МЫ РОДНЫЕ ПО РОДСТВУ ВЕКОВ

Рубрика в газете: Мы – один мир, № 2018 / 22, 15.06.2018, автор: Диман БЕЛЕКОВ (ГОРНО-АЛТАЙСК)

…Часто в своих «воскресных философских прогулках» у речки Сетунь, что течёт «вдоль Москвы», я размышляю о Русском мире, о русском человеке и русскости, как таковой. Каков он лично для меня, образ русского человека? Безусловно – это добрая воля, бесхитростность, беспритворность, искренность, правдолюбие, прямота, нелицемерность, открытость, задушевность, отзывчивость, незаносчивость, дружелюбие, чистосердечие, человечность, заботливость, доверительность, деликатность, возвышенность, широта, душевность, доступность, доверительность, нестяжательность, щедрость, раскрытость, исповедальность, оголённость, распахнутость и всемирная отзывчивость души. Таким остался в моей памяти светоч Русского Севера поэт Николай Рубцов.

 

 

Несколько месяцев своей жизни Рубцов провёл в Сибири: в Барнауле и у нас – в Горно-Алтайске. И лишь много лет спустя я нашёл ответ на тот сокровенный вопрос. Я понял: Рубцов лечил на Алтае душу! Алтайское эхо биографии поэта далеко разнеслось в литературной среде страны. Алтайское лето Рубцова – это полдюжины удивительных стихов. И первым среди них стоит вековечное для каждого алтайца «Шумит Катунь»:

 

Как я подолгу слышал этот шум,

Когда во мне горел закатный пламень!

Лицом к реке садился я на камень

И всё глядел, задумчив и угрюм.

 

Как мимо башен, идолов, гробниц

Катунь неслась широкою лавиною,

И кто-то древний клинописью птиц

Записывал напев её былинный…

 

Катунь, Катунь, свирепая река!

Поёт она таинственные мифы

О том, как шли таинственные скифы, –

Они топтали эти берега.

 

И Чингисхана сумрачная тень

Над целым миром солнце затмевала,

И чёрный дым летел за перевалы

К стоянкам светлых русских деревень.

 

Всё поглотил столетний тёмный зев!

И всё в просторе сказочно-огнистом

Бежит Катунь с рыданием и свистом, –

Она не может успокоить гнев.

 

В горах погаснет солнечный июнь,

Заснут во мгле печальные аилы,

Молчат цветы, безмолвствуют могилы,

И только слышно, как шумит Катунь.

 

…И вот, много лет спустя, судьба даровала мне встречу с родиной Рубцова. Вологодчина. Первый день апреля, а окрест метёт просто уму непостижимая метель. В России не зря говорят: «Север начинается с Вологды!» В запасе у меня всего один этот воскресный день, и среди массы местных достопримечательностей (музеев знаменитого масла, кружев и даже «Вологодской ссылки») я однозначно выбираю этот неприметный дом.  

 

…Луч света в комнате устремлен в яркую точку на стене. На ней – портрет. Это музей, и я имею возможность подойти совсем близко и заглянуть, почти в упор, в эти глаза: в них щемящая печаль есенинского взгляда. Вот еще снимок: парень небогатырского роста, в сером пальто. На шее – то ли для «поэтической позы», то ли по «погодной надобности» – обмотан в два круга светло-серый шарф.

 

Да, это он – память моей творческой юности Николай Рубцов: русский лирический поэт, покинувший этот мир почти в возрасте Христа. Да-да, тот самый, возвращенный нам переложенными на музыку строками песни Александра Барыкина: «Я буду долго гнать велосипед. В глухих лугах его остановлю. Нарву цветов и подарю букет, Той девушке, которую люблю…» 

 

Вологодцы свято чтили его всегда: «Когда душе моей / Сойдет успокоенье / С высоких, после гроз, / Немеркнущих небес, / Когда душе моей / Внушая поклоненье, / Идут стада дремать / Под ивовый навес / Когда душе моей / Земная веет святость, / И полная река / Несет небесный свет, / Мне грустно оттого, / Что знаю эту радость / Лишь только я один: / Друзей со мною нет…» И ещё: «В глаза бревенчатым лачугам глядит алеющая мгла, над колокольчиковым лугом собор звонит в колокола!»

