнаруживаются параллельные официально признанным иерархические структуры, проступает тёмное, дионисийское социальное начало. Всё это не выглядит чем-то незнакомым для учётчика. В тёмных иррациональных движениях очередного социального организма он распознаёт нечто знакомое ему по загородной жизни. И вот уже, казалось бы, новоприобретённая в процессе городской жизни повадка («Быстро же город выучил учётчика не рассчитывать на чужую помощь, доверять только своим глазам, полагаться лишь на свои силы») начинает перекликаться с воспоминаниями учётчика о загородной жизни в финале: «Члены одной бригады и друг другу редко приходили на выручку, скрытая вражда, ревнивое соперничество раздирали временные коллективы, собравшиеся ради заработка». Телефонное хулиганство очередников, трепещущих и заискивающих перед вышестоящими служащими, в эпизоде, когда они звонят в отделы трудоустройства, наглое беззастенчивое воровство спиртного, сигарет у работников гаража, гармонирует с загородными хмельками, сезонными рабочими, пускающимися в загул после окончания работ, не признающими никаких законов и авторитетов.
Так в «Очереди» избитая тема подавление индивида социальной системой неожиданно трансформируется в противоположное по своему характеру исследование диктатуры индивидуального произвола, человеческой иррациональности над принципом системности и организации.
Бездушие, формализм, бесцельность и бессмысленность, абсурдность социальной системы, изображённой в романе, порождается не самим абстрактным принципом системности, а его конкретным воплощением, извращением здорового организационного начала. Ненормальность социальной жизни очереди – отражение человеческого произвола и субъективности, торжествующего над здравым смыслом, примат психологии над онтологией. «Очередь» – это книга о том, как созидательное социальное начало превращается в окостеневшую абсурдную форму, о том, как деятельность, труд теряют ценность и подменяются абстрактной сеткой социальных статусов, знаменующие отношения подчинения-доминирования, о том, как изначальная человеческая свобода деградирует до уровня произвола, который начинает разрушать изнутри любое рациональное и организованное начало.
В итоге, в романе за ложными и поверхностными антиномиями индивидуального-коллективного, свободного-социально детерминированного начинает проступать глубинная онтологическая оппозиция естественного и искусственного основания системности. «Очередь» – это произведение о том, как социальная система сошла с ума. Но это социальное безумие не есть метафизический порок и изъян системы как таковой. Проблема человеческого общества не в том, что оно по Гоббсу превращается в систему тотального подавления человеческой личности, спекулирующей в своём диктате на природных инстинктах индивида. Проблема в том, что место естественного бытийного порядка, соприродного самому человеку, занимает человеческий произвол и субъективность. Чудовищ рождает не только сон разума, но и человеческие страсти, эгоизм, поражающие, подобно раку, органичную упорядоченную систему.
Наиболее полно эта центральная мысль отражена в речи Смотрителя Музея: «Разве мы лучшие? Наши чёрствость и спесь давно перевесили наши деловые качества. Двойная мораль сделалась нормой поведения трудоустроенных граждан, вцепившихся в свои служебные кресла… Внутри кадровых служб за внешней благопристойностью царит произвол, подтачивающий основы порядка. Наше завтра под угрозой».
Проблема заключается в том, что только большая абсурдность, шизофрения социального начала способна сохранить видимость порядка и позволить существовать такого рода извращённому обществу далее. Общество, глубоко закосневшее в пороке и отклонении, способно держаться далее только на отклонениях. По сути, в этом наблюдении наглядная иллюстрация высказывания столпа современного либерализма Джона Локка о том, что в основание реально функционирующего общества может быть положено и нечто неправильное.
С этой точки зрения получает объяснение та неспособность главного героя выйти из города, которая
ставит в тупик читателя на протяжении всего романа.
В какой-то момент кажется, что дело здесь в самом учётчике, который не слишком стремится вырваться в столь милый его сердцу загород. Но это не так. Развитие сюжета романа показывает, что мучения учётчика это и не произвол автора, который, искусственно удерживая главного героя в городской черте, показывает читателю все углы и закоулки мира, в котором существует очередь. Дело здесь в другом. Любой предлагаемый на протяжении романа учётчику выход (бегство, революция, частная жизнь затерявшегося в очереди, использование неформальных авторитетов) – это измена самому себе, это путь, лежащий в логике обезумевшей системы, построенной на человеческом произволе. Следование им ведёт лишь к воспроизводству дурной бесконечности социального абсурда. Отклонение от нормы само стало нормой, обеспечивающей жизнеспособность существования извращённой социальной системы. Поэтому первое внешне антисистемное стремление уйти и вырваться во чтобы то ни стало, оказывается неприемлемо. Нужен не вызов, нужно реальное действие. Поэтому не стать пленником безумной логики системы, можно лишь воспользовавшись изначально укоренённым в неё предохранительным клапаном – высылкой по этапу с конвойными за город в полную неизвестность.
Этап имеет символическое значение признания собственной вины и раскаяния. Выбор, который делает герой в финале, в какой-то степени повторение выбора Дмитрия Карамазова, отправляющегося на каторгу не за действия, а за помыслы, за грех, испорченность души и ума.
Этап символизирует воскрешение реального, здорового онтологического начала в человеке. Этап – это очищение от скверны, обретение подлинной социальности, утверждение идеи естественного порядка, согласия с миром и с самим собой: «Никто и не думал бежать, наоборот страшно было потеряться, отстать от партии. К удивлению учётчика, эти люди, изгои, кому даже по меркам очереди нечего было терять, фактически стерегли друг друга… Старый, бывалый конвоир сказал молодому, что если бы начальник взял поводья, колонна непременно заблудилась бы, но, так как он спит, упав на гриву, старая коняга предоставлена сама себе и найдёт дорогу к пересыльной тюрьме».
Финал логично завершает развитие основной идеи романа и проясняет истинный смысл аннотации, которая ошарашивает своей кажущейся абсурдностью читателя, приступающего к чтению книги Михаила Однобибла: «Тема «Очереди» – перегибы массовой индивидуализации после Великой Амнистии 1930-50 гг. в СССР».
«Очередь» – роман, по праву претендующий на место в пантеоне русской литературы. Это книга, сопоставимая по рангу, по мастерству воплощения глубокого замысла в литературе последних двух десятилетий, пожалуй, с «Пирамидой» Леонида Леонова. В то же время это роман, значимый по своему содержанию, сейчас, в наше время, когда наступает момент всем нам выйти, наконец, из абсурдной очереди, в которой мы застряли уже не на одно десятилетие.

 

Сергей МОРОЗОВ

 

г. НОВОКУЗНЕЦК