Владимир ЕРЁМЕНКО. ПОБЕДИТЕЛЬ (рассказ)

№ 1995 / 3, 20.01.1995

За последний год при невыясненных обстоятельствах ушли из жизни несколько писателей. Им и посвящается этот рассказ.

 

Было время, когда Виктор Подбедов не верил ни в бога, ни в чёрта. И было это совсем недавно, и был он тогда счастлив. По крайней мере, таким ему виделось прожитое. Лёгкого пути он не знал, но, как бы ни крутила его судьба, всегда был настроен решительно и уверен, что дальше должно быть лучше.

Был Подбедов светловолос, голубоглаз, ростом чуть выше среднего и, если бы не широкие, подпорченные оспинами скулы, выглядел бы первостатейным красавцем. Ходил он всегда, чуть задрав подбородок и от этого вид был несколько высокомерным. Привычка эта осталась у него детства – от жизни в военном городке рядом со степным аэродромом. Виктор, как и всё мальчишки его посёлка, болел самолётами, и его глаза постоянно искали в небе реверсивные белые полосы. До школы он часто доходил с мокрыми ногами, перемеряв ненароком все лужи, а то и с шишкой на лбу от незамеченного по пути фонарного столба.

Вся жизнь в городке была связана с полётами. Отцы у мальчишек летали, или, как у Виктора, обслуживали самолёты. О чём бы ни говорили люди дома, в школе, в магазине – всегда сбивались на авиацию. Даже воздух городка имел свой особый аэродромный запах, в нём чувствовался перекалённый пряный вкус полыни, горевшей от бешеного торможения резины и отработанного керосина. От кителя отца так же вольно и сладко пахло аэродромом.

Другого дела, кроме лётного, для Виктора Подбедова не существовало. Он закончил знаменитое Качинское училище, летал с упоением, жил в похожем на городок своего детства посёлке, был заводилой в компании таких же молодых лётчиков. Писал, как и многие его друзья, стихи о романтике неба, но в отличие от других не делал из этого тайны. Стал печататься в газете военного округа. Даже псевдоним себе взял, убрав одну букву из фамилии – лейтенант Виктор Победов. Он так и считал с детства, что в его родовую фамилию вкралась ошибка. Один из его пращуров наверняка был военным, не раз обращал в бегство врага, и соратники прозвали за это воина – Победов. А потом неряшливый писарчук с похмельных глаз вкатил в фамилию лишнюю букву и пригасил её звонкий смысл. Подбедов испытывал сладостное томление, когда читал под стихами – лейтенант Победов, потом старший лейтенант и, наконец, капитан Победов

К тому времени он женился, родилась дочь. Ему выделили квартиру – однокомнатную малосемейку. Вечеринки, лихие загулы с друзьями постепенно отошли на второй план. Виктор уже плечами под золотом погон ощущал, как крепко начинает складываться его военная карьера. В доме поселился достаток, и без того невеликая квартира становилась всё более тесной от новых приобретений. Жена, расставшаяся с большим городом, наконец стерпелась с бесцветной жизнью в степном захолустье. Она окончила заочно институт культуры и получила желанное место в библиотеке Дома офицеров.

Жена Подбедова Люся была из культурной семьи. Тесть преподавал филологию в Саратовском университете. Там же начинала учиться и Люся, но потом замужество, степная глушь, родился ребёнок и пришлось заканчивать заведение полегче. Но любовь к слову, вкус к книге были у неё врождённые. Может быть, потому Подбедов в своих виршах пошёл дальше своих товарищей, что Люся к стихам относилась очень серьёзно – подсказывала, где нарушен размер, где банальная рифма, где выбранный стихотворный метр не соответствует теме и настроению. У Виктора потребностью стало, придумав стихотворение, тут же прочитать его жене. Он испытывал тайный восторг, когда чувствовал, что удивил.

В детстве Подбедов был не большой любитель книг. Чтение на него накатывало как болезнь. Он мог по полгода читать все подряд, тайком прихватывая ночи, читать на уроках, положив книгу на колени под партой. Потом болезнь проходила, и он носился до одури по улицам.

