Бадрутдин МАГОМЕДОВ: «НЕ ПОДРАЖАТЬ, А ПОРАЖАТЬ. ВОТ ЧЕМУ УЧИЛ НАС РАСУЛ ГАМЗАТОВ»

№ 2016 / 31, 05.08.2016

Послевоенная дагестанская литература из года в год обогащалась новыми и новыми именами. Излишне, наверное, много говорить о Расуле Гамзатове, прославившем мировую литературу своим человеколюбивым, глубоко философским, жизнеутверждающим творчеством. Или об Ахмедхане Абубакаре, чьи повести и кинофильмы вызывают восхищение и восторг читателей – прекрасным знанием обычаев, традиций, быта, наконец, чистотой и богатством души народов Дагестана…

Каждый народ рождал своего литературного короля – литературного таланта. На них стала равняться молодая поросль. Особенно урожайными годами стали семидесятые-восьмидесятые. Очевидно, да нет, не очевидно, а безусловно дух, энергетика, слава известных творцов поили своим вдохновением, учили идти непроторённым путём, рождали веру в свою значимость…

В эти годы в литературу стали входить не робко, не стеснительно, а смело, напористо новые и новые имена. А одно из них даже шокировало общественность: Как? Перевёл «Гамлета» на кумыкский язык? Да, он уже состоялся как сильный поэт, да, им выпущено в свет много сборников стихов… Но «Гамлет»? Зачем он ему сдался? Как он может знать душу Шекспира, дух давно минувшей незнакомой эпохи…?

А он, поэт, вслед за «Гамлетом» переводит пьесу Шекспира «Макбет». Вскоре его ставит на своей сцене Государственный кумыкский музыкально-драматический театр имени А.-П. Салаватова. И снова разговоры: “Для чего? Ради славы? Баловства?” Нет, не баловства ради он испытывал муки перевода. Не баловства ради ездил в Англию дышать её воздухом и историей. Он задался целью поднять кумыкскую общественность, кумыкского театрального зрителя до высот Шекспировской философии, Шекспировского искусства. Расул Гамзатов неустанно повторял своим коллегам: «Главное – не подражать, главное – поражать».

Бадрутдин Магомедов ринулся в неизведанное, незнакомое. И поразил. И получил признание. Наставление патриарха поэзии и великого мудреца Расула Гамзатова «Главное – не подражать, главное – поражать» стало для Бадрутдина путеводной звездой. Так кто же он, этот Бадрутдин? Из какого великого тухума? Чьих княжеских, а вернее шаухальских кровей? Интересно узнать, не правда ли?

Он сельский мальчишка (какашуринский), сын фронтовика, без вести пропавшего в Великой Отечественной войне. Окончил школу- интернат в Карабудахкенте. Служил в Краснознамённой Каспийской флотилии (не потому ли твёрдо ходит по земле?). Окончил филологический факультет Даггосуниверситета. Преподавал литературный кумыкский язык в кумыкской студии при Московском театральном училище им. Щукина. Фигура? Вполне. Впечатляет. Достоин стоять рядом с Расулом? Да он почти всю жизнь был рядом с ним, вдохновлялся им, учился у него великодушию, милосердию, терпимости, делать добро, дарить радость. Его в любой день, в любой час с радостью принимала в своём доме семья Расула и Патимат (кстати, она прекрасно владела кумыкским языком).

Вот этот человек, Бадрутдин Магомедов, и поразил общественность своими переводами «Гамлета» и «Макбета» на кумыкский язык. Подарив своему народу великого Уильяма Шекспира. С ним я сегодня беседую.

 

– Бадрутдин, начну нашу беседу со сложного вопроса. Чётки времени чётко отстукивают дни, недели, месяца, годы, отдаляя Расула от нас. Расул Гамзатов был для дагестанцев, советских людей, россиян, всех народов Земли глотком свежего воздуха, глашатаем мира, манометром общественного настроения, провидцем, певцом любви, мудрость его будила сердца, душевные порывы вызывали восторг у миллионов страждущих. Сегодня эта ниша пуста. Долго ли она будет пустовать? Найдётся ли такой талант, такая личность, кто сможет заменить его? А точнее, подняться до его высот?

– Ты считаешь это сложным вопросом? Нет, он довольно-таки интересный. Но и сложный, конечно. Мой ответ может озадачить иных, но это моё, сугубо личное мнение. Я так думаю. Иные пусть думают как им думается.

