Виллитальность

№ 2016 / 37, 27.10.2016

Двадцатого октября после полуночи пришла весть, что ушёл Вилли Мельников (даже тут дата неточная, условная – всё же 19-го, наверное, лицейская дата). Про него, по-моему, только так говорить можно: ушёл. Таких не представляешь на одре, как Ивана Ильича хрестоматийного. Тем более что никаких видимых причин для этого ухода, опять же, для тех, кто его видел не ежедневно, не было… Хотя со здоровьем после Афгана действительно были сложности, а возможно и осложнения. Но вряд ли кто-то понимал, что настолько. Дни были тяжкие, облачные, хмурые с полудня, давление сильное – а он ещё с последствиями контузии…

Мы виделись где-то полгода назад, и вообще случайно частенько «пересекались», как нынче принято говорить – на перекрёстках ЦАО… Почему-то я запомнил, как часто говорят, опять же, другие – «сфотографировал на память» его именно в магазине «Магнолия» в Лиховом переулке. В силу забавной случайности, мы там с дочкой были, покупали очередные киндер-сюрпризы, а он был с дамой сердца – причём и он и я сияли как-то созвучно счастливо, и в его лице (мы даже постприветственных реплик никаких не бросили, он только дверь подержал, чтоб мы вышли, а они вошли) я видел какое-то бытийственное понимание. Хотя, был ли сам он отцом – вот не знаю, честно. И никто на эти темы не говорил – настолько он был вне «якорей», а – перформансистом каждого дня…

В «быльном», прошедшем времени Вилли не звучит. Он разворачивался всегда здесь и сейчас. Как писал Илья Кукулин, тоже сообщая друзьям весть печальную – лет через десять действительно будет сложно объяснить, как и кем именно он был среди поэтов. Сродни первым футуристам, он был не что-то одно – и не поэт, и не фотохудожник (я-то его узнал в гостях у Губановых именно так представленным, причём фотографий он тогда показал много), и не мультилингвист, а вот такой человек-загадка-синтез. Несущий с собой непременную таинственность на грани розыгрыша, но для непосвящённых. Однако парадокс в том, что его понимали именно все, включая непосвящённых, когда он выступал (даже случайные кафешные днепропетровские братки на фестивале «От андеграунда к звёздам»)…

Это уже было в Днепропетровске (что своевременно я докладывал в репортаже, в 2012-м, если не в 2010-м): на большую сцену Вилли вышел в своём рукописном белом халате, «в» визуальной поэзии, и было видно, что это не просто костюм, это перформанс. Вот, пожалуй, ключевое слово, которое «через десять лет», будет строго роднить его в Постэпохой… Обретя удивительную чуткость не только к языкам, но и к настроениям, Вилли точно угадывал, какой свой стих предложить в определённый миг – и если его понимали, начинал, как утверждают некоторые «подгружать», но всего только тем количеством информации и новизны, которые другими восприниманлись. Это могли ощутить и в большом зале и на диване в гостях, приватно. Ни капли панибратства, и вместе с тем ощущение (по произведениям) что «мы одной крови» всегда было при нём. Да, незавидная роль, рассыпать глупым горохом воспоминания и эти все приставки «был»…

Оказывался там, где жило, именно жило, а не выставлялось или осмыслялось искусство – уж коль скоро и мы родом из девяностых, то я как участник флекс-дивжения, всегда имел с ним тему для долгого разговора, потому что он не только мгновенно постиг всю котовскую «подгрузку» (Владимир Котов, в 1975-м году выдумавший Флекс, впоследствии слившийся с типом граффити) на тему «непроизвольного рисования ручкой как пути к бессознательному», но и сделал ряд своих собственных рукописных «флекс-сборников» (общие тетрадки такие длинные), что в чём-то даже превзошёл нас, в свою очередь предвосхитивших этим в начале 90-х чаты и интернет-форумы.

