Материалы по номерам

№ 1997/14, 28.05.2015

200 назад вышло первое издание «Писем русского путешественника» Карамзина, открывших, по общему мнению, время новой отечественной словесности. Цель свою он определяет с краткою выразительностью: «Скажите, что у вас в виду? – Тихая жизнь. Окончив своё путешествие, которое предпринял единственно для того, чтобы собрать некоторые приятные впечатления и обогатить своё воображение новыми идеями, буду жить в мире с натурою и с добрыми, любить изящное и наслаждаться им».

Положа руку на сердце – два века спустя можем ли мы столь же чётко определить то, к чему стремимся? Воспользуемся способом проникновения в суть посредством исторического корнесловия: недаром исстари почиталось, что в самом имени новорождённого заложена уже вся его последующая судьба. Сознавая своё недостоинство по сравнению с предками – ведь отцу Павлу Флоренскому на один только знак точки в словаре символов потребовалось пространство трактата, – всё же отважимся хотя бы приступить по трём последовательным статьям.

1. НОВЫЙ. Корень «нава» пришёл от арийских прародителей, из «Авесты». И неминуемо рядом с ним возникает словесная тень: навь – то бишь мертвец, покойник. «Заповедь новую даю вам», – возглашает Господь в Новом Завете, уточняя, однако, что не нарушить пришёл ветхий закон, а исполнить. Но – «Бог создал человека правым, а люди пустились во многие помыслы». Изначальная двойственность определила будущее – там были сочетавшие в неслиянном разделении оба понятия-близнеца: и Vita Nuova, и новики с Новиковым, и русский (отнюдь не псевдо-) стиль, и Art Nouveau – он же модерн, а с ним и модерн новорусский, и «Новый порядок», а теперь вот ещё на нашу голову современные навьи чары, «русские новые»...

Уже в истекающих девяностых Русь сподобилась сделаться родиной «Нового нового завета»: в самом сердце её, на Урале, рерихнувшиеся от дурной свободы сограждане учредили обновлённую веру согласно сказке партийного члена с 1919 года и дедушки нынешнего сказочника Гайдара – Павла Бажова. Всех её действующих лиц, вплоть до бабки Синюшки, они почитают домашними богами, а сама грядущая вскорости «Хозяйка Медной горы» придёт и осчастливит верных способностью запросто обращать говно в золото (я не шучу!), и это движение растёт, набирая силу и чиновных сторонников. Остаётся запастись исходным материалом – благо хоть его-то нынче навалом.

Так что теперь, оборотивши древнее присловье, в пору молвить: не новое есть хорошо забытое старое, а старое – плохо помянутое новое. Впрочем, для истинной словесности понятие «современная литература» непригодно. У неё другой отсчёт, который одним словом определил безумный Константин Батюшков, когда на вопрос «Который час?» он спокойно ответствовал: «Вечность».

2. РЕАЛ... Он происходит от позднелатинского realis, что значит «действенный», «вещественный». В философии средних веков реалистами называли принимающих положение «universalia sunt realia» – что означало веру в истинное бытие идей. Первым последовательным реалистом был Платон. Кто-то из его учеников сложил ещё речение «a realia ad realiora» – «от действительного к действительнейшему». Уже в античности одних толков среди реалистов насчитывалось четыре. Потом прибавились ещё иные, среди которых одною из пар антиподов были «антиквы» и «модерны». Но в предпоследние времена подсуетилась и навь: начиная с прошлого столетия отчего-то реализмом в литературе и живописи стало почитаться именно то, что отрицало подлинное бытие Божие. Исконный смысл слов был надолго забыт, ибо такого разбора новаторами двигала своего рода «влюблённая ненависть к старому», по меткому выражению новейшего любомудра, порождённая разрушительною обидой – в отличие от вины, представляющей собою чувство строительное.

Однако наш век стал сущею порой возрождения подлинного реализма, когда даже точнейшие из наук, как квантовая физика, показали, что работать в их поле дальше можно, только признавая реальное наличие Абсолюта, ибо наблюдаемое возникает из небытия лишь под взглядом Наблюдающего.

Вот тут и настал, кажется, час вновь соединиться понятиям новизны и реальности, но последней преградою на их пути сделался пресловущий –

3. -ИЗМ. И его прислужники «-исты», которые даже вопреки всем законам русского языка стали писать вместо «большевицкий» – «большевистский», как будто где-то в природе бродят некие «большевисты». Или тогда уж следовало бы перейти и на «дурастский» – впрочем, это к слову.

