Сергей АРУТЮНОВ. ПРИВЕТ, УЧЕНИК

№ 2017 / 13, 14.04.2017

Спешу ответить моему выпускнику Василию Попову безусловным согласием на поэтическую дуэль (вызов бывшего студента Литинститута руководителю своего семинара Сергею Арутюнову напечатан в двенадцатом номере «ЛР». – Прим. ред.). Добавлю к своему согласию лишь несколько слов ради той самой «правды», в данном случае – неразрывного единения бытия и поэзии – к которой стремимся и я, и он.

По поводу статьи, опубликованной о тебе, мне, её комментатору, добавить почти нечего. Тон её довольно резок, но напрасно ты подозреваешь меня в развязывании травли: во время своего взлёта в секретари СПР ты возбудил против себя достаточно тех, кто считает, что лавры, несмотря на кипучую деятельность в СПР и ОРС, достаются тебе буквально ни за что. Следы этих мнений представлены в комментариях к той статье, которая тебя так огорчила. Могу лишь сказать, что среди твоих недоброжелателей и твои бывшие сокурсники. Им непонятно, за какие труды и заслуги ты сегодня возглавляешь и направляешь.

Ответь себе, если сможешь, честно на один вопрос: считаешь ли ты себя сегодняшнего достойным высших литературных наград в стране – Президентской и Патриаршей премий, на которые тебя номинировали в этом году? Если считаешь, то есть, по твоему мнению, именно ты и есть лучший молодой поэт России, позволь в свою очередь удивиться тебе. Так или иначе, решение экспертов на твой счёт было отрицательным.

Но – к делу. Тебя обвинили в самом неприглядном конформизме с моей помощью, и я виновен в этом, поскольку без меня это вряд ли удалось бы сделать. Я прекрасно осознавал, на что шёл, и ни в чём не раскаиваюсь.

Литературная жизнь наша полумертва, и оживить её может лишь принципиальный разговор двух людей друг с другом. Оба нашли своё место в литературной иерархии: один – преподаватель Литинститута, другой – секретарь СПР, но этого, согласись, мало для биографии, тем более поэтической. Мало – публикаций, выступлений, статей, мало даже книг, когда речь идёт о способе существования в поэзии и – о самой поэзии.

Вспоминаешь «горловский» вечер? Не говори, что я прятал глаза, не искажай истины себе в угоду. Ты сам подошёл ко мне пожать руку и тут же отойти. Нам, как оказалось, нечего сказать друг другу. Ты просидел в соседнем ряду, не оглядываясь на меня, стоящего за колонной, фотографировался вместе со всеми после вечера и так же не сказал мне ни единого слова. Может, заочный разговор окажется «эффективнее».

Поверь, дело (и речь в статье) именно о поэтических возможностях, а не о мифических карьерах, свидетельство ничтожности в гуманитарной сфере – наши с тобой зарплаты. Ни ты, ни я не стяжали золотых гор, и потому вопрос здесь иной.

Пока ты учился, я звал тебя осторожно скрещивать свою архаику с модернизмом, потому что, как мне казалось, твоя архаичная манера письма отодвинет тебя на самый край поэтического процесса, сделав из тебя очередного безвольного эпигона тех самых «деревенских метров».

Ты не внимал, и здесь парадоксально оказался прав. Ошибался я: поклонников твоей манеры изъясняться нашлось более чем достаточно. Веришь ли ты этим людям, их вкусу, исключительно дело твоей совести. Я же полагаю, что вкус их весьма невеликого разбора, и что в современной поэзии они мало что смыслят. Также я считаю, что совесть поэта опирается на неукоснительное следование своему веку, летописном перечислении его, а не другого века, черт.

Сколько ты можешь помнить, противостоя кругу записных верлибристов-«западников», я призывал и призываю к развитию исключительно русской силлабо-тоники, стараясь придать ей черты XXI века, и, конечно, часто терплю здесь поражение: классический русский слог не поддаётся мне, и более того – активно сопротивляется любой модернизации. Ему и теперь достаточно XIX века с его ослепительно созерцательной ленью, а уж слегка посеребрённый XX век и вовсе исчерпывает, будто бы, все «тропы и фигуры».