Люся пристрастила его к чтению накрепко. Сама она читала в основном классику – отечественную и зарубежную. Не спеша осиливала французских философов. Он, из любопытства, брал полистать, что она читает, да так и втянулся. Литература стала его второй страстью после полётов. Чем больше он читал, тем острее осознавал беспомощность собственных стихов, но страсть писать от этого не иссякала, он лишь больше мучился душой, в бессилии изводя бумагу. Затем попробовал писать рассказы, и ему стало казаться, что проза у него получается лучше. И вот однажды он получил от тестя бандероль и в саратовском журнале «Волга» нашёл свой рассказ. Увидев свою фамилию, именно фамилию, а не псевдоним, и прочитав первые так долго не дававшиеся ему строки, он почувствовал, как резко провалилось куда-то в пустоту сердце, и долго сидел оглушённый, не в силах догадаться, что это тесть пристроил по-приятельски в журнал оставленный у него, проездом на курорт, рассказ.

Захваченный этой неожиданной победой, Виктор вдруг с какой-то смутной тоской почувствовал, как померкло небо, без которого он, казалось, не мог жить, как поблекли, расплылись в его сознании стройные силуэты самолётов.

В двадцать семь лет он резко сломал заряженную на карьеру военного судьбу. Круто изменил ставший уже привычным уклад семьи. Новая мечта захватила, завертела его. Люся пыталась сопротивляться, но в нём было столько уверенности, напора, такая одолевала страсть ворваться в литературу со своим новым, никому ещё неведомым словом, такая жажда славы, что она отступила, понимая, что может потерять мужа.

Из армии он демобилизовался со скандалом и партийным выговором.

Второй раз Виктор начинал жизнь с белого листа. Только теперь он отвечал не за себя одного. Никто кроме Люси не знает, что ему стоило выбиться в писатели. Да и та, может быть, не до конца понимала, какие сомнения посещали его, какие накатывали приступы бессилия. И не сорвался он только потому, что понимал – отступив, предаст жену, предаст дочку Наташу, любимых, которые поверили ему и верят, что он выберется, станет писателем.

Сколько товарищей по литературному институту сгинуло, сгубило себя в пьянках, безделье, пустопорожних хвастливых и плаксивых разговорах.

Подбедов всё перемолол. Окончил высшие литературные курсы, робко, а потом всё чаще начал печататься. Вышла первая книга. И он понял, что его уже не остановить. Снова помогла выстоять его ненасытная жажда победы.

Теперь они уже жили в Подмосковье, в собственном доме, вернее, в собственной половине, купленной за гонорар от второй книги. Он уже был членом Союза писателей. Получил корочки, как говаривали товарищи по перу. Подбедова знали в редакциях и всё реже волынили его рассказы. Он уже пару раз свозил свою семью на море в дом творчества:

О том, что довелось испытать Подбедовым за то время, пока глава семейства выбивался в писатели, через какую нищету и неустроенность они прошли, говорил вид его не по годам состарившейся Люси да не в меру взрослый и дерзкий характер Наташки.

У самого Подбедова появились небольшие залысины, но от этого кок его поредевших волос стал казаться ещё выше и задорнее. Старила его лицо лишь глубокая как провал продольная морщина над бровями.

Люся, часто шутя, шлёпала его ладошкой по лбу.

– Не поднимай брови. На старика стал похож. Ты же специально морщишь лоб.

Но Подбедов собирал складками лоб не специально. Морщины на него нагнала жизнь. Правда, за два-три сытных, благополучных года он посолиднел, снова стал выглядеть молодцом. Люся его тоже слегка пополнела и зацвела той основательной женской красотой, в пору которой вступают довольные своей семейной ношей хозяйки.

