Материалы по номерам

№ 2015/15, 24.04.2015

Как в Москве «заботятся» о распространении качественной прессы

№ 2015/15, 24.04.2015

№ 2015/15, 24.04.2015

Мы не были знакомы с Олесем. Я немногих знаю украинских литераторов лично: Жадана, разве что. Татиану Комарову, что нынче в Италии плачет за Украину. И мне чрезвычайно интересно, как они отреагируют, сплотятся ли «как класс»… Кстати, границ практически не ощущалось – говорили, конечно, по-русски. Читали друг другу, болтали в кафешках – обсуждали «Лавры», на которых были немногие. Чаще в Днепропетровске – потому что Саша Мухарев звал, ныне вынужденный эмигрировать. Нам радо было местное ТВ, как Олесю – российское. Меня шарахнуло это известие в каскаде прочих, не сильнее прочих, но задуматься повелело надолго. Что дороже еврогуманистам – свобода слова или «национальная идентичность»?

Вспомнилась тут почему-то летовская песня, настроение обречённости в ней: «Кто-то пишет на стенах, он скоро умрёт». Кстати, Киев говорит надписями на стенах всё отчётливее – я их там фотографировал-собирал недавно. Не веря, что это – бранное, заборное, – победит. Да, Олесь выражался так же – смело, чего тут скрывать? Да, не хочет жить в нацистской Украине. А кто хочет? Есть известные писатели, готовые выдвинуть контраргументы? Написать романы…

Он читал свою прозу в офисе моих давних киевских друзей, «Боротьбы», даже во время майдана читал – а кто помешает? Да, стебался над Грушевским, именем которого как раз самая майданная территория названа. Это – свобода слова, это право каждого, исторически судить, писать, издавать. Безумие национал-маргиналов ещё не стало настолько государственной идеологией, чтобы путём убийств запрещать быть писателем. Кстати, нечто вроде озарения я в Киеве всё же встретил пару недель назад. Пространствен

ная логика помогает. Бабий Яр ведь в двух шагах от телебашни телебачення. Напоминающий эмблему «Мерседеса», глубоко впечатанную в землю, ров братской могилы. Того самого «Мерседеса», немецкого, который тоже вооружал вермахт… Так вот: Бабий Яр и кладбище (выбор немцев, где расстреливать киевлян-евреев, был педантично-логичен) от телецентра отделяет бетонная ограда. Всесоюзная ограда – из таких, с выпуклыми гранями, блоков её делали везде, как хрущобы. На ограде надпись, которую никто (а ведь телебашня объект государственный) не спешит закрашивать: «Бог создал цапа, а чёрт – кацапа». Я не мистик, а материалист, но в данном пространственном контексте рождается только один вывод: нацизм восстал из мёртвых.

Бабий Яр – кладбище – телебашня. Тоже тройственность, тоже merce…death. В яру убивал нацизм немецкий, ему сопутствовали «сволочи всех стран», включая власовцев и бандеровцев – и вот, отлежавшись в умах, забывшись и разложившись, ожил. В поколении интернационального забвения. Восстание мертвеца, фашизма, происходит у нас на глазах. И самое чудовищное, что Россия пытается остановить этого смердящего мертвеца, уже убивающего не только писателей, но и людей скромного звания в Донбассе – другим мертвецом, «русским миром». Клин – клином. Триколором против двуколора… А Бабий Яр зияет – и лишь советский памятник над ним безмолвно вопиет. Говорят, и там обнаруживали свастику – что поделаешь, эти паучки размножаются бесконтрольно. Если Голодомор был и Сталин был не прав, значит всё же правее Гитлер. Ещё один «паук» был мной обнаружен на соседнем заборе Первого канала, это всё телерайон. То есть и на экран смотреть не надо, если сотрудники телебачення ежедневно такие читают слоганы и видят символы… Кстати, ЕС этих свастик не пугается – дело внутреннее, рост национальных чувств. И даже новый закон об осуждении нацизма и коммунизма одновременно – как-то рукотворные свастики оставляет на месте, а только серпы-молотки ювелирные, плиточные, дорогостоящие уничтожает.