 

Родился Рубцов здесь же, на Русском Севере, в селе Емец у архангельских Холмогор (откуда уходил когда-то покорять науки Европы юноша Михайло Ломоносов). Перед войной вместе с многочисленной семьей переехал в Вологду. Позже, в автобиографии, Николай напишет, что отец ушел на фронт в первые дни войны и погиб в 1941-м. Вскоре умерла мать, и детей распределили по интернатам. 

 

В детском доме Коля мечтал о море, к которому его тянуло всегда. Это были его «Белые паруса». Мечте поступить в мореходное училище не суждено было сбыться: оказался слишком мал ростом. Что делать – «дитя войны», каких-то нужных витаминов организму явно не хватило! Но Рубцов компенсировал это желание, пробившись кочегаром на рыболовецкое суденышко, а потом – отслужив четыре года в морфлоте – на эсминце Северного флота. Детдом приучил работать. Николай был разнорабочим на военном полигоне и даже слесарем на знаменитом Кировском заводе Ленинграда. Все как у многих. Время было такое!.. 

 

Затем Рубцов пришел в литературное объединение «Нарвская застава». И миру родился Поэт. Стихи его воистину есенинские. Невымученные, ненатужные, искренние, душевные, нежные, доверительные, чистые : «Я уеду из этой деревни», «Сапоги мои, скрип да скрип», «Чудный месяц плывет над рекою». И то самое, провидческое: «Я умру в крещенские морозы…»

 

Рубцов был принят в штат газеты «Вологодский комсомолец». Вышел первый сборник его стихов. Воистину, «малая родина» и Русский Север дали ему главную тему будущего творчества – старинную русскую самобытность. Они стали центром его жизни, «землей священной», где он чувствовал себя «и живым, и смертным». Поэт – спасибо отголоскам «хрущевской оттепели» –поступил в Литературный институт имени М. Горького в Москве. (В который, к слову, годами позже поступил и я). Широкой публике стихи Рубцова были тогда мало известны, но в поэтических кругах о нем ходили легенды. 

 

Поэта не миловала власть. Да и как можно привечать «литератора-попутчика» с такими стихами: «Стукну по карману – не звенит. / Стукну по другому – не слыхать. / В коммунизм, в безоблачный зенит / Полетели мысли отдыхать»!».  Народ идёт к светлому будущему, лозунг «Догнать и перегнать Америку!» колышется на агитполотнах страны. А тут упадничество, пессимизм, а то и откровенное вредительство «делу строительства». А его знаменитое заявление ректору, когда Рубцова пытались исключить из Литинститута, передавалось из уст в уста: «Быть может, я для вас в гробу мерцаю, / Но должен заявить, в конце концов: / Я, Николай Михайлович Рубцов, / Возможность трезвой жизни отрицаю...». 

 

 

Рубцов – поэт русской глубинки. И если в дни той самой «хрущевской оттепели» с громогласными лидерами московских площадей и скверов – с Евтушенко, Вознесенским, Беллой Ахмадулиной вполне мог пересечься страждущий «поэтический гость столицы», то с Рубцовым – никогда. Современники вспоминали, как в нем удивительным образом уживались кротость, доброта, угрюмость, иногда гнев. За «известное пригрешение» (а кто из истинных русских поэтов не заливает вселенскую боль души!) Рубцов был переведен на заочное отделение Литературного института, что означало для него потерю постоянного пристанища и средств к существованию. Уехал в Вологду, где и прожил последние, отпущенные ему судьбой годы. Вологодчина вошла в стихи его последних лет: «В горнице моей светло», «Я уеду из этой деревни», «Потонула во тьме отдаленная пристань…» Рубцову довелось испытать годы невзгод. Но он выдюжил! Поэта как могли поддерживали друзья и соратники по литературе – Виктор Астафьев, Василий Белов, другие. 

