Владимир СОКОЛОВ: МЕНЯ С ЕВТУШЕНКО СВЯЗЫВАЕТ МНОГОЛЕТНЯЯ ДРУЖБА (Неопубликованное интервью с классиком тихой лирики)

№ 2017 / 7, 23.02.2017

Это интервью было взято в 1979 году и предназначалось для книжки «Слово, не знающее границ». Начиная с 1975 года я сделал несколько бесед с известнейшими тогда поэтами – Е.Евтушенко, А.Вознесенским, Б.Окуджавой, Р.Рождественским, А.Дементьевым, Л.Ошаниным, В.Солоухиным…
Без «купюр» (уже после московских газет) их охотно печатал в журнале «Советская литература на иностранных языках» известный журналист А.Кондратович. Тот самый первый зам А.Т. Твардовского, которого после «разгрома» «Нового мира» «посадили»… в кресло зав. отдела шикарного издания на зарубежье, причём персонально оставив ему оклад первого зама «Нового мира» (главным редактором этого журнала был дипломат и писатель Савва Дангулов, автор романа «Дипломаты»).
И вот однажды он посоветовал мне свои беседы собрать в книжечку и выпустить её.
И я пошёл в АПН (Агентство печати «Новости»), у которого было и своё издательство, выпускавшее книги на Запад. Мои беседы в издательстве понравились (было аж три положительные рецензии), и после заявки от трёх стран (Чехословакия, Венгрия и Франция) со мной заключили договор. Предисловие к книжке написал автор «Студенческого меридиана» Михаил Анчаров. Но книга почему-то не вышла. Вдруг я получаю письмо с рецензией критика Евгения Сидорова. Мысль его была проста – а зачем наши поэты должны красоваться перед Европейским читателем? Ясно, что «палачом» книжечки он был поневоле…
Между тем упросить Владимира Соколова порассуждать (для печати) о поэзии было непросто. Он считал себя поэтом – и всё. А вторгаться в его личную, частную жизнь считал вольностью. Ему была не нужна публичность. Он её сторонился. Приедешь к нему в однокомнатную квартирку в писательском доме возле метро «Проспект мира», говоришь по душам, но не для печати. Говоришь, общаешься, потихоньку попиваешь с ним коньяк (он был истинным аристократом – любил коньячок), которым он щедро угощал. Жил он безбедно, книги у него выходили часто, двойными тиражами. Приходилось бегать за коньяком в ближайший магазинчик. Но не как «мальчик» на побегушках. Он постоянно порывался пойти за добавкой сам, но тут же приговаривал: «Учти, меня сейчас милиция заберёт. И ты будешь виноват». (…Я появлялся у него, а он был уже «тёпленький».) И я отправлялся в магазин, выручал его. Он доставал какой-то чемоданчик с тряпками, брал оттуда деньги и протягивал мне. В чемоданчике, видно, деньги он прятал от Марианны, с которой у него уже был роман. (Как-то, придя, я увидел, что он чуть не сжёг папироской дорогущее кресло. Вечером позвонил Евтушенко: «Евгений Александрович, надо спасать Соколова. Он пьёт и пьёт…» На что Евтушенко спокойно ответил: «Ничего страшного, с ним это бывает…»)
Уговоры о беседе в конце концов увенчались успехом. Для книги он побеседовать о поэзии согласился. И беседа – вот она. И фото, правда, любительское, но зато без постановки.

 

Анатолий ИВАНУШКИН

---

– Владимир Николаевич, у критика Марка Щеглова, который рано ушёл из жизни, в его широко известных «Студенческих тетрадях» есть такое выражение: «профессионализм мышления». Он, на мой взгляд, свойствен тем стихотворцам, которые работоспособности благодаря порой добиваются успехов и признания. Профессионализмом мышления разве обладают поэты, талант которых от бога?

– Я думаю, что «профессионализм мышления» как термин ничего дурного в себе не содержит. Он приблизителен в применении к поэтическому мышлению, которому научить невозможно. Но если нет более изящной формулировки, почему б не воспользоваться этой?

А вот относительно слова «стихотворец», то есть относительно придачи ему отрицательного смыла – не согласен. Это хорошее русское слово, которое открыто содержит в себе только одно понятие. Оно никогда не было синонимично слову «версификатор». И только в последнее время появились попытки использовать его не по назначению. На мой взгляд, «профессионализм мышления» свойствен и поэту, и версификатору. Но между произведениями того и другого лежит пропасть. Такая же, как между настоящим чувством и имитацией. Конечно же, имитация может обмануть неискушённого человека (особенно когда автор её начитан и изобретателен). Но весьма не надолго.