В Бабий Яр семьи шли спокойно, слыша стрёкот пулемётов, еврейские мамаши успокаивали детей: мало ли, а мы просто прогуляемся. Шли сами, по объявлению: евреям прибыть тогда-то и туда-то. Город рядом жил, кушал и курил, а тут тиражировалась смерть. Вот так же и возле мёртвого Бузины. Буднично, слой за слоем ложились тела. Евреев, украинцев, русских, ромов, преимущественно стариков, женщин, детей. Здесь были преданы мучительной смерти военнопленные, коммунисты с семьями, игроки киевского «Динамо», партизаны, подпольщики, моряки Днепровской флотилии. И вот парадокс – еврейские семьи сопротивляться не пытались, хотя числом превосходили. Умирай просто потому что еврей и покорён. Этого памятник не подтверждает, это только в эпосе, устных свидетельствах – это потом уже додумали некую мощь сопротивления, несломленный дух. Но у киевлян его не было тогда – вот где приговор…

Олесю вынесли приговор не за покорность. За непокорность. Он говорил, он клеймил майданную генерацию, возглавленный ею социальный регресс, он сопротивлялся – впрочем, не так уж громко, если брать шире, искать исторические аналогии. Он просто иначе думал и тихо складывал мысли – а громкими их делало общественное молчание вокруг. Могу лишь догадываться, был ли он больше советским патриотом, или позорное, сепаратное и антисоветское клеймо «русского мира» пало на его казавшийся многим непосвящённым скиновским череп… Попы на похоронах свидетельствуют не в пользу – ну, да и бог с ними.

Меня волнует та густая кровь, что на весеннем асфальте осталась. Кровь, которую во всех нас заливал Советский Союз. И она жила в сообщающихся сосудах, не делилась на нации. Молодая, весенняя, розоватая кровь Бузины, которой поклонились лишь десять комсомольцев, состоящих в КПУ. Сфотографировались – не боясь стать следующими. Что же важнее писателю – возможность продолжения текста или точка пули в конце, поставленная как раз теми, кто болезненно слышал? Вопрос странный и может показаться неуместным. Но общественное ухо так нынче устроено. Слышат лучше враги, друзей мы книгами не воспитали пока. Можно ли забирать у писателя, пусть для кого-то и ненавистного, – возможность говорить, его главную силу?

В смерти Бузины все писатели должны были увидеть и возможность собственной: «не бузи». А вот просто замолчи, если хочешь жить, а уж как жить, мы решим за тебя и без тебя… Молча шагай в Бабий Яр, слова не помогут – язык соседям уже не знаком. Поможет – объединение, альтернативное, наднациональное, партийное, революционное. Но это надо было раньше – понимать, восставать и объединяться. Не когда ведут на расстрел, не когда фашистский джин, подержанный Коломойским и прочей буржуйской мразью, вылетел с кладбища за Бабьим Яром и пишет на заборах то, что умилило бы Гитлера. Заигрались в правых по сусекам осколков СССР – вот топорики из клипов наци-реперков и пошли по головам настоящим.

Дмитрий ЧЁРНЫЙ

№ 2015/15, 24.04.2015

Сложилось так, что когда пришла «Литературная Россия» со статьёй Ильи Кириллова о произведениях Валентина Распутина (№ 8 от 6.03.2015), я как раз перечитывала повесть Распутина «Последний срок». Заглянув в статью Кириллова, прежде всего догадалась что повесть прочитана автором довольно давно, иначе не возникла бы такая путаница с именами:

«В «Последнем сроке» прибыли к умирающей старухе Анне её наследники и наследницы. Снуёт туда-сюда глупая вертлявая Надька, девочка-подросток, внучка старухи. Уединились в бане и пьют сыновья, то ли поминают заранее, то ли от нечего делать. Охает и ахает робкая плаксивая Антонина, старшая дочь старухи. Младшая, Люся, полная снобизма, ничем не оправданного, брезгливо поучает всех, включая умирающую мать».

Но путаница, конечно, не самое главное, и не она подвигла меня сесть за перо. Поразила оценка повести в статье, особенно слова: «Но видно в повести, как на ладони, низкое качество «человеческого материала». Ясно, что сопротивления он не выдержит, чуть подуют коварные ветры. Какие последствия ждали этих людей через полтора-два десятка лет, в конце восьмидесятых и девяностые, легко догадаться. Какими последствиями обернулись для страны их беспечность, их недомыслие и низкий моральный стиль, мы знаем доподлинно».