(Бадрутдин задумывается, но не надолго).

Вот во дворе «Дома поэзии», или как его любовно называют «Театра поэзии» стоят памятник и Александру Пушкину и Расулу Гамзатову. И на фасаде здания выбиты слова «От Пушкина до Расула…», и поставлены три точки. Что значат эти три точки? Недосказанность? Ожидание очередного поэта? Но не это меня смущает. Абсурдна сама фраза – «От Пушкина до Расула»… А что, скажи мне, до Пушкина не было в России поэтов? Да сам Пушкин вырос на волнах великолепной поэзии Державина, Баратынского, Жуковского, наконец.

Кто-то, когда-то в России сказал: «Пушкин – это наше всё». Да, он дал России великолепный русский язык, способствовал развитию великой литературы. Но… ведь и до него были поэты. И после него.

Ты слышал от кого-нибудь или где-нибудь фразу «Лермонтов – это наше всё». Он прожил всего двадцать восемь лет, а создал великие произведения.

Возьмём советскую эпоху. Владимир Маяковский, Сергей Есенин – они не «наше всё»? Анна Ахматова, Борис Пастернак, Александр Твардовский, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко – не «наше всё»? Великие мастера поэзии.

Я согласен с величием Расула. Такое явление бывает раз в сто лет. Но не согласен, что после него ниша пуста. (Задумывается. Надолго. Потом тихо произносит.) Хочу тебе привести такой пример. Очень простой. Светит люстра. Ослепительно, можно сказать, ослепляюще горит одна лампочка, другие чуть слабее, и вот эта одна затмевает все остальные. Но человеку нужен свет всех этих лампочек. Всех. Если одной не будет – считай, люстра ущербна.

«От Пушкина до Расула»… Какой абсурд. И до Пушкина были гении, и после Расула будут. Свет Расула затмевал иных. Пройдёт время – и начнут вспоминать незамеченных и воздавать им должное.

– Ты считаешь, а может, и уверен, что ниша не опустела?

– Конечно! Пока жив народ, душа народа – источник народной культуры, история, пережитая народом, ниша не будет пустой. В творчестве могут быть и спуски и подъёмы, но пустота – никогда. Если бы наш диалог слушал Расул, ему он не понравился бы.

Ход творческой мысли, как и ход самой истории, остановить невозможно. Творчество не знает конца. Оно знает взлёты…и, к сожалению, падения. Это как организм, данный человеку мирозданием.

– Что значил для тебя Расул?

– Расул – Творец. Расулом двигала большая ответственность не только за свой маленький аул, не только за Дагестан, Советский Союз, но и за весь мир. Она не позволяла ему быть другим, ты меня понимаешь, я надеюсь. Вот эта ответственность и придавала ему величие. Такие художники слова, как Байрон, Маяковский тоже были великими, но отличие Расула от них в том, что, выходец из небольшого высокогорного аула, он сумел подняться на мировую вершину.

Я хорошо знал Расула. Он нередко бывал грустным. Успехи и достижения ему казались маленькими. Часто бывал недоволен собой. Всё, что он ни делал, ему казалось недостаточным. Расула угнетало то, что его не всегда понимали. Многие помнят тот случай, когда он, находясь на заседании в Президиуме Верховного Совета СССР, написал жене записку: «сижу в Президиуме, а счастья нет».

Вообще Расул был непредсказуемым человеком. Но непредсказуемость была, во-первых, умной, если можно так выразиться, здоровой, а во-вторых, с юмором. Приезжая в Литинститут, он обязательно забирал меня с лекций. Как-то он заехал, когда я должен был выступить на семинаре с докладом о творчестве монгольского поэта Суренджава. Я не могу срывать занятие, говорю ему, что подумает обо мне Александр Петрович Межиров, наш руководитель… Доводы мои оказались мелкими. Семинар Гамзатова тоже не помешает тебе – категорически заявил он. И забрал-таки.

– Не хотел бы задавать тебе банальный вопрос: когда ты познакомился с Расулом, точнее, с его поэзией? Сочтёшь наивным?