Опять Подбедов уверенно смотрел в будущее. Легко угадывалась в нём судьба преуспевающего литератора. Характером, повадками, какими-то лихими взбрыками он, сорокалетний, ещё напоминал того лихого мальчишку-лётчика, но в своём понимании жизни это был уже другой человек. Годы, проведённые над рукописями, в раздумье над судьбами людей, их поступками, в исследовании характеров, привычек, сделали Подбедова мудрее, сдержаннее и, как ни странно, более ранимым. Но все эти тонкие ощущения и переживания всё реже прорывались наружу.

В этом состоянии душевного равновесия и уверенности застал Виктора Подбедова революционный передел в стране.

Он вместе со всеми радовался открывшемуся доселе неизвестному материку литературы, с восторженным ужасом переживал неизвестные страницы отечественной истории.

Вокруг всё кипело надеждами, фантастическими проектами. Организовывались с благородными целями различные общества, фонды помощи всем от всех, партии «против» и «за». Подбедов, со свойственной ему живостью, старался не упустить интересное дело и участвовал во всём подряд.

Общество развалилось на два лагеря, демократов и консерваторов. Вчерашние друзья стали врагами. Вчерашние ленивцы стали отчаянными борцами. Подбедов всё острее ощущал, что в этом непрестанном борении теряется смысл жизни, предаётся забвению любимое дело. Виктор не любил разбрасываться. Он с детства усвоил, что только тогда добьёшься успеха, когда цель понятна и высока. Новые правила жизни сломали всё, что ещё вчера казалось незыблемым.

Подбедов упорно работал, но ему всё реже удавалось напечататься. Журналы были забиты произведениями эмигрантов и покойников. Когда же этот поток литературы схлынул, то большинство старых изданий распалось, а вновь созданные больше интересовались детективами, порнухой и какими-то жутиками.

Виктор твёрдо верил, что время настоящей литературы вернётся, но как до него дожить – плохо представлял. Все экземпляры своей последней книжки он вместо гонорара получил на руки. Впервые он порадовался, что тираж мизерный. Но и эти пачки распродать не смог. Способностей к торговле не было.

Последние два года он не писал почти ничего. Чтобы кормить семью, он по примеру друзей бросился в коммерцию. Но в каких бы предприятиях Виктор ни участвовал, все они прогорали. Блестящие идеи лопались как мыльные пузыри и тут же возникали новые. Все вокруг бегали с озабоченными лицами, захлёбываясь от восторга строили феерические прожекты. В разговорах мелькали миллионы, миллиарды, все предлагали купить истребители, подводные лодки, ядерные реакторы.

Достаток уходил из Дома Подбедовых. Люся осунулась и подурнела лицом. На бодрые уверения Виктора, что вот именно это предприятие увенчается успехом, она лишь грустно качала головой и думала, что бы ещё продать из дома, да так, чтобы исчезновение вещи было не очень заметно и Виктор не расстраивался. Продавала в основном для того, чтобы одеть Наташу. Она уже была девицей, что называется, на выданье.

Никогда ещё Виктор не ощущал такой ненависти к происходящему. Мысли одна черней другой лезли в голову. Иногда ему хотелось взять пистолет и идти грабить хозяев новой жизни. Выжить – другой цели не было. Он думал, что хуже состояния не бывает. Но оказалось – ошибался.

Видя бесплодность метаний мужа, Люся сама принялась искать доходное место. После долгих хождений, наконец, по знакомству устроилась в совместное российско-бельгийское предприятие, и первая же зарплата ошеломила дошедшую уже до ручки семью Подбедовых. Работник Люся была самоотверженный, к тому же ей удалось быстро восстановить когда-то приличное знание французского и английского языков. За год она так утвердилась в фирме, что ей доверили самостоятельный участок работы. Люся приоделась, опять похорошела. В семью Подбедовых вернулся достаток.

Не было только спокойствия в душе Виктора. Лидер от природы, он всё острее чувствовал свою никчёмность. Стал раздражительным, любую, самую невинную шутку жены и дочери воспринимал как оскорбление. В этой жизни Виктор научился только хорошо летать и писать. Первое безвозвратно упущено, второе оказалось никому не нужным. Он пытался подстроиться под книжный рынок. С отвращением накропал по заказу сексуальный детектив; Его издали в виде газеты для ночного чтения. Он даже получил огромный гонорар по меркам его друзей литераторов, таких же неприкаянных бедолаг. Но этот гонорар был меньше месячной зарплаты Люси.