Приговор подписан, но подписан он посторонним. Автор статьи смотрит на героев повести отстранённо, суждения его слишком резки и однозначны: «…нет, кажется, у Распутина произведения, которое бы оставляло столь горькое впечатление, – по иным причинам.

Над страницами книги, точнее, над её героями хочется повторить: «Боже, как грустна наша Россия!» Кое в чём напоминает «Последний срок» позднюю чеховскую прозу. Мир, который скоро исчезнет и который уже несёт в себе нежизнеспособность».

…Читаю повесть и не могу смотреть на героев её со стороны. Вот Нинка, маленькая внучка старухи. Может быть, и глупая, и вертлявая, хотя, на мой взгляд, обычный ребёнок – не подросток. Любопытна, непосредственна: просит конфет у взрослых, интересуется зеркальцем, которое при ней приставляли взрослые к губам умирающей, вертит его в руках, даже сама пытается сунуть его к бабушкиному рту, за что и получает шлепок отца, и ревёт после этого нещадно. Как все дети, Нинка часто лезет, куда её не просят, и невольно становится участником разных событий, происходящих в доме.
Пусть и не является она образцово-показательным ребёнком, но Анна называет её своей «холёсенькой», минуты, когда внучка прибегает к ней, считает «радостью, которая ей выпадала в жизни».

Старый да малый… Именно Нинка, когда дети умирающей старухи разъезжаются, торопясь по своим делам и не обращая внимания на просьбы матери задержаться ещё на день, протягивает бабушке самое дорогое, что у неё есть, – конфету. А про уезжающих, жалея старуху, говорит: «Они нехорошие». Глупая? Может быть. Но не бессердечная…

Сыновья, пьющие в бане… Михаил, с которым живёт мать. Илья, проживший на севере десять лет, а теперь живущий в городе. Оба они одинаково растеряны сперва: «Братья понимали, что сейчас всё главное для них состоит в том, чтобы ждать, но и ждать тоже можно по-разному, и они исподволь уже начинали тревожиться, так ли ждут, как надо, не теряют ли даром время…Всегда у них была работа, а тут вдруг её не стало, потому что перед бедой, которая заступила за порог, справлять постороннюю работу считалось нехорошо, а от самой беды никакого дела больше не шло».

Вот от этой растерянности они и уединились в бане, и пьют, и пытаются не думать о смерти. Но Михаил устроен несколько иначе, чем Илья: и от водки ему тяжело, и не может он не думать о происходящем: «Ведь знали, что вечно жить не будет, что близко уж. Вроде привыкнуть должны, а не по себе. … Не маленькие, а одни; скажем, от нашей матери давно уж никакого толку, а считалось, первая её очередь, потом наша. Вроде загораживала нас, можно было не бояться. А теперь живи и думай».

И если Илья откликается на эти слова: «А зачем об этом думать?», то Михаил так легко отталкивать от себя тяжёлые мысли не может.

Иным, наверное, был когда-то и Илья. Не случайно старуха смотрит на него и узнать не может: «Рядом с голой головой его лицо казалось неправдашним, нарисованным, будто своё Илья продал или проиграл в карты чужому человеку. И весь он изменился, стал суетливей, бойчей, хотя по годам пора бы уж ему и остудиться – видно, то место, где он жил, этому далеко не родня и Илья никак не может от него опомниться.

…Она искала в нём своего Илью, которого родила, выходила и держала в памяти, и то находила его в теперешнем, то опять теряла. Он был, но далеко. Столько нового мяса наросло на нём, столько всяких людей без неё ходило с ним рядом, что она верила и не верила, что это он, будто её Илью, как малую рыбёшку, заглотила рыбина побольше да порасторопней, и теперь они живут в одном теле. Позови его, и он, может статься, сразу не откликнется, будет вертеть головой, его зовут или не его; и кто зовёт, откуда. Старуха верила, что там, куда он уехал, лучше ему не стало. Жил бы да жил в деревне…»

Не нашёл своего истинного места в жизни Илья, оттого и боек, и суетлив, и смеётся не к месту, а мысли горькие научился прогонять – иначе как же жить дальше? Михаил, в отличие от брата, находится на своём месте, поэтому и мается больше других, и срывается чаще. И как срывается! «– А что?! – Михаил вдруг вскипел. – А что – может, кто-нибудь из вас заберёт её к себе?! Мать нашу – может, кто-нибудь заберёт её, а? Давайте. Забирайте. Корову отдам тому, кто заберёт. Ну? – Он протянул руку, показывая на старуху, и зло, едко засмеялся. – Что же вы? Корову отдаю. Кто из вас больше всех любит мать? Забирайте. Что вы раздумываете? Я негодяй, а вы тут все хорошие. Ну, кто из вас лучше всех?»