В нём постоянно было нечто метафизическое, как модно говорить – но реальный случай поразиться этому у меня был после дня и ночи пути в Днепропетровск. Сколько раз ни ходил я по вагону, его не встречал, однако же когда мы подъезжали уже к вокзалу и видели Днепр, гостиницу «Парус» – он был на боковом сидении, нарисовался, как Чеширский кот… Его чаще всего в 90-х можно было встретить то в «Авторнике», то в салоне «Классики 21-го века», то ещё где-то, но именно там и стоило находиться, он был своего рода нимбом подлинности искусства (хотя о том, искусство ли это, никто тогда и не знал толком, может, очередная «страмота», когда те же флексисты занимались боди-артом, 1999). В разных залах – то ли в силу их акустики, то ли просто мгновенно «просчитывая» аудиторию, Вилли читал разное и по-разному. Скажем, в той же днепропетровской центральной библиотеке (где я тупо читал с листа в день презентации собственного дебютного романа) он развернул целую экскурсию в неведомые даже специалистам языки, показывал отличия гласных, а под конец поделился своим целительным даром: лечить путём научения издавать определённые звуки в области носа (воспроизвести тот перформанс я могу лишь отдалённо – хорошо, если у кого-то остались видеозаписи)… И все верили, что лечение помогает! В нём, сказали бы раньше, уверен, был дар шамана – не даром он и в Томской Писанице побывал, и вообще любой письменности и «язычности» был «пожиратель». Казалось, это и есть его витальная, Виллитальная (он бы оценил) энергия…

При этом, вне перформанса, когда отключалось внимание зала – Вилли потрясал энциклопедизмом не только современного, но и ХХ века искусства. Хотя, говорил с некими признаками странности – вот именно там они проявлялись. Из него как будто неподконтрольно прорывались лишние буквы, каких-то потусторонних языков префиксы и созвучия… Но зато, если настроить его на тему – он мог выдать уникальную информацию о Пелевине, причём и даже о том, что с ним в давней ссоре, поскольку успешно разоблачал его «заимствования», а оказывались они в одних пропитанных дымом каннабиса кухнях частенько.

Расскажу напоследок один эпизод. В 2012 году в Запорожье у памятника Ленину он один сделал фото в луже. Мы потрясались гигантизмом – рядом Днепрогэс, в общем, воспринимали прямое послание окружающего рукотворного мира. А он – в луже… Как-то наискось поймал памятник, словно для обряда некоего, и что-то снова «просочилось» из неведомых нам язЫков, он то ли предвидел, что памятник тут не устоит (хотя, мы-то не суеверны), но нечто недоброе (может, в пику моему оптимизму) он излучал, причём, как знающий, как точно что-то наблюдающий. Буквально через пятнадцать минут я едва не подрался на остановке маршрутки с тамошним укронациком, свободовцем – всё это были всполохи будущего. Уверен, Вилли в той драке бы участвовал на моей стороне, хотя к памятнику-то относился точно как «та», другая сторона. И гигантизм этот ему был чужд…

Страшная штука фейсбук. В нём переписывались, когда, им наученный, «нащученный» фотографировать лужи я год назад проводил небольшую выставку. Он сразу оживился, и все фотографии, «привязанные» к его имени дельно обсуждал, как внимательный и строгий, и равный, позы учителя он не признавал, ведь давно это дело бросил… На фото его помимо луж возникали и размытые фемины – ощущалось, что он человек богемы, но без богемщины, умеющий как-то уникально просеивать всё внешнее ради содержания. И в выступлениях – по его поведению было видно чётко (джинсовая нога на ноге, что-то пишет в блокноте, что-то зашевелил губами) – интересно выступаешь, важное сообщаешь, или нет. Так вот – в этом же фейсбуке я увидел и похороны… Кто-то из православных считает уместным выкладывать фотографии во гробу – но уверен, именно Вилли это не отнёс бы к кощунству. Всё – бытие. Поразило ожиданностью оформление его бледного лика – фиореневые (его слово) цветы… Как будто сам укладывал… А слово «фиореневый» он выдумал только в связи с Леонидом Губановым. Казалось что «сиреневый кафтан моих обид» – и это-то сложно, но Вилли шёл дальше. И ушёл.

Дмитрий ЧЁРНЫЙ