ОСЯЗАЕМОСТЬ СЛОВА

№ 2017 / 7, 23.02.2017

Не собираюсь приукрашивать: никогда не входил в ближний круг друзей и коллег Юрия Поликарповича Кузнецова. Но пересекался с ним достаточно часто. На рубеже минувшего и наступившего столетий неоднократно доводилось сидеть с ним и за одним (в разной степени сервированности) столом в тёплой компании друзей, литераторов, единомышленников. С другой стороны, такое шапочное, по сути, знакомство, очевидно, предоставляет мне редкий шанс рискнуть и сформулировать свой собственный, более или менее свежий, «не замыленный» взгляд на фигуру классика современной русской литературы. Ну, или хотя бы добавить пару новых штрихов к его, всё более проявляющемуся каноническому портрету.

Как бы банально это не звучало, в облике Юрия Поликарповича органично сочеталось несочетаемое: обыкновенность и, при более внимательном взгляде, абсолютная неповторимость. В зависимости от угла зрения и экспозиции. Внешне он был одновременно тривиален и, в то же самое время, незабываем. Такой вот типичный советский писатель в привычно сером (так запомнилось) костюме и рубашке со скромно расстёгнутой верхней пуговицей. В нём всё было родом из хрестоматийных 60-х. Внутренняя свобода, открытость и естественное достоинство русского провинциального интеллигента. Высокий, благородный лоб, открытое лицо с внимательными и сочувственными глазами. В компании, он не был слишком многословен, больше слушал других, вникал. Слушал внимательно, как бы к чему-то внутри себя прислушиваясь. И вот это-то «прислушивался» запомнилось мне как главная, доминирующая черта сохранившегося в глубине памяти образа Юрия Кузнецова.

Прикрываю глаза и будто наяву вижу Поликарпыча, чуть подавшегося вперёд, зачарованно прислушивающегося к словам, смыслам, звукам, жестам и при этом, однако, пребывающего в таинственной глубине своего сердца. Теперь, как говорится, «задним числом», понимаю, что Юрий Поликарпович обладал редким даром истинного поэта не упустить зря ни одного мгновения «скоромимоходящей красоты» окружавшей его жизни. При любых обстоятельствах, в любых ситуациях, проявлениях, включая суетливую бестолковость дружеских застолий. Он прислушивался, ни на секунду не прекращая сосредоточенного нащупывания образов, звуков, слов, форм и размеров. Литературные критики нередко спорят о подлинности поэтического состояния. Как ни странно, эта категория неприменима к характеристике жизни и творчества Юрия Поликарповича Кузнецова, потому что жизнь и была для него поэзией, а поэзия – жизнью.

Давно замечено: писатели, родившиеся и выросшие в степной зоне, например Гоголь, Бунин, Шолохов, да и многие другие, нередко обладают выдающимся чувственным восприятием, исключительно острым зрением, слухом, обонянием и вообще чувственной памятью, отчего образная палитра таких авторов отличается особой яркостью и осязаемостью. В степи, на Кубани родился и Юрий Кузнецов. Лично для меня это многое объясняет. Мреющие степные дали, сухие пахучие травы, горячий зной подвешенного в зените полдневного солнца и монотонный шорох запутавшегося в пирамидальных тополях ветра сформировали, или, как говорят программисты, прописали генетический код художника…

«Голоса на слух, на нюх, на вкус и на ощупь были разные. Громкие и тихие, долгие и короткие, резкие и плавные, благовонные и смрадные, пресные и кислые, медовые и горькие, сочные и жёсткие, полные и пустые, шелковистые и шероховатые, твёрдые и мягкие, цельные и надтреснутые, и многие остальные. Многие-многие разные голоса, явные и тайные»…

 

Илья РЯБЦЕВ