Казалось бы, вот он – тот самый человеческий материал низкого качества. Но стоит вспомнить, что срывается Михаил, когда мать на него тоску по любимой Таньчоре, так и не приехавшей к ней, выплёскивает. Взял он на себя Таньчорину вину, видя, как мать её ждёт, а от той ни слуха ни духа: «Не приедет ваша Таньчора, и нечего её ждать. Я ей телеграмму отбил, чтоб не приезжала». Неправду сказал, но даже слушая затем несправедливые слова матери: «Ты нарочно это сделал, я знаю. Нарочно захотел мне досадить. Хошь перед смертью, да досадю, не отпущу со спокоем. От и завернул Таньчору, чтоб ишо поиздеваться надо мной», – срывается на крик, но в обмане своём матери не сознаётся. Жалеет… Кричит «забирайте», а жалеет больше всего. В крике этом ещё и каждому точную оценку даёт. Терпел-терпел поучения Люси, суетливость Ильи, охи-ахи Варвары, терпел, как должно хозяину дома, куда гости понаехали, и перетерпел бы, если б не обидные материнские слова. Вот и выдал им сгоряча всю правду-матку:

«– Значит, никто не желает? – Михаил крутанулся на месте и ещё раз обвёл всех сумасшедшими глазами. – Никто. И корова никому не нужна. Тогда, может, без коровы? Тоже нет. Ясно. – Он набрал в лёгкие воздуха и прошипел: – Тогда идите вы все от меня, знаете куда… И не говорите мне, что я такой да сякой, не лайте на меня. А ты, мать, ложись и спи. Ложись, где лежала. Они так тебя больше любят, когда ты здесь лежишь. Понимать надо».

Тошно и обидно ему не только от слов матери, пуще всего за неё обидно. Понимает он, что Люся, пеняющая им с женой на плохой уход за матерью, сама не то, что к себе её забрать – ухаживать какое-то время за ней не возьмётся. И ни у Ильи, ни у Варвары места матери не найдётся. А Таньчора не только не приехала, но и слова не нашла, чтобы о матери хотя бы справиться.

Ближе всех к матери Михаил, оттого и обижается за родное. И мать это, в общем-то, понимает: «– Ты, Люся, помирись с Михаилом, – вдруг попросила старуха. – Помирись. Не надо вам меж собой ругаться. Это я виноватая: накинулась на его. А он не стерпел, его обида взяла. Он тепери сам переживает».

Но сам Михаил себя судит. И на прощанье выпить с Ильёй не случайно отказывается. Тут и новая обида на родственников, лихорадочно собирающихся уезжать, как только матери стало чуть легче. Но не только обида, но и отчуждение от них, и боязнь сказать ещё что-нибудь сгоряча им напоследок.

Судит и прощения у матери просит, и утешает её, как умеет: «– Ничего, мать, – после долгого молчания сказал он и вздохнул. – Ничего. Переживём. Как жили, так и жить будем. Ты не сердись на меня. Я, конечно, плохой тебе сын, но уж какой есть. Переделываться теперь поздно. Лежи, мать, и не думай. Дурак я. Ох, какой я дурак! – простонал он и поднялся».

Рядом с Михаилом Надя, его жена. Почти незаметна она в доме, но дом её руками держится, поэтому и смущается, если что-то недоглядела. И за горячие слова мужа тут же прощения просит:

«– Не слушайте его, не слушайте! – кричала Надя. – Не верьте ему». И мужа пытается образумить: «– Перестань сейчас же, перестань! Не позорь нас. Уйди!»

Нас… Не ощущает она себя отдельно от мужа. Поэтому, наверное, и не слышим мы от Анны, её свекрови, ни одного худого слова о невестке. Надя, Надежда. Думается, не зря имя это её дано Распутиным. Надежда на то, что семья и мир в ней, уклад русской жизни сохранится.