Но предмет моей веры состоит в том, что данная исчерпанность – иллюзия. Поэзия в XXI веке возможна, если не относиться к традиции, как к прозекторской, если не безвольно и слепо повторять лучшие образцы созданного в ней, но создавать – свои, что намного сложнее и рискованнее. Могу гарантировать – в этом случае тебя не будут принимать годами, здесь ты не будешь прикрыт широкой спиной традиции. Один со своим слогом на ветру – вот участь того, кто пытается быть преобразователем слога, а не его копиистом.

Не участвуя в поистине великом сражении за будущность русской поэзии, ты, как видится, идёшь путём более лёгким, наследуя манере условно буколической – фрагменты детства, долженствующие согревать сердца старшего поколения, у тебя явно избыточны. Ты описываешь то, чего в природе уже почти не осталось. Русская деревня как универсум исчезает уже почти сто лет, но ты не пишешь о повально заколоченных домах, вырубленных иностранцами северных и сибирских лесах, загаженных поймах и горьком одичалом пьянстве, как писали, криком надрываясь, твои старшие братья-почвенники. Слог твой ровно таков, каким мог быть и сто, и сто пятьдесят лет назад. А не заигрался ли ты?

Час истины пробил. Благодарю тебя за то, что обернул неприязненную реплику в созидательное русло, найдя выход защитить свою репутацию истинно поэтическими средствами. Ты сам позвал меня на дуэль, так пусть же она не будет подлой, с подложенными за подкладку пластинами. Цель поэтической дуэли, как я её понимаю, свята: она состоит в наращивании смыслов, а не в их упразднении, но в большей степени – привлечении интереса к поэтическому мастерству.

И здесь встаёт вопрос об арбитрах, то есть, о тех безупречных мастерах, поэтах и критиках, которые должны рассудить нас. Нагнать в зал своих друзей и обеспечить шапочно-закидательное голосование в пользу себя и тебе, и мне довольно просто. Мне же хочется не победы, но истины. Поэтому я по понятным причинам отказываюсь от помощи коллег из Литинститута, видя в них заинтересованные стороны. Думаю, и ты откажешься от секундантов, подобных тем, что номинировали тебя на Президентскую и Патриаршью премии.

В качестве арбитров я вижу исключительно тех, чей авторитет в литературном сообществе бесспорен, а личное знакомство с тобой или со мной, во имя той же самой объективности, довольно поверхностно.

 

Сергей АРУТЮНОВ

 

---

 

P.S. Мой “деревенский” цикл готов. Отвечать ученик может где угодно и как угодно.

 
 

САРАЙ

 

Развеивая пастораль,

Стараясь не ступать, где топко,

Я с ужасом входил в сарай,

Осклизлый, точно пасть бульдога.

 

Что скажете, дрова в пыли,

И запах в ноздри без пощады,

И очертания петли?

…Широк верстак, полы дощаты…

 

О, хлам! Стамеска и пила,

Какой-то пень в канатах толстых…

Какая стужа напекла

Сплетённых проволокой досок?

 

Какой торжественный кимвал

Здесь бил зарю? В каком паянье

Тот мастер век свой вековал,

Нарвавшийся на нож по пьяни?

 

Щелястый свет сквозь тишину

Витает, безразличен к яствам,

И мёртв сарай, но кто ж в углу

Стоит, метелью подпоясан?

 

Бежать! Хватило б и рывка,

Но улетучилась идея,

Когда щербатая рука

Мне призрачно легла на темя.

 

 

ИКОНА

 

Ещё не мечтал я об имени в Боге,

Ещё не просился в зятья.

Её не обрёл я: лежала на полке,

Уже никому не светя.

 

Ужасна была: до того неопрятна,

Что чистить уже не резон.

Какие-то трупные ржавые пятна

Зияли в окладе резном.