Год назад у Виктора было бы оправдание – он писал эту непотребщину, чтобы спасти от голода семью. Но сейчас, когда острая нужда в деньгах отпала, для самого было очевидно, что он предал высокую цель. Жажда, славы, боязнь вылететь из обоймы оказались выше чистой мечты о служении слову. Он думал о Булгакове, Платонове – людях, под страшным давлением власти не изменившим своим принципам. Он помнил судьбу Константина Воробьёва, загнанного, отлучённого от читателей, зажатого в тиски нищеты, но не сломленного. В противовес им выплывали в сознании сытые морды писателей, работавших на потребу власти и на этом сделавших чиновную карьеру. Они, как бесы, дразнили Подбедова: «Ты же можешь клепать по порнушному роману в месяц. Ты завалишь ими рынок. О тебе будут говорить. Ты войдёшь в интеллектуальную элиту страны. Будешь приближен к президенту».

Кривляясь и подмаргивая, цвет интеллигенции манил за собой, звал в сбой круг отплясывающих на телеэкране, алчно жрущих заморские яства на презентациях, вальяжно раскинувшихся в креслах и поучающих растерянный и отощавший народ новой капиталистической морали.

Подбедов встряхивал головой, отбрасывал как наваждение эти гаденькие мысли и вновь размышлял о несгибаемости настоящих русских писателей. Включал телевизор, и тут же масляные рожи начинали прыгать перед глазами и затягивать в свои ведьмины круги. Они вызывали отвращение и в то же время чувство зависти. Как ни давил в себе это Подбедов, но всё-таки сознался себе – именно зависти. Дальше ему уже было легче докопаться до сути. Он завидовал им не потому, что они сытно жрут, пьют и разъезжают по заграницам. Его манила их известность, та лёгкость, с какой они издаются и выступают перед телезрителями.

Подбедов был тщеславен. Таил это перед другими, но не перед собой. Когда он летал, то должен был владеть самолётом лучше всех, занимался в армии рукопашным боем, то равных не признавал, кропал вирши, то обязательно удачнее всех в полку. Когда стал профессиональным писателем; то понял – здесь состязания иного рода, иной масштаб, иная ответственность. Здесь или позор на миру, или равнодушие мира, но даже признание тебя мастером только сотоварищами по перу – успех высочайший, а если уж у читателей будешь на слуху, то… Правда, здесь иной раз и мастером быть необязательно. Успех у публики – штука непредсказуемая.

Правда, последнее время Виктор всё реже думал об успехе. Самое страшное для писателя – молчание. Ты пишешь, а тебя не печатают. Год, два, больше – и в глазах окружающих ты становишься никчёмной личностью, дармоедом. Вот где нужна воля, булгаковская вера в своё предназначение. Именно боязнь забвения и толкнула Виктора написать порнушный детектив. Подержал в руках изданное чтиво и даже радость ощутил, уверенность вновь в себе почувствовал, а на душе всё равно тошно. Ни жене, ни дочери не решился признаться. Отдал Люсе деньги – вот, мол, гонорар, где-то за пределами России старую повестуху переиздали. Люся безмолвно деньги взяла, но Подбедов почувствовал – не поверила. Наверняка читывала, что он последнее время на машинке настукивал.

Отрезвляло ещё то, что нет-нет да и промелькнёт в печати настоящий рассказик, значит, пишут ребята, не сдаются, и романы пишут, но всё больше в стол. Встретил как-то Виктор старшего товарища, который напутствие ему в литературу давал. Бородёнка вся белая, а маленькие хитрющие глаза светятся как у молодого.

– Из деревни не выбираюсь. В городе не прожить. С картошки на хлеб перебиваюсь. Романами сейчас не заработаешь. И ты, брат, пищи. У тебя хорошо получалось. Бесы-то схлынут, а ты времени не терял.

