Кирилл АНКУДИНОВ. ОТЦЫ И ДЕТИ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

№ 2016 / 29, 05.08.2016

Видать, ныне что-то впрямь сдвинулось в российском обществе – косяком пошли романы особого жанра – политические полупамфлеты-полуантиутопии (написанные с либеральных позиций). Я прочитал в февральских выпусках литжурналов «Травлю» Саши Филиппенко и «Свободу по умолчанию» Игоря Сахновского – но то были тексты безнадёжно плоские, пропагандистские; мне из них невозможно выжать ничего. И вот появилась «Коронация зверя» Валерия Бочкова, произведение наиболее близкое к первоматрице жанра – к полузабытому перестроечному «Невозвращенцу» Александра Кабакова – и наводящее меня на некоторые размышления.

В седьмом номере «Дружбы народов» опубликован журнальный вариант «Коронации зверя». Я знаком с другим, полным вариантом этого текста (он скоро выйдет книгой). В журнальном изводе сохранена фабульная составляющая «Коронации зверя», но сильно приглажено идейное наполнение текста с рассуждениями и отступлениями. Предупреждаю: я рецензирую не журнальный, а книжный вариант романа, и потому многого, о чём я буду говорить, нет в публикации «Дружбы народов» (оно есть в книге). Фабула меня интересует мало; идеи – вот что важно мне, вот что волнует меня.

Сейчас «идеологическая ситуация в литературе» воспринимается и реализуется как авральное зачисление писателей в «свои» либо «чужие» лагеря и как ругань по адресу «не своих» (вперемежку с причитаньями-сетованьями на их засилье). Мне этакая «война идеологий» не нравится, потому что представляется бесплодной. Какие перспективы и новизны в констатации того, что Проханов придерживается-де имперских взглядов, а Улицкая – напротив, либеральных? Волга, как известно, впадает в Каспийское море. И что следует из этого? Мы забыли о том, что идеологии тоже живые явления, о том, что они могут рождаться, болеть и умирать, вступать меж собой в диалоги и грезить, запутываться и проговариваться о главном. И постольку, поскольку идеологии живы и способны к осознанию бытия, у них вполне имеется собственное бессознательное (как у всего живого и осознающего бытие). Идеологии поддаются психоанализу.

И всё ж без пересказа фабулы «Коронации зверя» не обойтись; ведь это – остросюжетный политический триллер…

…В Россию (недалёкого будущего) приезжает гражданин США, социолог Дмитрий Незлобин, формально – на конференцию, а на деле – чтоб найти пропавшего сына от давней московской любовницы Шурочки Пуховой (отец Незлобина, саксофонист, когда-то погиб при катастрофе пассажирского теплохода ради спасения своего мальчика; так что «родовая преемственность по мужской линии» для Незлобина смысл жизни). В России в это время происходит переворот: убит действовавший Президент – коррумпированный, растленный и слабый «Тихий», по паспорту Тихон Пилепин (непременная шпилька Захару Прилепину автоматически включена в комплект жанра). Власть берёт Чрезвычайный штаб под руководством маршала Каракозова (подставной фигуры); за Каракозовым стоит Анна Гринёва, богатейшая женщина России. Параллельно появляется некая «комиссия», возглавляемая партийным лидером Глебом Сильвестровым, бывшим институтским приятелем Незлобина (которого власти сначала арестовывают как «подозрительного иностранца», а затем отпускают как «друга Сильвестрова»). В поисках сына Незлобин через Шурочку выходит на таинственную девушку Зину. Незлобин с Зиной укрываются на территории бывшего обкомовского санатория. Тут по ходу случается второй переворот: Сильвестров разоблачает «клику Каракозова-Гринёвой», распускает парламент с правительством и объявляет себя вождём народа. Незлобин с Зиной попадают под облаву, их опять спасают связи Незлобина с Сильвестровым («Сильвио»). Выясняется, что Сильвестров сам ищет контакта с бывшим однокашником. Представители тайной организации «Регинлейв» («Валькирия») похитили дочь Сильвестрова Жанну, взяв её в заложницы. Зина причастна к «Регинлейву». Сильвестров знает об этом и устанавливает слежку за доверчивым эмигрантом, который попадает в сердце «Регинлейва» – в маленькую церковь, где знакомится с идеологом подполья – с Ольгой Гринёвой (сестрой Анны Гринёвой) и встречает сына («Он был улучшенной версией меня, вроде новой модели машины или холодильника. Эдакий Дмитрий Незлобин 2.0 – исправленный и улучшенный, с учётом всех недостатков и просчётов предыдущей версии»). Тем временем свершаются третий и четвёртый перевороты. Сильвестров сначала «сдаётся» вожаку смежного с Россией кавказского султаната Руслану Кантемирову, а потом уничтожает Кантемирова и его Гвардию во время «Парада Победы гвардейцев на Красной Площади». Попутно арестован весь «Регинлейв» (вкупе с Незлобиным и его сыном). Сильвио обещает вернуть экс-приятеля в Америку, но тут Незлобин из-за сына набрасывается на Сильвестрова, кусая его за ухо. Финал романа неопределённый: все враги диктатора, бредящего ядерной войной, повержены, но у диктатора развился сепсис от укуса; как будет дальше – дело гадательное…

