ДОЛГОЕ ПАМЯТОВАНИЕ О ЗОЛОТОМ ВЕПРЕ. Кое-что о скифском золоте и его принадлежности

№ 2017 / 5, 10.02.2017

Вепрь не хрюкает, он ревёт. По сравнению с этим рёвом звуки труб, от которых пали стены Иерихона, возведённые ханаанским стройбатом из кирпича-сырца и мягкого ракушечника с оттисками рыбьих костяков, – трели детской свистульки. Не более того. И даже то, что был он исполнен в таком зауряд-материале как золото, не приемлющем ни тонкой работы, ни критического к себе касательства, не мешало вепрю победно вздымать загривок. Может быть, примитивная грубость самого исходного вещества – золото низкого качества, без очистки, которое ещё не освободилось, не стряхнуло воздействие почвы, откуда его достали, компенсировала безвкусность и косность металла. Но путь к ревущему вепрю был непрям и достоин того, чтоб быть рассказанным.

Жёг солнцем и восходил белым дорожным лёссом Крым. Пока не российский и менее всего украинский. Если кто-то и может претендовать на эту скудную, в общем, землю в любых инстанциях, то скифы. Если кто-то и вправе подать ходатайство о возвращении законному владельцу этого моря, то древние греки.

Визгливые купальщицы, не столько плавая, как демонстрируя негу сулящие мокрые телеса, мужественные купальщики, предпочитающие солёной горечи морской воды сладковатую водянистость местного вина в разлив, что им эти сурьмяного цвета волны с ультрамариновыми прогалинами? Но выйди на каменистый берег истинные хозяева и назови по имени, Понт Аксинский подкатится к их ногам, станет омывать подошвы, тишайший и тёплый, весь эвксинский.

Древние греки покорили это плотное скопление вод, скифы чуть остудили раскалённую солнцем землю и населили её чудными (с двойным ударением) животными: скифское золото, в основном и главном, это разновидность звериного стиля, своеобычная, отличающаяся от пермского. Чем? Возможно, отсутствием реализма, отходом от него и демонстративным уходом. Здесь почти неуловимый сдвиг в пропорциях начинает преображение живого существа в предмет искусства, тварное обращает в рукотворное. Но не до конца, сущность жива, и пирующие скифы на чаше для вина остаются скифами, вепрь остаётся вепрем, уменьшенный в сотни крат.

Странно было их присутствие там, где и хмель, и вепрь запрещены традицией. Исламский художник, даже если делает чашу, та предназначена для напитков без хмеля. Скифы, чьё имя дано сосуду, – о, круглобокий скифос! – пили много и хмельно, окружающий их простор завоёванных и полученных без боя пространств сам собой трезвил. А когда они растворились во времени, не в пространстве, землю эту обихаживали другие люди.

Какое чудесное место было – Бахчисарай. И для полного ощущения райского счастья не хватало лишь только моря, которое отступило совсем далеко. Вот уж, представляется, чудовищная и необратимая вспять несправедливость!

Но даже без моря чудесен здешний кусок земли. Где юные татарки, закутанные в платки, или прекрасны, или таинственны, а как вкусны лукум и нуга, бережно принятые из нежных и тёплых рук! Где молодые татары, строгие и расторопные, вежливы, доброжелательны, когда приносят миски и блюда, лёгкий пар восходит над шурпой, пылает только что испечённая, из самого жара вынутая и разрезанная на длинные ломти оранжевая от жара лепёшка. Где мастера, что создают то украшения, то глиняную посуду, которая выше, кажется, дорогого фарфора, умелы и мудры.

Если зайти в прохладный ханский дворец, мелкой штриховкой ляжет на лицо деревянная решётка, забравшая окна дворцовой веранды, и штриховкой, куда более мелкой, ляжет на лицо тень от деревянной решётки.

Если выйти во двор, повернуться и стать лицом к проёму ворот, то по левую руку от них разместится экспозиция скифского золота, два-три зальца, где ни единая вещь не напомнит о том, что происходит за музейными стенами, за приземистыми воротами ханского дворца.

А потом другие места, иная земля, гуще и запахом, и составом, нависшая над Днепром. Оттуда, с берега, шло восхождение в гору, в гору, и мы тащились, как богомольцы, и в гору ещё крутей по замощённым взвозам Киево-Печерской лавры. Уже и воздух кончился, выдышан, от жары и косогора, а музея всё нет, и у кого ни спроси, о существовании такового не знают. Ринувшийся почти бегом священник, когда услышал, что здесь, в православной святыне, есть какие-то скифы и какое-то их золото. Застывший неподвижно, вопросом озадаченный полицейский – век тут стоит, никогда не слышал о музее археологии (мы в названии ошибались, хоть по сути были точны, и не делали поправку на украинский слух). Тому и другому это было чуждо.