Про семью Виктор спросить не решился. Но эта встреча занозой засела у него в душе. Захотелось написать не просто рассказ, а такой, где сильный и честный, человек, несмотря на весь ужас и тяжесть свалившейся на него беды, выходит победителем. Он знал, что миллионам его отчаявшихся соотечественников и в первую очередь ему самому нужна именно такая литература. Рассказ должен быть простой и доходчивый как лозунг. Чтобы читатель, перевернув последнюю страницу, хряпнул кулаком по столу и сказал: «Молодец, так этой мрази и надо. Знай наших».

Сюжет Подбедов нашёл быстро. Вспомнил, как из-за какого-то, как он теперь видел, ложного стеснения спустил подлецам. Дело касалось его лично, и он не стал раздувать склоку. Сейчас-то он понимал, что именно, на его нерешительность надеялись те «новые русские». Своим поведением он лишь подтвердил правильность их расчётов. Они хозяева жизни, все остальные – навоз.

Подбедов всё укрупнил, довёл конфликт до противостояния двух миров. Рассказ он назвал «Победитель», имя главному герою дал Виктор, что с греческого переводится «победитель», хотел и фамилию дать Победов, но спохватился, читатели могут подумать, что он о себе пишет, и решил обойтись вовсе без фамилии.

Рассказ получился жёсткий, без всяких полутонов, интеллигентских. самокопаний, прямой нетребовательный, как лозунги во время войны «Убей фашиста!» и «Родина-мать зовёт!»

Когда Виктор поставил точку, то ощутил такой душевный подъём, какой был, когда он впервые самостоятельно поднял истребитель в небо. Хотел тут же прочитать жене, но вспомнил про порнушнодетективную повесть и решил – пусть увидит рассказ изданным.

Желание быстрее опубликовать написанное было так сильно, что Виктор, придя к своему знакомому редактору в модный еженедельник, не выдержал и первый раз в жизни попросил.

– Прочти при мне. Рассказ короткий.

Грузный, с отёчным лицом приятель поднял недоумённый, но в то же время удивлённый взгляд.

– Что, не терпится? Ты же знаешь, я при авторах не читаю.

– Только да или нет, без всяких объяснений, – не отступал Виктор.

Редактор вздохнул, покачал своей мудрой головой и попросил выйти на пятнадцать минут.

Когда Виктор вернулся; на столе ароматно дымились две чашки кофе.

– Силён. Не ожидал. Как гимн. Не хочешь, а встанешь.

Виктор удовлетворённо крякнул.

– Ну и что ты с ним собираешься делать? – спросил редактор, помешивая ложечкой кофе.

– Как что? – удивился вопросу Виктор. – Хочу у вас напечатать.

– Э-э, брат, да у тебя эйфория. Ты что, нас не читаешь? Меня выкинут на следующий день после выхода рассказа.

– Да за что же? Тут и идеологии никакой нет.

– Издеваешься? – как-то угрожающе хохотнул редактор. – Он же насквозь у тебя шовинистический.

– Чего? – оторопел Подбедов.

– Цитирую, – редактор зло ткнул пальцем в одну из страниц рассказа.

«Страх исчез. Виктор впервые ощутил себя хозяином на своей земле. Он понял, с этой минуты уже никому не удастся его унизить. «Новые русские» заметили эту перемену, и довольный, сытый смех оборвался. Страх наползал на их холёные лица. «Убить могут, но унизить уже никогда» – осознание этого, как знамя победы, реяло в душе Виктора».

– При чём тут шовинизм?

– Мало того, тут ещё и большевистская мораль. Раз на «мерседесах» катаются – значит, воруют.

– А ты думаешь, все эти виллы, авто, манто они за пару лет честным трудом заработали? – с издёвкой спросил Подбедов.

– Ладно, – вдруг как-то сразу сник редактор. – Конечно, все эти «новые русские» от махинаций разжирели. Только ведь не пойман не вор. Мы теперь капитализм строим. А наше издание, если ты заметил, в авангарде капиталистической морали. А у тебя раз богатый – сразу в морду.