 

Есенинское буйство души порождало конфликт с миром, боль сердца Поэта неизменно вела к поиску той самой «сермяжной правды» и ответа на извечный русский вопрос: «Камо грядеши? – Куда идёшь?». Рубцов казался легендой, бросившей дерзкий вызов всему, что мешало жить и развиваться русской поэзии. Душа устремила Рубцова в Сибирь. Вот как вспоминал его алтайские дни современник:

 

«…Рубцов сидел с краю стола, тихий, ушедший в себя и, казалось, не замечал того, что было вокруг. Он вообще походил на человека не из мира сего. Эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами, и могу сказать, что за всю свою жизнь я не встречал ни одного человека, на лице которого была бы запечатлена такая отрешенность. По всей видимости, его одолевали тяжелые думы, но он никогда не рассказывал о них другим людям. Как я узнал намного позже, ему не с кем было поделиться ни радостью, ни горем, он все переносил в себе, а это в несколько раз тяжелее. Рубцов долго молчал, опустив голову, затем поднял руку, неторопливо размотал шарф, оставив его на плечах, чуть качнулся и начал негромко читать, словно продолжая свои потаенные раздумья: «Тихая моя родина! / Ивы, река, соловьи… / Мать моя здесь похоронена / В светлые годы свои. / – Где же погост? Вы не видели?/ Сам я найти не могу. / Тихо ответили жители: / – Это на том берегу…»

 

Стихотворение потрясло. Я много раз потом встречал это стихотворение в различных сборниках, и во всех них последняя строка первого четверостишья выглядела по-другому. Вместо: «В светлые годы свои» там стояло «В детские годы мои». Но могу спорить на что угодно, что в тот день я услышал это стихотворение так, как привел его здесь».

 

…Недавно судьба подарила мне счастье вновь пройтись по тем же улочкам и проулкам родного Горно-Алтайска, по которым хаживал когда-то поэт, побывать в связанных с памятью о нем сокровенных местах нашего города. Здесь масса почитателей Рубцова, кто искренне чтут глубинность его строк, помнят творческую поездку сюда Н. Рубцова, по праву считая её значимой страницей в жизни Алтая.

 

«Я умру в крещенские морозы…» – задолго до смерти написал Рубцов. Так случилось, что пронзительная строка Николая Рубцова – одного из тончайших русских лириков – стала пророческой. Он трагически погиб январским днём. Хоронили поэта именно в страшный крещенский мороз!.. Землю для могилы на кладбище оттаивали кострами на штык лопаты. И жгли костры вновь, и вновь…

 

В Вологодском музее Н. Рубцова хранится завещание поэта, найденное после смерти: «Похороните меня там, где похоронен Батюшков». Погребен Рубцов в Вологде на Пошехонском кладбище.

 

…Вологодчина одарила Россию многими знаковыми именами. Таковым для меня является и земляк Николая Рубцова поэт Владимир Кудрявцев, с которым я имел счастье и честь три года учиться в московской аспирантуре Академии общественных наук. Искренний и светлый человек русской шири и удали! Не ангел во плоти, не показной; большого сердца, бескрайней поэтической души, тонкого литературного вкуса, необычной глубинности мыслей, бесхитростный, нелицемерный, отзывчивый, неуёмный, возвышенный, открытый, прямой; источник вдохновения и душа компании. Он приезжал ко мне на Алтай. На Телецком озере, под кедром, мы пели песни. И, конечно же, нашу любимую, аспирантскую: «Я потомок хана Мамая, подо мною коня больше нет. И в душе моей вечно играет искра пламени минувших лет…»

 

Когда вспоминают слова классика о всемирной отзывчивости русский души, вместе с образом Николая Рубцова передо мной предстаёт образ и моего друга вологжанина Володи Кудрявцева. Уже в больничном коридоре, сидя в ожидании терапий, он нашёл в себе духовные силы перевести на русский язык мои поэтические строки о Вологде. За что я ему безмерно благодарен. Недавно Володя Кудрявцев (наш Кудря!) после тяжёлой болезни ушёл из жизни. Светлая ему память и земной поклон! Вот они, эти строки, которые по прочтении не нуждаются в излишних комментариях:

 

Вологда

 

Вологда – не город, а страна.

Сердцевина северного древа.

Я в ней был. В моей душе она

Бьётся ритмом чистого напева.

 

От вершин Алтая видел я –

В грозный час, когда ещё в ней не был –

Как грустит далёкая моя –

яркая звезда на вечном небе.

 

И куда – всё помню, как вчера! –

С другом нас судьба не заносила,

Как она была ко мне добра,

Как для брани укрепляла силы.

 

Синь озёр. Небес голубизна.

Месяц в небе – на двоих краюха.

Вологда – Вселенная – она,

Русского хранительница духа.

 

И у нас сверкание снегов.

Шлю тебе эсен, устав от странствий.