– Ничуть. Когда я в шестом классе на уроках русского языка «глотал» Пушкина и Лермонтова, вот тогда познакомился и с Расулом. Я уже тогда был ужасно влюблён в поэзию. Даже служа на флоте, на корабле не мог жить без неё…

В студенческие годы меня очень тронуло стихотворение Расула «Цадинское кладбище». Может, от того, что я не знаю могилу своего отца. А впервые знаешь где я его прочитал? В осенний день, полузамёрзший, на окраине села. Оно было напечатано в журнале «Огонёк». Я его читал дрожащим голосом и, помню, почти плакал. А когда спустя некоторое время вышел в свет его двухтомник, он был оранжевого цвета, я приобрёл его. В нём было и это стихотворение.

Это были шестидесятые годы. Золотой век нашей литературы. Я зачитывался стихами Расула Гамзатова, Роберта Рождественского, Евгения Евтушенко… Это были глыбы поэзии. Глыбы…

И вот что хочу тебе сказать – Расул никогда не говорил, что он поэт. Нет. За него говорили его стихи.

• – Ты хорошо сказал: «За него говорили…» А что говорили о нём недруги? Ведь у великих людей, у талантов, у мудрецов их не может не быть. Вспомни «Моцарта и Сальери».
• – Да. У меня есть стихи, где есть строки:

В наши дни кругом Сальери,

А Моцарт один на весь мир.

Скорее всего, недругам он отвечал тоже стихами. Он любил часто повторять пушкинские строки:

Хвалу и клевету приемли равнодушно

И не оспаривай глупца.

Помню, под таким заголовком была напечатана и статья Расула Гамзатова в «Дагестанской правде». Он был прекрасным публицистом, выступал на общественно-политические темы, на злобу дня, поднимая нравственно-этические проблемы на страницах центральных газет «Правда», «Известия», «Литературная газета», «Советская Россия», но почему-то эта сторона его творчества пока остаётся в тени. Печально, что она никем до сих пор не оценена.

– Как о щедром, добром, отзывчи- вом человеке о нём шла широкая молва…

(Бадрутдин перебивает меня)

• – На эту тему можно часами говорить. В годы моей учёбы на литературных курсах в Москве он мне поручал свои литературные дела, неизменно посмеиваясь и повторяя – «я больше никому не доверяю». Как-то он отправил меня в редакцию журнала «Знамя», что находилась на Тверском бульваре, принести ему пятьдесят экземпляров свежего номера, в котором была помещена его большая поэма «Остров женщин». Спустя неделю он отправился в редакцию за гонораром, захватив с собой меня и Омар-Гаджи Шахтаманова. Затем мы направились в ЦДЛ. Здесь Расул достаёт из кармана сторублей и протягивает мне: «Ни как студенту, ни как поэту я до сих пор не помог тебе. Возьми это как аванс» А сто рублей в те годы были большие деньги. Я отказался брать. Тогда он протянул Омар-Гаджи. Тот, как бы призывая меня следовать за собой, как за старшим, взял банкноту. Расул опять протягивает мне очередную сторублёвку. Я снова отказываюсь. Глянув на меня с укором, он скручивает её, она становится не толще дамской папиросы, и суёт мне в нагрудной карман пиджака.

– О гостеприимстве Расула и его жены и друга Патимат Саидовны можно поэмы написать, сказал мне как-то его коллега по перу. И я с ним был согласен. Кто только не посещал его: и земляки, приехавшие проведать, и коллеги из Москвы, Ленинграда, других городов Союза, России, и зарубежные друзья, и простые люди со своими наболевшими проблемами. И всех в доме поэта тепло встречали, усаживали за стол, принимали как родных. Без них здесь скучали.

– Ты точно заметил – без людей в доме Расула скучали.

Однажды мы с Набиюллой Магомедовым, молодым тогда поэтом, проходили мимо кафе, и Набиюлла предложил мне зайти пообедать. А кафе располагалось у дома Расула Гамзатова. Знаешь, что я предложил? Давай лучше к Расулу зайдём. Ты бы видел, как был рад нашему визиту Расул. Встретил нас он у ворот, а проведя к дверям дома, укоризненно тихо сказал: «ты забыл мои ворота»…

Патимат Саидовна приняла нас как самых близких родственников. Со мной она разговаривала на кумыкском языке. Расскажу тебе о другом случае. Как-то возвращаясь с рынка, мы с женой проходили мимо дома Расула. И тут говорю ей (а мысль пришла внезапно): давай зайдём к Расулу. Да разве удобно без приглашения, смутилась она, я ни разу у них не была. Уговорил всё-таки жену. Вернулись на рынок – не зайдёшь же с пустыми руками. Как был рад Расул нашему приходу. Но когда сели за стол, он обнял мою жену за плечи и тихо прошептал на ухо: «я написал ходатайство о выделении вам квартиры». Теперь представь, как обрадовалась моя жена…