Он на минуту задумался, а потом мечтательно добавил:

– А хорошо бы вот так. Хрясь по роже и никаких сантиментов. И нашему главному. Он, собака, на «БМВ» ездит. Ты отнеси рассказ Палсанычу. У них все-таки патриотическое издание. А у нас безнадёга. Ишь, хозяином в своей стране себя почувствовал. Какие мы теперь хозяева?

Палсаныч, прикуривая одну сигарету от другой, был ещё категоричнее.

– Рассказ отличный. Но антисемитизм в нём уж больно крепок, а мы сейчас эту тему как чёрт ладана боимся. У нас уже одно предупреждение есть. Они только и ждут повода, чтобы лицензии лишить.

От неожиданности Подбедов потерял дар речи, вскочил со стула и, силясь что-то сказать, замахал руками перед носом Палсаныча.

– Чего ты запрыгал? – боязливо спросил Палсаныч, отодвигаясь вместе со стулом.

– Да у меня в рассказе ни одной национальности не названо. Я даже истории рода главного героя не коснулся.

– Спокойно. Герой твой принадлежит к коренному населению России, а его враги нувориши – безродные временщики. Твои слова? Ага?

Подбедов сгрёб рассказ со стола и сунул его в папку.

– Вы с ума посходили. Одному коммунизм мерещится, другому – антисемитизм. Здесь написано только то, что написано и ни мыслью больше.

– А вот это ты брось. Ты уж, братец, над ним не волен. Птичка выскочила. Как хочу так и понимаю.

Виктор шел по Москве и ругался вполголоса. Костерил он всё, что видел вокруг, придумывал всё новые и новые эпитеты. Один грязнее другого. Он не заметил, как прошёл Манеж, Большой Каменный мост. Около французского посольства он начал себя слышать и даже подивился своей виртуозности, богатому воображению и тому, что ни разу не повторился. Это его развеселило. Он свернул на Крымский вал и к месту обитания художников подошёл в хорошем расположений духа. Приятель Виктора Артём Тарутин оказался на своём обычном месте. Раза два, три в неделю он по полдня просиживал на ярмарке и, как он говорил, для поддержания штанов торговал картинами. Виктору он не удивился. Тот частенько навещал его здесь.

– Коньячку глотнёшь? – вместо приветствия спросил Артём.

Виктор поморщился.

Артём повернулся к своей соседке – девице в громадных дутых ботах и пуховике.

– Нинка, давай махнём коньяк на водку.

– Неси стакан, – не оборачиваясь проговорила девица.

– Стакана-то у меня как раз и нету.

Девица вздохнула, потом послышалось звяканье, бульканье, и так же не оборачиваясь она протянула почти полный стакан водки, накрытый куском чёрного хлеба.

– Видишь, с водкой всегда проблемы, тара нужна, закуска, а коньячишко потягиваешь из горлышка и все дела. Ты чего такой весёлый?

– Да есть причины. Рассказ вот написал, – неожиданно для себя объяснил Подбедов. – Настоящий, кажется.

– Ну и гулюшки, – похвалил Артём, – давай обмоем. Они чокнулись стаканом и фляжкой.

– А я вот, – переведя дух, пожаловался Артём, – до настоящего всё никак не доберусь. Гоню туфту для туристов. Они, вишь, на наш реализм хорошо идут. Раньше на авангард клевали, а теперь им подавай правду жизни, ну и что-нибудь типичное рашен должно быть на картинке – церкви, наличники, кокошники, матрёшники. Года два назад, вспомни, я нищий был. А работалось хорошо, по-крупному. Привык, собака, к сытной жизни. Задушит меня этот а ля рюс.

Подошли двое молодых парней в длинных чёрных пальто. Пахнуло дорогим одеколоном. Шарфы небрежно свисают, пуговицы расстёгнуты. Видно, только что из тёплого автомобиля.

– Что ему дарить, ума не приложу

– Картина – лучший подарок, – подыграл молодым людям Артём.

