Лариса МИЛЛЕР. ТАК И НАДО ЖИТЬ ПОЭТУ
№ 2017 / 12, 06.04.2017
О Евгении Евтушенко можно говорить и писать только, как о живом человеке. Чего у него всегда было в избытке, так это жизни, энергии, витальности во всех её проявлениях.
Мы часто встречались с ним на лесных дорожках переделкинского леса ещё тогда, когда этот лес был жив и его не поел короед и тогда, когда Е.А. мог легко передвигаться. Он гулял по лесу с двумя разнокалиберными собаками, а я с сыном или с мужем.
«Лариса, – однажды окликнул меня Е.А., – мне нравится, как Вы пишете о поэзии». Завязался оживлённый разговор. Он и не мог быть другим, потому что этому человеку всё было интересно и до всего было дело. Временами начинало казаться, что он курирует земной шар, настолько горячо он откликался на всё происходящее.
В другую нашу «лесную» встречу он пытал меня по поводу Бориса Рыжего. «Да это же слабое подражание Есенину», – уверял меня Евтушенко. «Ничего подобного», – говорила я, приводя какие-то строки Рыжего, ничем не напоминающие Есенина. Какое-то время спустя я прочла статью Евтушенко, в которой он передал этот наш разговор, признавая, что был не прав. Он умел менять свою точку зрения, потому что живой и неравнодушный.
Сколько раз я слышала насмешки по поводу его «попугаечных» одёжек. Ну да, он смешно одевался. В лесу он тоже гулял в чём-то ярком и броском. Но когда шёл впереди, я увидела, как весело сверкает его голая пятка – ярко-жёлтый носок был рваным. По-моему, это умилительно. Не так уж он работал на публику, если и в безлюдном лесу гулял в цветных носках, не слишком заботясь о том целые они или нет. Эти бьющие в глаза цвета – всё тот же избыток витальности.
А однажды на переделкинских дорожках он зачитывал меня стихами какого-то очередного провинциального гения, которым был увлечён. Он всегда был кем-то увлечён. И я тоже на время заняла уголок его души. Он запомнил какие-то мои строчки наизусть и даже сделал передачу по радио. А не влюбляйся он в чужие стихи, разве смог бы он потратить столько лет жизни на составление грандиозной антологии русской поэзии?
Говорю только о том, чему сама была свидетель. Поэтому не выстраиваю свою статью, не пишу о пути, не забочусь о том, чтоб всё отразить. Да и не статья это вовсе, а впечатления от нескольких мимолётных встреч.
Вот пришёл он, сильно хромая, в переделкинский дом-музей Окуджавы, с помощью жены Маши поднялся на сцену и… воспарил. И голосом, и душой. Откуда что взялось? «Так и надо жить поэту», – вспомнила я строчку Арсения Тарковского. Но зачем вспоминать строчку другого поэта, пусть даже и Тарковского, которого так почитал Евтушенко? Уж лучше я завершу давними стихами самого Е.А:
* * *
Зашумит ли клеверное поле, заскрипят ли сосны на ветру,
я замру, прислушаюсь и вспомню, что и я когда-нибудь умру.
Но на крыше возле водостока встанет мальчик с голубем тугим,
и пойму, что умереть – жестоко и к себе, и, главное, к другим.
Чувства жизни нет без чувства смерти.
Мы уйдём не как в песок вода,
но живые, те, что мёртвых сменят,
не заменят мёртвых никогда.
Кое-что я в жизни этой понял, – значит, я недаром битым был.
Я забыл, казалось, всё, что помнил,
но запомнил всё, что я забыл.
Понял я, что в детстве снег пушистей,
зеленее в юности холмы,
понял я, что в жизни столько жизней,
сколько раз любили в жизни мы.
Понял я, что тайно был причастен к стольким людям сразу всех времён.
Понял я, что человек несчастен, потому что счастья ищет он.
В счастье есть порой такая тупость.
Счастье смотрит пусто и легко.
Горе смотрит, горестно потупясь, потому и видит глубоко.
Счастье – словно взгляд из самолёта.
Горе видит землю без прикрас.
В счастье есть предательское что-то – горе человека не предаст.
Счастлив был и я неосторожно,
слава богу – счастье не сбылось.
Я хотел того, что невозможно.
Хорошо, что мне не удалось.
Я люблю вас, люди-человеки,
и стремленье к счастью вам прощу.
Я теперь счастливым стал навеки, потому что счастья не ищу.
Мне бы – только клевера сладинку на губах застывших уберечь.
Мне бы – только малую слабинку – всё-таки совсем не умереть.
(Евгений Евтушенко, 1977)
Добавить комментарий