 

Бывало, копейку в трудах сэкономишь,

А смотришь, и преображён…

В слезах застилаемом взоре одно лишь –

И ты меня мучить пришёл?!

 

Спокуха, родная. Тебе ли бояться,

Того, что, как ветром, гоним?

Едины с тобой мы в плену новояза,

И связаны в мире одним.

 

 

СЕЛЬПО

 

Не выветриваемым отбросом

Зацеловывал, звал ко дну

Магазин, что еврейским прозван

В неизвестно каком году.

 

Ну, какие в глуши евреи?

Одного хотя б покажи.

Невозможнейшее явленье:

Бабки, внуки да алкаши.

 

К миске двигаясь понемногу,

Мелочугу в горсти деля:

– Красотуля, дай поллитровку?

– Глохни! Водка не про тебя!

 

Опохмел ему! Ишь, бестыдник!

Что раззявился, ротозей?

Чтоб те пусто настало в стынях!

Зенки залил! Иди отсель!

 

…Чтобы вечно в рядах бригадных

За подгнившие потроха

Осаждали престол-прилавок

Меж решёток до потолка.

 

 

РАДОНЕЖ

 

Отчего так бывает радостно,

Что, какая хмарь ни сожми,

Потеплеет лишь на полградуса,

Глядь – со склонов снега сошли…

 

Что ж ты так ледовито празднуешь,

Позабыв обо всём плохом,

Остроносо рубежный Радонеж,

Занавесивший рот платком?

 

Пара лавок, навылет улица…

Закуток и есть закуток.

Ничего тут уже не сбудется,

Кроме свадеб, смертей, картох.

 

И рассудишь – какая разница?

Дебет-крендель, секир-божба?

И штакетник привычно красится,

И торговлишка, вишь, пошла.

 

Пусть весной небеса суконные

Распадутся на облака,

Как сухие цветы за окнами

Цвета старого клобука.

 

 

ТРИЗНА

 

Кому не хватило терпенья,

Смирись, на судьбу не ропщи:

Где раньше дымилась деревня,

Теперь избяные прыщи.

 

Не послевоенные трубы,

Которым что жарь, что морозь,

Но, беспозвоночно округлы,

Узилища брёвнами врозь.

 

Грозило бы им затопленье,

Логичнее был бы бедлам,

Но ветер бредёт, сатанея,

Топорщит и рвёт пополам,

 

И цоканьем спелых фасолин

Капель принимает, как факт,

Что был этот быт инфузорен,

Истории великоват.

 

…Не дай тебе Бог присмотреться:

Стоят, как в тумане парном,

Застреленные из обреза,

Зарубленные топором.

 

И каторжник, склонный к речёвкам,

Берёт предоплату с ребят,

И ластятся волны с причмоком,

И стылые доски скрипят.

 

 

АРМЯНСКАЯ БРИГАДА В ЗАЛЕСЬЕ

 

Полсезона ходить в хавроньях,

Отбиваться от петушни…

Мы поставили им коровник,

И за это нас подожгли.

 

Хорошо, обошлось без трупов.

Выбегая на всех парах,

Не струхнув, но как будто рухнув,

Сокрушались: пропал барак.

 

Безымянное, хочешь имя?

Араик, Мамикон, Шаварш.

Расставались совсем чужими.

Пошабашили, и шабаш.

 

Больно много таких, охочих,

Им и время не эконом –

Рукомойника колокольчик,

Опрокинутый кверху дном.

 

 

ГЕДРИУС

 

Сгорело, как пух тополиный,

Размётано, как толокно…

На хуторе под Игналиной

Мы прожили лето одно.

 

Хозяин, ходячая сказка,

Изодранный, нервный, худой,

Лет семь, как вернулся из Канска,

И верен был водке одной.

 

Построил курятник да баню,

Тесал то зверей, то стульчак,

Носил он, как шкуру кабанью,

Жилетку, и спал в кирзачах.

 

Красотка к нему приходила,

А с ней шоферюга-амбал,

Дрищу ж, главарю партактива,

Он лодку свою не давал.