– Сколько вот эта стоит? – Один из парней показал на самую большую.

– Пятьсот.

– Тысяч или долларов? – переспросил покупатель.

Артём на мгновение задумался и затем небрежно бросил:

– Конечно, зелёных.

– Была бы рама побогаче, – нерешительно протянул второй парень.

– В богатой раме в три раза дороже бы стоила, – язвительно бросил Артём.

– Хуже нет таким людям подарки искать. Хоть слона из зверинца веди, – раздражённо проговорил первый парень. – А у вас что?

Он ткнул в папку, которую держал Виктор. Папка была красивая. На ней золотое тиснение – «Участник съезда писателей».

– Рассказ, – машинально ответил Подбедов.

– Напечатанный?

– Нет, рукопись, – нехотя ответил Виктор.

– Слушай, – парень повернулся к своему спутнику. – Давай ему рассказ подарим. Будет читать и нас вспоминать. Хороший хоть рассказ? – повернулся он к Виктору.

– Гениальный, – пробасил Артём, – перед вами лауреат премии «Золотой Оскар» по классу рассказа.

– Покажите.

Виктор улыбнулся и протянул папку.

– «Победитель», – прочёл парень, – название отличное, шефу понравится. Подбедов, что-то не слышал я такой фамилии.

– В Советах Подбедову ходу не давали, – пояснил Артём. – Подбедова больше в Штатах знают, чем в России. Бродского знаете?

– Так вот он Подбедову в подмётки не годится.

– Сколько за рассказ хотите?

– У нас кругом пятьсот, – не моргнув глазом ответил Артём.

– Алексей, – вяло пробормотал тот парень, что поспокойнее, – брось ты. Тебе лапшу на уши вешают. Поедем купим ему видеокамеру и дело с концом.

– Ага, десятую камеру, – огрызнулся Алексей.

– Здесь, мужики, всё прочно, – веско, сказал Артём. – Виктор, покажи писательский билет.

Подбедов достал красную книжицу.

– Всё, берём, – Алексей вытащил последнюю страницу. – Вот здесь поставьте номер писательского билета и напишите, что отказываетесь от прав на публикацию.

– Нет, ребята, мы так не торгуем, – Артём забрал папку, – картины хоть и продаются, но на них все же мой автограф. Так и рассказ. Вы покупаете рукопись, оригинал с авторским автографом.

– Ладно, тогда вот здесь напишите: «Альберту Илларионовичу в день рождения. Автор» и распишитесь.

Парни, весело помахивая папкой, ушли, а Виктор в растерянности крутил в руках доллары.

– Не напрягайся. Тут всякого насмотришься, – Артём расхохотался.

– Купили слона в зоопарке. Во дают. Жалко, у тебя романа с собой не было. Спорнём, они и роман бы купили.

– Обмыть бы надо, – нерешительно пробормотал Виктор. – Какая-то бредуха. Пошли в Дом литераторов? Угощаю.

– А чего? Пошли. Всё равно темнеет. Торговля закончена.

В ресторан их не пустили. Спецобслуживание. Какая-то фирма сняла целиком зал. Метрдотель Тамара, по старой памяти, посадила за служебный столик в коридоре. Извинилась, что нет горячих блюд. Кухня не работала. Фирмачи всё привезли с собой.

– Хоть так-то, – вздохнул Подбедов. – Скоро вообще пускать не будут. Да и не ходит сюда наш брат уже. Не по карману. А раньше гудело всё. Весь вечер кланяешься. Все знакомые. Хоть с рублём, хоть с сотней всяк тебе компания.

Сидели больше молча. Разговор не клеился. Промёрзшего за день на осеннем ветру Артёма в тепле разморило и глаза его закрывались.

– Ты, старик, или чего-нибудь весёлое рассказывай, или я засну, – пропустив очередную рюмочку, добродушно угрожал он.

С трудом, больше из старой привычки – в ресторане не оставлять, допили бутылку водки

– Не те уже рысаки стали, – подвёл черту Артём. – Раньше мы с тобой меньше чем по литру на грудь не принимали.