Фабульные литературные тексты – сновидения (авторские или/и общесоциальные). Чем текст менее реалистичен, чем он более остросюжетен, идеологичен и мифологичен, тем в большей мере этот текст является сновидением. Роман Валерия Бочкова – остросюжетный, идеологический и мифологический в высшей степени; стало быть, это в высшей степени сновидение. Поглядим, что сей сон значит…

Разумеется, все важные персонажи романа – это разные модусы авторского «я». Ушла в прошлое старомодная бинарная структура «я» а’ля «доктор Джекил – мистер Хайд»; ей на смену пришла структура тринарная (знакомая всем советским людям по марксовой формуле «тезис-антитезис-синтез»).

Герой-повествователь «Коронации зверя» Дмитрий Незлобин – гуманист. Он искренне убеждён, что «человек есть мера всех вещей», «нельзя проливать кровь», «надо жить по совести» – и пристаёт с этими прописями то к Сильвестрову, то к подпольщикам из «Регинлейва» (никто его не слушает). Также Незлобин – либерал. Он привержен либеральным идеям настолько, что однажды договаривается до «климовщины наизнанку», утверждая, что везде есть некая доля психически сдвинутого меньшинства, придерживающегося «консервативных ценностей» и склонного к «теориям заговора» (в неправильных странах больное меньшинство у власти). Как профессиональный социолог Незлобин должен бы знать, что нет связи между выбранным характером идеологии и психическим здоровьем, что процент «конспирологов» одинаков у консерваторов и у либералов. Все девяностые годы предыдущего столетия Незлобин провёл в США; будем считать, что он не узнал о приключениях либеральных идей в России того времени; у него типа алиби. Одним словом, Незлобин – «старая добрая Европа» (то бишь Америка).

Зато Глеб Сильвестров – автохтонный-доморощенный злодей злодеевич, тиран и деспот, узурпатор и интриган, «зверь, выходящий из бездны», исчадье ада. Вот только «светлый» Незлобин и «тёмный» Сильвестров подпитываются одной идеологической аксиоматикой. К примеру, они оба охотно русофобствуют, рассуждают о «стране рабов» и «быдле»; но делают противоположные выводы из одного и того же посыла. Сильвестров полагает, что раз «народ – это стадо», то разрешено плевать на «ценности добра, гуманизма и совести». А Незлобин считает, что хотя «народ – это стадо», надо сохранять верность «ценностям добра, гуманизма и совести» вопреки. Да, пред нами парно-дополнительные персонажи. Хайд и Джекил. Или – если принять во внимание проблематику текста – Раскольников и Порфирий Петрович вкупе с Разумихиным и Сонечкой Мармеладовой (в едином лице).