Мы родные по родству веков,

Мы в одном во времени-пространстве.

 

Вологда – не город, а страна.

Друг мой, как на Севере живётся?

Вологда – в моей душе она

Ритмом чистого напева бьётся…

 

(Перевод В.Кудрявцева)

 

…Стократ прав Александр Борисович Градский, сложивший песню на смерть Высоцкого: «Вверх стремился он силою, что не выразить мне. Но как ведется в святой Руси, сколь поэ­та не возноси – его высь иже в небеси, ну а тело в земле!..» Эти же слова полностью можно отнести и к поэту Рубцову.

 

Его поэзия, предельно простая по своей стилистике и тематике, воистину обладает творческой подлинностью, внутренней масштабностью, тонко разработанной образной структурой. В ней нет ни крупицы фальши: она искренна и чиста. Сборники «Лирика», «Звезда полей», «Душа хранит», «Сосен шум». «Зеленые цветы» изданы уже после трагической гибели.

 

Формы памяти и любви поэта разные. В рубцовской гостиной действует литературный салон. В Вологде уже два десятка лет лет проходит открытый фестиваль поэзии и музыки «Рубцовская осень». Немецкие поэты Раймонд Диттрих и Хартмут Лойфель при творческом содействии переводчицы Татьяны Кудрявцевой издали в Германии сборник избранных стихов Николая Рубцова. Украинская поэтесса Наталия Горишная перевела его стихи на «ридну мову». В Венгрии вышла книга «Свисает радуга с берез» (автор перевода Золтан Орош). Недавно в Вологде прошла международная научно-практическая конференция «Н. М. Рубцов и его наследие в современном глобальном мультикультурном мире». Вышел сборник «Алтайское лето Рубцова» – в воспоминаниях друзей.

 

«Писать стихи на русском языке далеко еще не значит быть русским поэтом», – сказано не нами в адрес псевдонародных потуг иных кропателей поэтической бумаги. Глубоко народная истинность Николая Рубцова не может быть подвержена сомнению даже его недругами.   

 

Кто-то рисует Рубцова «жертвой системы». Тогда все мы жертвы – а ведь и в нас живет много доброго от тех времен. Исследователи рубцовского творчества подметили: если взять даже отдельные ранние стихи поэта, то в них можно найти «и почти атеистические, и антикоммунистические, и сатирические ходы». А вот Душа упоминается более сотни раз!..

 

Литератор, доктор философии В. Бараков, на мой взгляд, провидчески определил путь поэта: «В творчестве Рубцова отразилось то переходное состояние, которое свойственно сейчас большинству русских: тяжелое расставание с атеизмом и медленный путь через искушения язычества к свету Православия. Рубцов и в этом опередил свое время». 

 

Не зарастает народная тропа к творчеству поэта. Об этом книги и литературные статьи уже наших дней: «Николай Рубцов – непознанная тайна», «Долгожданный поэт России», «Звезда полей горит, не угасая», «Стихов серебряные струны», «Новая дорога к Рубцову» и другие. «Рубцовский творческий союз» наполнил вдохновением паруса многих последователей поэта. Особо ярко рубцовская народная глубинность звучит сегодня в творчестве алтайского поэта Бориса Укачина:

 

…Помнишь – мы по Алтаю бродили с тобой.

– Что за дивная силища в этой волне! –

Ты сказал о Катуни моей голубой,

И не скрою,

что это понравилось мне,

Полюбилась тебе наших гор тишина.

– Я ещё непременно приеду сюда!..

 

В наши тревожные времена, когда уникальность, самобытность, явственность, живописность, пригожество русского языка размываются изо дня в день, когда перед нами уже встала судьбоносная задача сохранения первозданности русского языка и чистоты русской речи, как таковой, могучим защитным барьером встаёт литературное наследие таких личностей, как поэт Николай Рубцов.

 

Сегодня, когда перед нами стоят задачи обновлённого межкультурного диалога, предотвращения появления разломов по межнациональному и межконфессиональному признакам, формирования психологической стойкости нации к вызовам ΧΧΙ века, мы обращаемся к евразийскому духу Рубцова.

 

На могиле поэта Николая Рубцова начертана строка из знаменитого стихотворения «Россия, Русь, храни себя, храни!..» Оно звучит, как завещание потомкам.

 

Диман БЕЛЕКОВ,

депутат Государственной Думы