– Не пьётся, – согласился Виктор. – Не пойму от чего, а гадко на душе. Зря я им рассказ продал. Они ведь уверены, что всё купить можно.

– Не хандри. Они правы. Мы уже в рынке. Дрянь жизнь, а обратно не повернёшь. Радуйся, Тебя сегодня востребовали.

– Противно. Не могут они нами править. Не должны.

Пару троллейбусных остановок от метро до дома Подбедов решил пройти пешком. Проветриться. Он шёл дворами. Под ногами хрустел ледок. Тихо падал первый снег. Из-за угла дома показалась девушка. Она шла, быстро семеня ногами, время от времени переходя на бег. За ней с полупритушенными фарами двигалась широченная иномарка. Когда девушка приблизилась, Виктор услышал, как тяжело она дышит, лицо её было испуганным.

– Помогите, – чуть слышно прошептала она.

Подбедов сошёл с тротуара. Машина от резкого торможения клюнула носом.

Водитель высунулся из окна и злобно крикнул:

– Уйди с дороги, козёл.

– Разворачивайся, – хрипло приказал Подбедов.

Резко взревел мотор. Подбедов успел броситься на капот, иначе он был бы смят. Машина набирала скорость. Виктор ухватился за дворники и стал стучать кулаком по стеклу. Но машина не останавливалась. Виктор сунул руку в карман и нащупал связку ключей. Один из них был гаражный, величиной с хорошую отвёртку. Виктор изо всей силы шарахнул им перед лицом водителя.Стекло мгновенно стало белёсым от покрывшей его мелкой сетки трещин. От резкого торможения Виктор слетел на асфальт.

Хлопнули дверцы, и трое здоровенных парней в коротких кожаных куртках выскочили из машины. Виктор успел заметить, что девушка скрылась в подъезде.

Может, сообразит вызвать милицию, подумал он, и словно сорвавшаяся пружина бросился на ближайшего к нему парня. Он явно слышал, как под его кулаком хрустнуло. Челюсть или нос сломал, мелькнуло в мозгу. Парень рухнул лицом вниз. Второго, плотного, с бычьей шеей, свалить не удалось, тот наклонил голову и кулак угодил в лоб. Боль парализовала руку, но Виктор успел ударить противника ногой в живот. Тот откатился в сторону. «Последний», – горя ненавистью, поднял глаза на третьего Виктор. Тот стоял метрах в пяти, вытянув руку с пистолетом. Тонкие губы его кривились в усмешке.

Подбедов почувствовал, что ноги у него стали ватными. Ненависть к себе, к своему страху поднялась у него в душе. Давно он не переживал это состояние упрямства, которое никому не сломить.

Вспышку и звук выстрела он ощутил как бы внутри себя. Виктор попытался вдохнуть и не смог. Лёгкие пронизали иглы. В голове как экспресс нарастал гул. Земля пошла кругом. «Газовый», – догадался Подбедов.

Ослепший и оглушённый, он успел сделать ещё несколько шагов. В это время парень с бычьей шеей поднял с земли палку и с размаху ударил Подбедова по голове. Тот, будто споткнувшись, рухнул за куст.

– Он нам стекло проломил, мы ему башку, – с удовлетворением сказал крепыш.

Вдвоём они подняли так и не пришедшего в себя приятеля. Уложили его на заднее сиденье, и машина уехала.

Подбедова нашёл утром вышедший погулять с собачкой пенсионер. Тело успело окоченеть. Экспертиза установила средней степени опьянение, лёгкий ушиб головы, возможно, следствие падения. История обычная. Такое в столице сплошь и рядом.

Подбедова отпевали в церкви. Он лежал в гробу строгий, просветлённый. Художник Артём, последний из друзей, кто видел Виктора, стоял в изголовье и не отрываясь смотрел на огонёк свечи в руках покойника. Левая рука была восковой бледности, а кулак правой припух, был в ссадинах и тёмных пятнах синяков.

О своём наблюдении Артём не стал никому говорить. Это уже ничего не меняло.