Однако тут есть разница. Достоевский мог бы одним росчерком пера дать понять, что Порфирий Петрович своекорыстен, Разумихин глуп, а Соня Мармеладова испытывает физический кайф от своей «профессии». Достоевский не сделал этого, поскольку подводил Раскольникова к раскаянию. Бочков же жестоко лажает Незлобина с его «старыми ценностями». Чего только стоит эпизод, когда к Незлобину с Зиной в электричке пристают гопники: Незлобин пытается «объясниться с ребятами по-человечески»; всё завершается капитуляцией и унижениями; зато супергерла Зина расшвыривает гопоту одной левой. Регинлейвовцы твердят Незлобину, что он только болтает и плачет, а надо действовать. То же самое Незлобину говорит и Сильвестров.

Должна же быть разница между «плохим действующим» Сильвестровым и «хорошим действующим» «Регинлейвом», и не только декларационная разница… Она есть.

«Регинлейвовцы», в отличие от Незлобина и Сильвестрова – не русофобы, они русофилы. Эпизодическая героиня из «регинлейвовского подполья» (Ангелина) обвиняет Незлобина в русофобии (слитой со «старыми ценностями»): «Вы называете народ быдлом, вы талдычите про холуйскую сущность, про тысячу лет рабства… Говорите так, будто вы сами английские лорды или гранды испанские и к этому народу, к этой истории отношения не имеете… оправдывая своё бездействие моралью, ваше поколение оставило нас без выбора». Незлобин, кстати, признаёт правоту Ангелины («эта девчонка во многом была права. Да что там, во всём она была права!»).

«Регинлейв» участвует в вооружённой политической борьбе, он претендует на полноту власти. Но автор не говорит ни об экономической, ни, хотя бы, о социальной программе сей загадочной подпольной организации ничего (у неё есть некоторый религиозный вектор, вот и всё). Вообще все персонажи из «Регинлейва» поданы автором в странном ключе. Вот, например, Ольга Гринёва…

«Высокая, почти одного роста со мной (статная – вот верное слово), она показалась мне красивой, но какой-то исчезнувшей забытой красотой. В лице её не было той татарской скуластости, что досталась нам вместе с ярмом неизбывного холуйства, не было в ней той степной дикости, что обожают в русских девицах глянцевые редакторы Парижа и Лондона. Наверное, так выглядела вдова Игоря Рюриковича…» и т. д. – К.А.).

Пафос весьма знакомый и даже надоевший. Меня беспокоит то, что этот пафос разворачивается в антифашистском тексте – с параллельными справками из биографии Гитлера, с обильной риторикой образца «люди, будьте бдительны!». Антифашистская евгеника, антифашистская ариософия – нечто оригинальное.

Ольга Гринёва – христианка. Она – не ортодоксальна. «Вера и церковь… Это не одно и то же. Вера – это мера твоей совести, Бог – это мера боли, мера страдания… А церковь – это организация, иерархическая структура». Тем не менее, своя церковная идентификация у неё имеется… «После Раскола появилось Братство Христиан-Поморцев с центром в Выговском монастыре, они отказались принимать священников из русской православной церкви и объявили о независимости от неё. Так появилось беспоповство; у нас нет трехчинной иерархии, обряды могут совершаться мирянами». Бочковские беспоповцы поклоняются иконе, представляющей картину Босха, изображающую Дракона Апокалипсиса (дьявола) и противостоящего ему Зверя, собирающегося из людей («Он больше, чем дьявол. Это вся сатанинская рать антихриста, все силы зла»).

Незлобин испытывает к подпольщикам сложное чувство. Он любуется ими, он восхищается их всесилием, и он относится к ним так же, как Александр Блок относился к своей Прекрасной Даме: «Но страшно мне: изменишь облик Ты». Он хлопочет-поучает революционную молодёжь: «Вы понимаете, что существуют моральные границы, которые нельзя преступать? Какие бы там у вас благородные цели ни были! Какое бы распрекрасное будущее вы ни строили!».

