НА СВЕТЛОМ ФОНЕ НЕБЕС

№ 2017 / 4, 03.02.2017

Рассказчики сказок, люди со здравым смыслом и чувством формы, понимали, что публика – дура, слушатели не успокоятся, пока не узнают, а что там было, после того, как дело закончилось, её не удовольствуют бесконечные продолжения и сиквелы «Десять, двадцать, тридцать, сорок лет спустя», которые только уродуют эстетическое целое (даже в разливное пиво нельзя заливать сырую воду без конца), и придумали универсальную концовку: «И стали они жить-поживать да добра наживать». Сия этикетная формула на самом деле говорит не о том, что будет и чем успокоится сердце героев сказки, но о том, что у сказки есть предел, а за ним пустота: «И я там был, мёд-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало». За пределами художественного произведения – другая материя, жизнь, может, и попричудливее сказок либо приключенческого романа, но совсем иная, существует по собственным правилам, хранит свои законы. Рушить грань, разделяющую сказку и быль, опасно, по крайней мере, для сказки, да и ни к чему. Но соотнести иногда события, изложенные, хоть стихом, хоть прозой, в той или иной истории, и события большой истории стоит. Так станет яснее, о чём повествует автор или рассказчик. Попробую объяснить на конкретном примере.

У Новеллы Матвеевой есть песня о пожарнике, мечтателе, фантазёре, романтике явно реакционном, по общепринятым меркам.

 

Жил-был пожарный в каске ярко-бронзовой.

Носил, чудак, фиалку на груди!

Ему хотелось ночью красно-розовой

Из пламени кого-либо спасти.

 

Мечта глухая жгла его и нежила:

Вот кто-то спичку выронит, и вот…

Но в том краю как раз пожаров не было:

Там жил предусмотрительный народ.

 

Это, конечно, притча (сказка без иносказания и поучительности теряет жанровые признаки), и когда бы автор не обратился к давним воспоминаниям, не сверялся с автобиографией, возможно, что и душевной, а не анкетной (разницу пояснять ни к чему, всё объяснил Г.О. Винокур в книге «Биография и культура»), сказка бы на том и кончилась, даже если бы в ней перед тем что-нибудь и случилось. Но шаг этот сделан, и рядом с особенным, замкнутым на себя, в кольцо сомкнувшимся, то есть циклическим, временем произведения, вытянувшись, ложится время линейное, историческое, вобравшее частные системы летосчисления, векторы судеб.

 

Из-за ветвей следить любила в детстве я

Как человек шагал на каланче…

Не то, чтобы ему хотелось бедствия!

Но он грустил о чём-то – вообще…

 

Спала в пыли дороженька широкая.

Набат на башне каменно молчал.

А между тем… горело очень многое,

Но этого никто не замечал.

 

Новелла Матвеева – а рассказывает она эту маленькую историю от своего лица – родилась в 1934 году. Прибавим три, четыре года, от силы пять лет (а в каком ещё возрасте можно так внимательно и с интересом глядеть на пожарного, который шагает где-то там в непостижимой для ребёнка высоте – да рядом вывешены разноцветные шары, указывающие, что всё спокойно, всё под контролем). Результат простого арифметического действия – сложения – нагляден и вряд ли прост. Становится понятно, что это за край, и куда понятнее, что за осмотрительный народ обитал в этом славном краю. А уж что горело и говорить не приходится. Вся Европа полыхала в огне, отблески падали через границу, озаряя и нашу землю. Детство, и какое (Новелла Матвеева ведь родилась и какое-то время жила в Детском, бывшем Царском, Селе, где и особый уклад, и своеобразные люди, и необычные здания), кончилось в 1941.

На том бы и завершить эту заметку, ведь читающая публика вольна додумать оставшееся за её пределами сама. Но песня написана много после исторических перипетий. Кроме того, если сопоставление деталей художественной вещи и реалий истории должно быть предельно осторожным, сопоставить произведение с произведением и должно, и следует. Обнаружится немало сближений.

 

Вот кто-то с горочки спустился,

Наверно, милый мой идёт.

На нём защитна гимнастёрка,

Она с ума меня сведёт.

 

На нём погоны золотые

И яркий орден на груди.

Зачем, зачем я повстречала

Его на жизненном пути?

 

В песне о послевоенном времени соблюдена та же зрительная перспектива: угол зрения – снизу вверх, присутствует тот же блеск, разве что бронзу пожарной каски сменили золотые, с парадным шитьём, погоны, и даже отличительный знак на груди и там, и здесь: только вместо цветка теперь орден (Красной Звезды и Красного Знамени так не сияют, прочие кто же даст?) Отечественной войны второй или третьей степени. Не бывший ли это пожарный, спасший из пламени родную страну?

Песня эта, появившаяся в 1951 году, быстро завоевала всеобщую любовь. Её транслировали по радио, её исполняли со сцены, её пели за праздничным столом, откинувшись на спинки стульев, чуть запрокинув голову. Пели хором, а каждый вкладывал в песню со словами как бы народными – это удачная стилизация – своё, но пели все об одном: кончилась война, и хочется жить, надо жить, пусть трудностей через край. А вектор частной судьбы, большая история и события, происходящие в замкнутых пределах художественной формы, могут иногда соотноситься друг с другом.

 

Зачем, когда проходит мимо,

С улыбкой машет мне рукой?

Зачем он в наш колхоз приехал?

Зачем встревожил мой покой?

 

В пятидесятых годах Новелла Матвеева работала в совхозе, полола грядки, пасла скотину. Сочиняла стихи, но ещё не писала никаких песен. До того ли? Как бы стадо не разбежалось, потом ищи.

 

P.S. Вовсе не утверждаю, что перечисленное разумела Новелла Матвеева, сочиняя песню. Что-то – да, что-то – нет, что-то мерцало, то появляясь, то пропадая, и не успевало осознаваться. Но если произведение самодостаточно, оно выдерживает сопоставление с жизнью, многое впитывая извне, многое и отдавая. Тут экзегетика и герменевтика не перечат друг другу.

 

Иван ОСИПОВ