– Мы сразу же невольно заговорили о таланте, о поэтическом таланте. Хотелось бы продолжить тему так – истинные таланты… всегда ли они рано или поздно находят признание у читателей и критиков? Связано ли признание его со счастливым случаем, или открытие таланта – явление закономерное?

– Рано или поздно талант замечают. И читатели, и критики. Ушёл И.С. Бах. Он никакого дебюта не имел как композитор. Но через 70 лет культура его восстановила. Его талант был признан обществом, людьми земли. Конечно, открытие таланта, его признание зависит от многих обстоятельств: от эпохи, в которую он появился, от окружения, в котором он развивался, от счастливого дебюта.

– Может быть, я ошибаюсь, что-то забываю, но мне вспоминается, что начало поэтического (газетного, журнального, литературоведческого) бума В.Соколова – это статья Евгения Евтушенко о ваших стихах. Если я хоть отчасти точен, то чем вы можете объяснить свой успех – восторженными статьями критиков (Евтушенко, В.Кожинова и других), обративших внимание читателей (уставших от свеже-ярких, но часто легковесных стихов) на серьёзную, в духе русских классиков поэзию, или требовательностью читателей, читательским интересом к подобной поэзии, что и послужило толчком к осмыслению такого интереса критиков?

– Я думаю, что литературные критики, и Кожинов в частности, предугадывают сдвиги в общественном сознании. Они благодаря своей интуиции чувствуют, как изменяется читательский интерес, и пытаются разобраться в том, почему это происходит.

Действительно статья Евтушенко о моих стихах была одной из первых серьёзных статей. Меня с ним связывает многолетняя дружба, и мне приходилось неоднократно убеждаться в его добром отношении к собратьям по перу, в его щедрости, бескорыстии, верности поэтическим идеалам.

Писать его обо мне я не просил. Он сам почувствовал, что на смену громкой поэзии идёт поэзия другая, и что эту поэзию надо заметить и приветствовать.

– Одну из главных ролей в вашей литературной судьбе сыграл Вадим Валерьянович Кожинов. Что дал вам союз с ним (если так можно назвать ваши отношения) как поэту и как человеку? Считаете ли вы полезным содружество критика и поэта в принципе?

– С Вадимом Кожиновым я просто дружу. У нас с ним дружба человеческая, а не литературная. Конечно, мы имеем какие-то общие взгляды на литературу, но имеем и расхождения. Я против групповщины. Мне кажется, что она мешает работать, отбирает много сил. Нужно писать, выдавать «на-гора» поэтическую продукцию. Помогать друг другу, если дело касается творчества, а не устройства в жизни. Вот недавно я был свидетелем, как один известный молодой поэт (Игорь Шкляревский. – Примечание А.И.) просил маститого расхвалить его в рецензии. И маститый не устоял перед напором – согласился. Но ведь это ничто не даёт в поэзии. Это способ приобретения дутой популярности Я на подобные компромиссы никогда не иду. Вот, например, книга, присланная одним ленинградским поэтом. Неплохая, на первый взгляд. Но хвалить её, тем более почётно, не смею. Хотя имею расположение к автору её. И он ко мне – тоже. Не смею, потому что такое впечатление, что он её писал, не выходя из библиотеки. Прекрасный слог, образ. Изящная мысль. Но жизни в ней нет. Будто автор не гуляет по улице. Не бывает в толпе народа. Не ездит в метро, в троллейбусе. Повторю: будто живёт в библиотеке.

А ещё как-то был у меня разговор с одним московским поэтом (имеется в виду Евгений Винокуров. – Примечание А.И.), очень писучим и печатающим всё, что выходит из-под его пера. Он уже автор 50 (!) книг. Гладкие у него стихи. И я сказал, что все стихи так похожи, что будто он всё время пишет одно стихотворение. Обиделся. Не разговаривал со мной три месяца.

– Как-то я разыскал ваши ранние стихи в архиве Литинститута, да и вы не раз читали мне свои стихи студенческих лет. В них, несмотря на срок давности, очень легко угадать вашу манеру, ваш образ, ваш стиль, ваш дух. Но я хотел бы спросить не столько о том, что неужели вы так мало изменились с тех пор, не повзрослели, сколько о том, не пробовали ли вы себя в разных жанрах, не пытались ли писать в других формах, в другой манере?

– Пытался… (Владимир Николаевич встал со стула, вышел в коридор, порылся в шкафу и извлёк из него старую толстую тетрадь в дерматиновом переплёте. Он открыл её на середине и стал медленно читать. Это были не стихи, а прозаические записки. О жизни в небольшом провинциальном городке, о гостинице, о чувстве одиночества, о тоске. Грустные дневниковые записки, вместившие в себя впечатления дня, размышления о прошлом. Он попросил меня об этой тетрадке никому не рассказывать, потому что в ней много личного. «Это между нами»).