И только музейная дама, оберегающая собрание икон, по единству их, музейщиков, спайки и профессиональной страсти, указала, как пройти. Мимо церкви, направо и там левей. И верующие, что вереницей шли к заморской святыне, кажется, поясу Девы Марии, расступились безмолвно и не ропща. Душой и помыслами они пребывали там, внутри, за дверями церкви. Каждому свои дары, свои эмблемы, символы веры.

Здешнее собрание было куда богаче, крупнее бахчисарайского, но – слова не подыскать – разреженней, что ли. Проходило мимо сознания, менее трогало. Вот только вепрь. Дюжий, одолевший века, в земле отлежавшийся и сохранённый землёй, потому что был рождён из плоти её, земли. Вепрь, от которого должны шарахаться и здешние обитатели. Экспозиция ювелирных работ вобрала утварь самых разных эпох. Из них – в большинстве – еврейское религиозное серебро, служебные принадлежности: йад, рука-указка с вытянутым указательным пальцем, для чтения Торы, согбенная фигурка, отмечающая начало и конец прочитанного фрагмента. Множество йаду, словно нещадно отрубленных рук дробного сказочного народца, множество фигурок, сгорбленных, будто над полотном Торы. И вдруг – античный вепрь, ревущий о своей победе. Рёв его разносился по залам музея, где запрещено даже разговаривать в полный голос. От рёва этого дрожали стёкла музейных витрин. И никто бы никогда не смог убедить нас, что рёв этот был беззвучен. Он был слышен, был осязаем. И не зря пролегла дорога от степного приморья до берега реки, и дальше – вверх по высокому склону надднепровского холма. Мы стремились на этот рёв, пронизавший время и даль.

О дороге рассказано в подробностях, чтобы показать: никого из них – ни татар, живущих в Бахчисарае, ни священника в Киево-Печерской лавре, ни полицейского, должного охранять лаврские стяжания и пределы – не интересовало скифское золото, существует ли оно, представляет ли какую-нибудь реальную стоимость или художественное богатство.

Скифское золото стало разменным в геополитике, сделках по скупке-продаже ценностей европейской цивилизации. Жители Нидерландов за отказ принять украинцев в круг европейцев заплатили этим золотом, принадлежащим совсем не им. Мудр и криводушен голландский суд, даже если и трибунал. Но понять по-человечески этих самых голландцев можно. Сколько нищих десятилетий уминали они деревянными сабо почву, насыпанную на морские отмели, создавали родное пространство! И вот пускать сюда, на эту, созданную потом и кровью насквозь пропитанную – сколько войн здесь прокатилось? – землю чужаков, которые ничем её не заслужили? Никогда. И в обмен на своё, неотторжимое, отдали чужакам как выкуп чужое.

Понять голландцев легко. А вот понять Елену Гагарину, гендиректора Государственного историко-культурного музея-заповедника «Московский Кремль», наделённую высокой европеизированной толерантностью в ущерб справедливости, мудрено. Ссылка на то, что экспонаты принадлежат не конкретным музеям, а государству, которому, в свою очередь, принадлежат музеи, лукавство, почти голландское. Впрочем, пусть зовётся оно заблуждением. Скифское золото, не возвращённое в экспозиции крымских музеев, согласно той же формулировке, принадлежит Крыму, который существовал в пределах Украины как автономная республика, и автономия эта несколько раз была утверждена законодательно. Теперь автономный Крым стал частью России.

Конечно, всё зависит от трактовки. Можно вспомнить, как были истолкованы понятия «частное» и «общегосударственное», когда дело коснулось фамилии Гагарин. Оказалось, что это бренд, следовательно, полёт в космос был сугубо семейным предприятием – расчистили Байконур, свинтили ракету «Восток-1» и вытолкали на орбиту. Пусть так, будем пока толерантны.

Европеизированная толерантность исчезнет вместе со старой Европой, одряхлевшей, уже пережившей себя. И придётся платить по своим и чужим счетам.

Скифы, народ, что растворился во времени, доверил сохранить этих людей, расположившихся на винных чашах, этих животных, вольготно устроившихся на пластинках золота, вернее же, лепестках, золотой шелухе, потому что большинство изделий давних мастеров – почти фольга, по которой выдавлены изображения. Но кто ушёл, не прощаясь, неизвестно куда, может в любую минуту вернуться.

И стены всех этих новых иерихонов, новых иерусалимов и новых вавилонов будут снесены, поскольку это лишь дембельская работа перед увольнением из мировой истории. Снесены одним трубным гласом взревевшего золотого вепря.

 

Арк. ГОНДВАФЕЛЬ

пос. ЧЕРНОГОЛОВКА,

Московская обл.