Многие годы взор нам застил глаголемый «соцреализм», в последние годы перед кончиной с прибавкою «человеческого лица». Долголетний политический сиделец писатель Леонид Бородин рассказывал, что на зоне шутили: «Как придать социализму человеческое лицо?» – «Набить ему морду». Кстати сказать, немало современных антисовецких сочинителей имеют именно такой облик, что их нимало не красит.

Потом на смену ему пришло то, что обозвали «постмодернизмом». Здесь я могу привести свидетельство, так сказать, в страдательном залоге, ибо принял некоторое личное участие при самом его явлении в обиход. Началось оно не с литературы, а с царицы искусств – зодчества. Помнится, ещё в 1982 году философ культуры Елена Мурина предрекала, что мы живём «в эпоху внестилевого развития, и попытки создать новый синтез обречены». Но она же отметила и стоявший ещё в прихожей «постсовременный стиль». Вышедшая три года спустя десятитысячным тиражом переводная книга Ч.Дженкса «Язык архитектуры постмодернизма» была изъята из продажи и подвергнута разрезанию из-за занятной опечатки: объясняя, что такое «конвергенция», редактор В.Хайт описался: это-де буржуазная теория о мифическом сближении СОЦИАЛИЗМА И КОММУНИЗМА. Как в воду глядел!

Наслушавшись у своих друзей из института теории и истории архитектуры первых споров о новом течении, я отозвался на него в следующем году в повести «Окружная дорога» – за Что вскоре критиком Владимиром Славецким был не по чину барственно наречён «первым отечественным постмодернистом». Велика ли честь – не ведаю, как никто, честно говоря, по-моему, не знает и что вообще это за зверь такой. Вот сам Солженицын на него ополчился – за что тут же получил обвинение в собственной к тому наклонности.

И вправду, возьмём определение американского Михаила Эпштейна из статьи «Истоки и смысл русского постмодернизма», отреферированной в 90-м номере «Континента»: «создание гиперреальности, детерминизм и редукционизм, антимодернизм, идеологический эклектизм, эстетический эклектизм, цитатность, среднее положение между элитарным и массовым, постисторизм, утопизм, вторичность, религиозная интуиция пустоты, опустошение понятий, «все как ничто»... Ясно? Или автор, создавая термин, гляделся невзначай в зеркало?..

А вдогонку ему некто Д.Бавильский гонит с «Урала» стада «новых сентименталистов» вкупе с «новыми субъективистами».

Между тем время незаметно сменило ударение в двуснастном слове и уже давит не на «модерн», а на «пост». С возвращением христианства поэтому и название журнала «На литературном посту», сохранись он до нынешних дней, получило бы совершенно иное звучание. А поскольку и беседа наша идёт Великим Постом, припомним ещё один его особый урок по части весомости слова. В первое воскресенье четыредесятницы празднуется Неделя Православия, когда прежде во время службы читали знаменитую дюжину анафем. В нынешний год чин не до конца, но начинает возобновляться. Как раз незадолго извергли двух негодников-расстриг Якунина и Денисенко. Повременная печать вежливо отметила: «отлучены от Церкви», тем самым как бы поставив их рядом со Львом Толстым. На самом же деле соборное постановление, перечислив вины и приведя святоотеческие правила, не просто чёрным, но жирным чёрным по белому гласит:

«ДА БУДУТ ОНИ АНАФЕМА ПРЕД ВСЕМ НАРОДОМ».

После такого напутствия, прочитанного под трегубое анафематствование хором во всех патриарших храмах по белу свету, и нос-то на улицу не шибко покажешь. Добавим, что подобное же прещение схлопотали два года назад поддавшиеся рерихнутому поветрию. Но, конечно, схожего вразумления именующие себя «постмодернистами» вкупе навряд ли дождутся – жирно будет, тем более что «пост-». Зато наглядный образец представителя этого течения налицо: некто метко названный «Ерофеев-не-тот», выпустивший недавно на французском антологию «новой русской литературы» в жанре пакости под заглавием «Русские цветы зла». Пошиб писаний сего борца с соцреализмом постмодернистской клюкой по праву может быть определён как не соц- и не пост-, а поц-материализм.

Однако под десятую анафему – отметающим бессметрие души, кончину века, суд и вечное воздаяние по делам – каждый по отдельности такого разбора деятель вполне способен попасть. Незадаром Карамзин в своих «Письмах» ужасается, стоя на богослужении: «Каково же материалисту слушать пение человеческое!»

Но, как говорили древние реалисты: «Quod licet Jovi, non licet bovi». Или, в вольном новом переводе: «Что дано Бетховену, не дано Бовину».

Так поднимем же заздравную чашу за РУССКИЙ РЕАЛИЗМ!

 

Пётр ПАЛАМАРЧУК