Расскажу тебе ещё один случай. Сын моего доргелинского друга похитил дочь моего гелинского друга. Конечно, по обоюдному согласию, хотя она и была засватана за другого. Поднялся страшный шум. Ты же знаешь, как это у нас бывает… Приехал ко мне доргелинский друг, отец жениха, чуть не в слезах умоляет меня приехать как представитель и по поручению Председателя Союза писателей Дагестана Расула Гамзатова в Карабудахкент. Приехать-то приеду, говорю, да одними разговорами не поможешь. Пошёл к Расулу, рассказал о случившемся. Жалко, говорю, парня, любят молодые друг друга. Расул слушал меня, улыбаясь, встал возбуждённый и воскликнул: «Такие парни ещё остались в Дагестане? Его не судить надо, а поощрять. За любовь разве судят?»

Недолго помолчав, добавил: «Как жаль, что я не могу поехать. Я сам был бы судьёй. И оправдал бы его».

Он написал прошение от своего имени и подписал его. А я прочитал его на суде, передал привет доргелинскому другу от Гамзатова (зал был несказанно удивлён), и заверил всех, что через неделю буду тамадой на свадьбе.

Парню дали два года. Условно. Разве это не помощь Расула?

Разве не Расул помог мне устроиться на работу в Союз писателей? Разве не благодаря ему я окончил Высшие литературные курсы в Москве? После окончания курсов я пришёл к Расулу с просьбой устроить на работу. Но… возможности не было. Пять лет. Пять лет я ждал… Но за эти пять лет я объездил много стран, от Камчатки до Англии, увидел многое и понял многое.

Наконец, зашёл к Расулу и говорю: «вы меня подковали, оседлали, обуздали, дайте мне и моему коню сделать хотя бы три круга». А он отшучивается: «Я тебя подковал, я тебя оседлал, но обуздать никак не могу».

Через год я уже работал вторым редактором журнала «Дружба», а позже – редактором Даггиза.

(Бадрутдин задумывается. Что у него на сердце? В голове? Одному Богу известно. Наконец, обращает на меня глаза. В них – печаль). Вот уже тринадцать лет, как ОН покинул нас. Пусто без него. Скучно. Неинтересно.

Он был для кого-то отцом, для иных братом, для других другом. И равным для всех: с молодыми молодым, с пожилыми пожилым. Для всех находил нужное, тёплое слово. На заседаниях правления Союза писателей, на съездах, на собраниях – везде оставался самим собой – простым, доступным и… одновременно великим Расулом. В Союзе писателей для него не было ни старших (по возрасту), ни младших, ни маститых, ни начинающих. Со всеми общался как с равным. Во время праздников обходил все редакции газет и журналов, поздравлял каждого, подчёркиваю, каждого сотрудника.

Ты хочешь спросить, как мы чувствуем себя без него? Да ты сам знаешь – сиротами.

Правда, Расула не забывают. Каждый год отмечают День памяти, широко празднуют Дни Белых журавлей… Но почему-то писательская организация за все минувшие после ухода Расула ни разу не поставила на повестку дня вопрос о будущем дагестанской литературы – нынешнее состояние «больное», о современной книге.

Книжное издательство, где я работаю, в 2015 году, а это был Год литературы, выпустило три книги Гамзатова, презентация их состоялась в Национальной библиотеке. Выступлений было много. Выступил и я, сказав следующие слова: «Раньше у нас были литературоведы, среди которых были расуловеды, а сейчас у нас появились расулоеды. Сколько можно торговать именем Расула?»

– Не тоскливо сегодня без Расула?

– Тоскливо. Очень даже тоскливо. Наш Лит-Союз сейчас, как мне кажется, не любит талантливую молодёжь. Не видно, не чувствуется горения. А если нет горения, то нет и перспективы. Или наоборот: нет перспективы – нет и горения.

– Бадрутдин, скажи мне ничего не утаивая: как Расул оценил твой поступок – перевод самого Шекспира на кумыкский язык?