 

Протиркой служил ему лифчик,

Встречая разор и разбой.

С десяток пасхальных яичек

Сервант украшали простой.

 

Одно проломил я, чащоба,

А он, изойдя с кумовья,

Отцу говорил восхищённо,

Какая душа у меня.

 

…Природа? Конечно, природа…

Один, схоронивший родню,

От жизни он ждал апперкота

В холодном озёрном краю.

 

Литовство! Каким лесорубам

Ты сдашься, скрипя и треща?

Окопы во мху изумрудном,

Каменья да козни дрища…

 

Вдогонку имперским колоссам

Кричали то выпь, то сова,

И сад, что считался колхозным,

И аисты, и острова.

 

Попомните то изобилье!

Восстали кишлак на аул,

А Гедриус – нам позвонили –

На будущий год утонул.

 

 

ТИМОФЕЕВКА

 

То в забавах, то в порученьях,

Искупавшись по холодку,

Кувыркались в стогах вечерних

На сбегавшем к реке лугу.

Что-то около получаса

Сальто делали без помех.

Только начало получаться,

Я почувствовал – свет померк.

 

– Эй, ты что? – охренев такому,

Говорили мне, – Что с тобой?

…Разом под руки и до дому,

По «второму» мосту домой.

Скрип дверной… Доползти б до шкафа…

Ты так просто меня не съешь!

Вот и мать моя моложава,

Да и сам я и юн, и свеж!

 

…Будто в утренних подсеканьях,

Сгинул сомик, остался пшик:

На меня из глубин зеркальных

Узкоглазый смотрел мужик.

Сгиньте, мороки арлекиньи,

И отчаянный, злой загул!

– Проявления аллергии,

Тимофеевка – врач вздохнул.

 

Сколько б ни было лет собачьих,

Ядовитых чудес в стерне,

Спал отёк мой, но тот султанчик

Года три ещё снился мне.

Вот и жизнь протекла, смиренна,

Но куда теперь ни залазь,

То судьба на меня смотрела,

Та, которая не сбылась.

 

 

ПАУК

 

Когда обессловлю, затихнув,

Не смей причитать. Помоги:

Боюсь деревенских сортиров.

Такие там, брат, пауки…

 

Ну, ладно бы мелкие, эка!

Серятина, прах, аноним.

Клянусь, до скончания века

Мне памятна встреча с одним.

 

Как в досках пахучих не скисну?

Ни света, ни отблеска в них…

И треск… то по выплевке снизу

Карабкался Царь-Крестовик!

 

От обморока в сантиметре,

Бежал я на ватных ногах,

Сквозь детских мозгов затемненье

Расслышав едва впопыхах:

 

Бодрился мужик толстопузый,

Херачил, что твой метроном:

Пивка б, да сардельки с капусткой…

Стеснялся, но пёр напролом.

 

Была б работёнка посменна,

Смотался бы к тётке в Ростов

Похожим на Пана Спортсмена,

Раздевшегося до трусов.

 

А осень – да будет ли осень?

Дорога уходит на съезд…

Ты, главное, сука, не бойся.

Никто не обидит, не съест.

 

 

ВЕЧЕРНИЕ СОСНЫ

 

Ко сну ли, походной стряпне ли –

Ну, что же ты, дождь? Ливани! –

Вечерние сосны скрипели…

О чём же скрипели они?

 

О том ли, что неподалёку

Апрель, и слегка потеплей?

Я вырос, я выбросил ёлку.

Скучна мне деревня теперь,

 

Та, чьи крепостные оковы

Ласкали и Белый, и Блок.

Артельщики, фермеры – кто вы?

Чем город безумный вам плох?

 

Какой вам безбрежной свободы?

Кого я из вас упрекну,

Что песни мои косороты,

И жук семенит по бревну?

 

Не водка плескалась в стакане,

Не барин боялся резни –

Вечерние сосны стонали,

И немо ветвями трясли.

 

(5-7 апреля 2017 года)