НЕ ВЕРЮ В СВЕТИЛЬНИК ПОД СПУДОМ

№ 2006 / 24, 23.02.2015

Этой зимой на презентации моей новой книги «Михаил Булгаков: загадки и уроки судьбы» (М., издательство «Жираф», 2006) ко мне обратился сотрудник московского журнала «Цитата» с просьбой ответить письменно на их вопросы для булгаковского номера. Что и было мной исполнено. Но номер вышел без моего интервью. Что ж, редакция имеет право на свою политику. Но и я сказал то, что сказал. Поэтому публикую здесь свои ответы.

– Расскажите о спектре идей в булгаковедении.
– Я ведь сам булгаковед, и любая моя оценка здесь неизбежно будет субъективной и воспринята соответственно. Спектр же весьма сложен, ибо созданные учёными разных поколений и воззрений образы Булгакова в силу смены эпох и непрерывного появления новых его произведений и биографических фактов и документов стремительно устаревают, что для литературоведения нормально, но болезненно воспринимается их создателями. Начинается тяжёлая борьба самолюбий.
Например, известная содержательная книга Мариэтты Чудаковой «Жизнеописание Михаила Булгакова» вышла в 1988 году, и с тех пор ничего нового от скитающегося по западным университетам и не посещавшего по известным причинам московский (Ленинка) и питерский (Пушкинский Дом) булгаковские архивы автора мы не услышали, кроме неизбежного «взгляда и нечто» с большим апломбом. Через год вышло второе и последнее издание полезной монографии А.М. Смелянского «Михаил Булгаков в Художественном театре», потом пошла та же стрижка купонов, выступления на международных конференциях и многословные телепередачи на «Культуре», а ведь был юбилей МХАТа, появилось множество новых текстов и фактов. О бесконечных переизданиях П.В. Палиевским то в фас, то в профиль его для того времени блестящей, но всё же одной-единственной коротенькой статьи о «Мастере и Маргарите» 1969 (!!!) года и говорить-то просто не хочется, тяжело всё это видеть, печален закат великого говоруна-хитреца, штатного ездуна по заграницам и гениального имитатора бурной деятельности… Список можно продолжить, но и так много злобы…
Но быстро устарела и моя книга «Михаил Булгаков: писатель и власть» (2000), и поэтому я её существенно обновил, вовсе не считая её истиной в последней инстанции. Никогда не считал себя главным булгаковедом страны, нету такой должности, некому и некого на неё назначать. Это не худо. При этом я опирался на все важные и интересные для меня открытия других булгаковедов вне зависимости от их «спектра» и личного ко мне отношения.
– Ваша книга позволяет по-новому оценить значение Михаила Булгакова для нашей истории и культуры. Возникает даже мысль, что Булгаков – воплощение Христа в ХХ веке, русский Спаситель, который навёл мост между старой Россией и Россией новой. Насколько это фантастическое предположение соответствует действительности?
– Эта мысль для теледьякона Кураева, я так не думаю. Писатель, даже великий, не может и не хочет быть Христом. Булгаков был последним нашим классическим писателем и напомнил советской России о Боге, христианстве как мировой гуманной религии, добре, вечности и человечности в самый мрачный, кровавый, трагический период её многотрудной истории.
– Какие слова самого Булгакова могли бы лучше всего проиллюстрировать его миссию?
– «Мы должны оценить человека во всей совокупности его существа, человека как человека, даже если он грешен, несимпатичен, озлоблен или заносчив. Нужно искать сердцевину, самое глубокое средоточие человеческого в этом человеке».
– В этой миссии насколько велика и осознанна была роль Сталина?
– Сталин и Булгаков были великими современниками, и каждый в своей области обладал огромной властью. Но в реальной страшной жизни они не могли встретиться, протянуть друг другу руки, помочь. Хотя их взаимный интерес очевиден и огромен. Сталин очертил вокруг Булгакова незримый охранный круг, и никто так и не осмелился тронуть опального писателя, хотя вокруг головы так и летели.
– Почему Сталин любил именно финал «Дней Турбиных»?
– Он правильно понял, что Булгаков честно говорит там о неизбежной победе бесчеловечных и изначально безнравственных большевиков над честными и наивными Турбиными. Но в понятном ослеплении успехом и безграничной властью не увидел, что автор пьесы скорбит об этой кровавой Пирровой победе как о величайшем, но заслуженном ими и народом национальном несчастье, страшные последствия которого мы ощущаем каждый день.
– Почему Сталин так резко охладел к пьесе «Батум»? Что его там разочаровало? Ведь Булгаков оказался куда более гибким, чем Мандельштам.
– Булгаков был гибок, и сломать его было невозможно. Мы не знаем последнего машинописного варианта текста «Батума» с характерными карандашными пометами Сталина и сопроводительными отзывами и документами, хранящегося в Кремлёвском архиве вождя. Но Сталин умел читать, он понял, что его поняли, раскрыли в пьесе становление его сложного характера. И не позволил выход такого молодого Сталина на правительственную сцену МХАТа.
– В чём причины опалы в тридцатые годы? Почему Сталина перестал интересовать проект под названием «Булгаков»? «Среда заела»?
– Никакой опалы не было, Булгаков получал неплохую зарплату и авансы, работал в Большом театре, лечился в цековском санатории в Барвихе, похоронен на Новодевичьем кладбище. Как раз в тридцатые годы интерес Сталина и спецслужб к писателю увеличился, ждали капитуляции, требовали «покаяния», надеялись, что таковым станет «Батум». Но не дождались.
– Кого и какими сенсациями могут сегодня испугать засекреченные архивы Булгакова?