– И это интересный вопрос, – в голосе Бадрутдина звучат весёлые нотки. – На телевидении в прямом эфире шёл «круглый стол» о родных языках, в ней принимал участие и я. Вёл его Расул Гамзатович. Как раз к этой передаче я успел перевести «Гамлета». Трое суток я печатал на пишущей машинке перевод. Последнюю страницу никак не решался вытащить из каретки. Рука замирала над ней. Я до того вжился в работу над переводом, так подружился с Шекспиром, что не хотел порывать с ним, не хотел прощаться. Во время передачи я сидел молча, находился ещё в плену у Шекспира.

– Бадрутдин, почему ты молчишь, – обратился ко мне Расул. – Все говорят о своих языках, а ты молчишь. Ты что же, не любишь свой язык?

• Разве есть такой человек, кто не любит свой язык. Спасибо Шекспиру, что он помог мне лучше узнать родной кумыкский язык. – А причём тут Шекспир? – удивился он. И тут я сообщил, что завершил перевод «Гамлета». Все присутствовавшие горячо зааплодировали. – Я мог бы многое рассказать о моём языке, – сказал я, – но ограничусь одной деталью: кумыкский язык – это язык хлеба.После этой передачи он шутя не раз спрашивал меня: «а мой язык – это какой язык?»
• Как-то на юбилее Эффенди Капиева (точнее, уже на обеде) он снова обратился ко мне с наболевшим вопросом: «Ты говорил, что кумыкский язык – это язык хлеба. А другие языки?»
• Сколько лет воевал Имам Шамиль? – спросил я его.
• – Причём тут Шамиль? – удивился Расул.
• – А как долго может воевать голодный мужчина? – ответил я. – Оружие горцы покупали. А хлеб-то они ели бабаюртовский.Расул серьёзно посмотрел на меня, потом также серьёзно произнёс:
• – Ты победил, Бадрутдин.
• «Гамлет» и «Макбет» вошли в одну книгу. Выпущена она была нашим книжным издательством. С сигнальным экземпляром я пришёл в Союз писателей, со мной были Камал Абуков и Байрам Салимов, а навстречу идёт Расул. Расул Гамзатович, говорю ему, у меня вышла новая книга (ну хотел похвалиться, выход книги – это великая радость для писателя). Он взял её в руки, повертел, ничего не сказала (на обложке книги было написано просто «Гамлет»). Тут Камал подаёт голос: Расул Гамзатович, это же на кумыкском языке…Расул поднёс книгу к глазам поцеловал и произнёс: Почему не я?

Книга была выдвинута на соискание Государственной премии республики. К сожалению, я её не получил. Кто-то из наших Сальери постарался.

– С премией тебе, как я знаю, долго не везло.

(Бадрутдин смеётся).

• – Ты точно заметил: не везло. Но не потому, что недостоин был. Просто… извини за самохвальство – если себя не похвалишь, кто ещё похвалит… Великодушен был. Так вот, в восьмидесятых годах кумыкская секция писательского Союза выдвинула на соискание Госпремии пять человек. Из них нужно было тайным голосованием выбрать одного. В результате я получил больше всех голосов – двенадцать. Шарип Альбериев – одиннадцать. Ну и так далее. Я встал и обратился к присутствующим:
• – Друзья мои, все мы вышли из-под Шариповского рубанка. Я отдаю свой голос Шарипу (а он тогда очень сильно болел).
• Моё поведение, моё решение дошло до Расула. Он вызвал к себе: это серьёзное дело. Ты и на правлении Союза писателей скажешь, то же самое, что говорил на заседании секции? Подумай, Бадрутдин.
• За три дня до правления Расул снова позвонил: – Зайди, мне скучно.

Зашёл. Говорили о многом. И опять о премии: ты подумай, хорошо подумай. Шарип хороший писатель, хороший человек, но за тебя подали больше голосов. Подумай.

– Я буду рад, если Шарип получит премию, – ответил я. Я хотел проявить заботу о своём старшем брате по перу. Совершить доброе дело. Чему нас и учил Расул Гамзатов. Расул это понимал.

А Государственную премию Республики Дагестан в области литературы я получил в 2007 году, а между прочим выдвигали три раза.

Уроки Расула для нас, писателей того периода, расуловского периода литературного процесса, не прошли даром. И основной урок – «Главное – не подражать. Главное – поражать».

 

Феликс БАХШИЕВ

г. МАХАЧКАЛА