Это вроде прозы. Может, когда-нибудь что-нибудь пригодится. А почему, несмотря на время, я остаюсь прежним в манере, в образе, в стиле? Я никогда над этим не задумывался. Пишу так, как пишется.

И вот в этих стихах (Владимир Соколов подошёл к окну и взял с подоконника уже другую тетрадку), написанных в семнадцать лет, действительно, это вы точно подметили, мой чуть ли не теперешний слог. Их, если бы не было некоторой наивности, можно было бы и напечатать сейчас. Но зачем? Пусть полежат. У меня много написано в последние дни.

– Вы очень цените, чтобы написанное на бумаге как можно лучше соответствовало состоянию души пишущего. Чтобы слово в строке было точным. Чтобы обязательно у поэта была причина для стиха, повод не альбомного, а общечеловеческого масштаба, извините за напыщенность. Как бы вы продолжили мои рассуждения?

– Эту цепочку можно, конечно, ещё продолжать и продолжать. Я бы к ней добавил одно слово – органичность. Есть поэт, его судьба, его пристрастия, его манера держаться, разговаривать. Так вот, очень важно, чтобы всё это находило отражение в его поэзии. Поэт в стихах пусть будет такой, какой в жизни.

– Так уж получается, что судьба многих русских поэтов была трагической. Видите ли вы в этом какую-то закономерность? Как бы вы ответили на эти риторические строки: «Ужель поэт любой /Всегда страдать обязан?»

– Меня настораживает некая категоричность этих строк. Но в них есть схваченность сути. Поэт – человек, острее воспринимающий окружающий мир, он сильнее других страдает, когда видит чужую беду, несправедливость.

И трагические судьбы многих русских поэтов можно как раз этим объяснить. Однако теперь, по-моему, некоторые наши талантливые поэты не могут обижаться на свою жизнь – их издают громадными тиражами, они имеют автомашины, дачи, возможность поехать в командировку от Союза писателей СССР в любую страну. Всё это приятно, но только бы не отразилось на качестве их стихов. Ведь известно, что бытие определяет сознание. А я бы добавил – его творческие возможности.

– Совсем недавно вы опубликовали поэму «Сюжет». Как вы над ней работали? Как относитесь к поэме как к жанру?

– Работал я над ней несколько лет. Журнал «Москва» заключил со мной договор и терпеливо ждал, когда я закончу эту большую работу. Она отличается от стихов своей продолжительностью. Поэму я писал с большими перерывами. К поэме как к жанру отношусь положительно. Как существуют хорошие стихи, так же существуют и хорошие поэмы.

– Вместо банального вопроса об учителях хотел бы попросить вас назвать 10–15 любимых вами русских и советских поэтов или прозаиков, и зарубежных тоже.

– Вы мне задали несколько неожиданный вопрос. У меня нет любимых и нелюбимых. Да, я люблю Пушкина, но также люблю лучшие, по моему мнению, стихи Лермонтова и Некрасова, Фета и Тютчева, Блока и Пастернака. Люблю Толстого, Чехова, Бунина. А в данный момент, например, с удовольствием перечитываю сказки Г.X. Андерсена. И с не меньшим удовольствием потешаюсь над стихами Николая Доризо, его серьёзными стихами, которые воспринимаются как пародии.

Из зарубежных писателей, кроме уже названного Андерсена, очень люблю Диккенса, считаю его очень русским по духу художником.

– Вы нередко переводите с болгарского, с языков народов СССР. Считаете ли вы переводческую работу отдыхом от стихов? Если нет, то ваш любимый вид отдыха?

– Работа над переводами – всё-таки работа. Я мечтаю отвлечься. Уехать в какой-нибудь небольшой город и спокойно пожить там. Вспоминаю одну такую поездку – в Орёл. Там я открывал Фетовский праздник. Помню, как сидел со Станиславом Куняевым, обедал. И вдруг наше уединение нарушил Миша Луконин. Он подошёл, обнял меня. Это была последняя встреча с ним. Он как бы простился со мной. Через несколько дней я узнал о его смерти.

Орёл – очень интересный и в то же время спокойный город. Я провёл в нём недели две, было много времени для раздумий. Меня свозили в Спасское-Лутовиново, на родину И.С. Тургенева. Всё там радовало – и красота природы, и размеренная жизнь города. Хочу побывать в Орле ещё раз. Только подольше. Уйти от суеты большого города. Помечтать в уединении. Поэту порой необходимо это делать.

 

Беседу вёл Анатолий ИВАНУШКИН