Ненужные хлопоты: в рамках романа «Регинлейв» не свершит ни одного злодейства. Даже Жанна, как выяснится, не похищена, а сбежала в «Регинлейв» сама (из ненависти к отцу и по глупости). Роман закончится разгромом подполья; оно и понятно – побеждённых, тех, кто под гнётом, под спудом, под стражей – всегда жалко.

А если б оно завершилось иначе? Если б «Регинлейв» победил-таки?

Я пытаюсь вообразить технические моменты сей перспективы. Пилепин, Каракозов, Сильвестров, какими б сволочами ни были, но все они апеллировали к патриотизму, к национализму – к идеям, которые населению России привычны. А ведь для того, чтоб внедрить в нашей стране ценности «Братства Христиан-Поморцев», придётся переделывать трёхсотлетний религиозный код. Что скажут победители удивлённым россиянам? «Привет, мы пришли к вам осуществить видения Иоанна на Патмосе»? Мне ведомо, что есть немало структур, желающих буквально реализовать в современности семантику Вед, Библии или Корана; некоторые из них, делают это реально (и не без успеха). Но к чему тут вообще «моральные границы, которые нельзя преступать»?

Существуют два способа мышления – разных, противоположных, несовместимых. Первый – способ мышления человека рационального, прогрессистского, человека, воспитанного Локком и Монтескьё, Франклином и Адамом Смитом, Марксом и Дарвином, Герценом и Львом Толстым, Киплингом и Томасом Манном. Но бывает совсем другой человек с иным способом мышления. Тот человек, который именует себя и своих соратников «валькириями», всерьёз рассуждает о «скуластости как о клейме неизбывного холуйства», возрождает поморское беспоповство и намеревается вести государственную линию «по Апокалипсису». Первый человек верит в будущее, второй человек верит в прошлое. Первый живёт в присутствии прогресса (культурно-общечеловеческого, классово-формационного или индивидуального), работает на прогресс (либо не работает на прогресс – но это тоже его личный выбор). Для второго человека прогресса нет; для него есть только бесконечно прокручивающееся прошлое с одними и теми же коллизиями исторической (и доисторической) старины, с повторяющимся «вечным боем».

Первый способ мышления называется «модернистским», а второй – «архаическим» (или – к нашему самоутешению – «постмодерно-архаическим»). Три века – XVIII, XIX и XX столетия – были эпохой торжествующего Модерна. В наше время Модерн повсеместно уступает Архаике.

«Хороший» Незлобин и «плохой» Сильвестров – равно «люди Модерна» («Интеллигент» и «Тиран» – фигуры типичнейшие для социокультурной ситуации Модерна). А «исправленный и улучшенный» Незлобин-младший, духовно окормляемый Ольгой Гринёвой – вот же он, «человек Архаики». «Тёмный Модерн», чреватый фашизмом и гибелью цивилизации, не может быть побеждён «светлым Модерном»; для того, чтоб преодолеть «тёмный Модерн», надо покинуть поле Модерна и накачаться Архаикой – такова суть сновидения, увиденного и представленного Валерием Бочковым.

Спешу предостеречь его. Дело не в том, что ситуация Архаики хуже ситуации Модерна. Дело в том, что ситуация Архаики опасна. Она – для того, кто подготовлен к ней, для того, кто способен распознавать и понимать «голоса из былого», а не только следовать за ними. Тревожащий автора Гитлер – он ведь был слепым медиумом «голосов из былого». Наполеон, Столыпин, Ленин, Сталин, Черчилль, Де Голль – это «люди Модерна». А бесноватый фюрер вот кто – «человек Архаики, не готовый к Архаике».

…А что касается «родовой преемственности»… Беспомощно-либеральный германский Веймарский режим обрёл-таки сына. Имя тому сыну – Третий Рейх. Гитлеризм был законным идеологическим наследником прекраснодушного веймаризма, «исправленным и улучшенным, с учётом всех недостатков предыдущей версии».

И где тогда Зверь?

Кирилл АНКУДИНОВ

г. МАЙКОП