– Не надо бояться истины. К тому же мы можем из опять ловко закрытых ныне архивов получить не только подлинный «Батум», но и неизвестные нам авторские редакции «Белой гвардии» и «Мастера и Маргариты». А неизбежное разоблачение целого отдела ОГПУ-НКВД в ближайшем окружении писателя никого пугать не должно: это справедливое возмездие за грех Иуды.
– Насколько опасными были «приключения» Булгакова во время гражданской войны?
– Он сам сказал, что «выиграл жизнь», когда за ним гнались конные петлюровцы. Офицер Булгаков с оружием в руках воевал на стороне гетмана и белых, был тяжело контужен в Чечне.
– Булгаков действительно чуть не стал наркоманом? И каким чудом ему удалось «соскочить» с иглы»?
– Да, но он пристрастился к морфию, выполняя долг врача и пытаясь вылечиться. Спасла же его первая, лучшая жена, преданная Татьяна Лаппа. Были и сила характера, душевное здоровье, семья.
– Это правда, что Булгаков реально пострадал, отстаивая перед Маяковским Пушкина?
– Маяковский всего лишь печатно выразил эту «писаревскую» идею в Москве, но из-за этого будущему автору пьесы о Пушкине Булгакову пришлось бежать из Владикавказа в меньшевистскую Грузию. Такова материальная сила писательских мыслей.
– Насколько Булгаков был заворожён, загипнотизирован личностью Сталина, своей странной связью с ним, такими понятиями, как вождь, демиург?
– Как жаждущий жизни человек и опальный писатель он до конца надеялся на его помощь, но понимал, что вождь – пленник своей безмерной власти, как и Понтий Пилат.
– Булгаков имел общую со Сталиным любовницу, женился потом на её сестре… Нет ли тут «синдрома» Василия Розанова?
– Общая любовница – это скорее из области скользких гипотез, я её без доказательств не принимаю. Булгаков любил молодых очаровательных женщин и увлекательную любовную игру как нормальный, здоровый мужчина, чего о Василии Васильевиче сказать никак нельзя.
– Складывается странное впечатление, что от одного драматурга – Булгакова зависела жизнь главных театров страны (МХАТа, Камерного и Вахтанговского). Как такое было возможно?
– Конечно, это впечатление просто неверное. Были другие, достаточно успешные советские драматурги, не надо забывать и о насквозь риторическом Горьком, пытавшемся стать (безуспешно) одновременно советским Островским и Чеховым. Другое дело, что после Чехова А.Афиногенов и В.Киршон выглядели на великой сцене угасающего МХАТа неубедительно, лишь Булгаков соответствовал уровню и возможностям театра Станиславского, пусть и «забронзовевшего». Он всем этим очень разным театрам дал уникальную возможность возвыситься, развить себя в правильном направлении, понять границы своих возможностей и свои же недостатки. Поэтому его пьесы так не любят современные режиссёры, предпочитающие инсценировки булгаковской прозы.
– Каким образом в Булгакове едкий сатирик уживался с убеждением, что «все люди – добрые»?
– Это по-пушкински добрая, человечная сатира, хотя она зрячая и неизбежно требовательная и беспощадная. Иначе Булгаков, каждый день встречаясь с иудами, шариковыми, крысобоями и берлиозами, пришёл бы к безверию, холодному набоковскому отчаянию, спокойной неизбывной злобе, бесчеловечному мраку Воланда, а он в своей гуманной книге надежды с нами и с Ешуа.
– По поводу «Белой гвардии» и «Дней Турбиных». Перифраз анекдота: если ты такой умный, то почему такой бедный на идеи?
– Их «бедностью» и поныне живут наши театр, кинематограф и телевидение. Это два очень разных произведения, роман и пьеса, и они одинаково богаты разными художественными идеями и образами. Здесь-то, в подробном и объективном их сравнении, и видны творческая сила и богатство булгаковского гения.
– Чего больше в «Белой гвардии»: «Толстого», как говорил Г.Адамович, или жизни и её тайн?
– Этот автобиографический и потому лирический роман Булгакова написан в традициях «Войны и мира» с полным пониманием того, что в русской литературе был и есть эпический гений Лев Толстой, умевший проникать в тайны живой души. Но это произведение самобытного писателя иной исторической эпохи, которую без «Белой гвардии» нам просто не понять. Как и «Капитанская дочка» Пушкина, это классический учебник русской смуты, напоминающий, что честь надо беречь смолоду.
– «Белая гвардия» – сегодня, какие она даёт нам надежды?
– Мы живём в трудную эпоху потери ориентиров, ловкого обмана «сменой вех» и постмодернистского сокрушения объективных художественных ценностей. Но роман «Белая гвардия» говорит нам, что классические ценности, преданья русского семейства и великая духовная культура не погибли в огне революции и гражданской войны, они живы и сегодня, помогут восстановить оборванные нити и возродить подлинную литературу. Последний русский классик Булгаков сегодня – это символ надежды; она не умерла, иначе не объяснить огромный интерес к «Мастеру и Маргарите» даже в монотонно-серой, напрочь лишённой булгаковской динамики и занимательности «сериальной» его версии, вернувшей нашего читателя к этой великой книге. Это печальный и весёлый, прощальный, очень человечный роман, к которому не пристанут неизбывный трагизм русской жизни, мрак человеческой души, мистика и сатанизм, о которых он говорит смело и честно. Особенно важен интерес к булгаковским книгам нашей мечущейся, обманутой молодёжи, она при всех понятных крайностях и неизбежных шатаниях читает их как послание к себе и учебник жизни.
И закончу булгаковской цитатой прощания и надежды:
Не верю в светильник под спудом. Рано или поздно, писатель всё равно скажет то, что хочет сказать… Главное – не терять достоинства.Всеволод САХАРОВ