В семье Варвары, например, нет мира, там всё неладно. И, думая о старшей дочери, мать «…едва приметно кивнула… и вздохнула; кивнула – словно благословила Варвару на спокойную старость, единственное счастье, которое ей ещё могло достаться, а вздохнула – потому что знала: нет, не достанется, нечего и думать». Нет у Варвары ни материнского ума, ни умения прилепиться к мужу и семье, вот и нет счастья, только охи да слёзы, вечные нехватки да боязнь. А всё-таки именно Варвару старуха просит оплакать её, как должно, и пытается научить этому искусству. Может, и успеет ещё вернуться и оплакать – ближе всех живёт, чаще бывает. Может, хоть это для матери сделает. Может, тогда и что-то стронется в её жизни, как бывает, когда человек делает то, что должно…

В семье Ильи тоже лада мало. Даже до деревни слухи об этом доходят. Может, потому и весел до беспамятства Илья, вырвавшийся от жены на волю. Пусть и ненадолго. Вскоре вернётся под тот же каблук. Не подлаживается к нему жена – его принуждает жить так, как надо ей. Мал, мелок кажется Илья по сравнению с Михаилом. Но и тут есть надежда. Она живёт в воспоминании матери о давнем отъезде сына: «Она перекрестила его, и он принял её благословение, не отказал, она хорошо помнит, что он не просто вытерпел его, жалея мать, а принял, согласился, это было у него в глазах, которые дрогнули и на миг засветились надеждой. И старухе сразу стало спокойней за него». С ним материнское благословение, может, и найдёт своё место в жизни ещё.

У Люси нет детей, да и вся она чужая. «…она городская вся, с ног до головы, она и родилась-то от старухи, а не от какой-нибудь городской, наверно, по ошибке». Оторвавшись от матери когда-то с болью, со слезами, Люся стала иной. Мать не может понять её теперешней жизни. Былую свою жизнь Люся забыла. Оказавшись у матери, она неожиданно начинает вспоминать прошлое. Родные места будят в ней забытые чувства, мысли, страхи. Оказывается, она здесь когда-то даже работала и об этом тоже забыла, словно открестилась от былого. Но и сейчас, вспомнив и испытав стыд, оттого что так много она забыла, Люся тут же снова бежит от прошлого: «Я буду приезжать сюда», – перед кем-то для чего-то оправдываясь и кому-то обещая, подумала она, но уже знала, что не приедет, всё сделает для того, чтобы не приехать».
Вот она-то, говорящая родным нудные правильные слова, точно надежды на возрождение не имеет… Оттого она и кажется старухе чужой. Нет в Люсе ни умения сострадать, ни умения прощать. Как сложилась её семейная жизнь, не сказано, но и так понятно, что любви в её доме места нет.

Судит ли Распутин своих героев? Нет, для него они не низкосортный человеческий материал, а просто люди с их бедами, болями, радостями. Редко кому удаётся прошагать всю дорогу, ни разу не споткнувшись…

Оставляет ли книга горькое впечатление? Для меня нет, потому что жива семья Михаила, есть опора матери, дому, России. Разве совсем исчез этот мир?..

Ольга КОРЗОВА

Архангельская обл.

№ 2015/15, 24.04.2015

«Литературная Россия» готовит к печати
новую книгу старейшего туркменского писателя

№ 2015/15, 24.04.2015

Примерно 1985 год. Валяюсь на общежитской койке в Москве на улице Добролюбова и думаю, как и подобает литинститутскому первокурснику, о добром, разумном и вечном. А тут вдруг распахивается дверь, и, вместе с моим соседом по комнате Лёшей Мысливчиком, вваливается здоровенный такой, мордатый мужик, внешне похожий на Ляписа Трубецкого из «Двенадцати стульев», единственно с усиками, и с порога заявляет, что он только для того и занялся литературой, чтобы лет через пять уже ездить с водителем на служебной «Волге» и прямо из окна её, не выходя, раздавать автографы подобострастным поклонникам. Нашёл свободные уши – ладно бы, кто его об этом спрашивал? Он потом удалился, видимо, доводить то же самое до сведения окружающих, а мы с Лёшей как-то долго ржали над строчкой из его, попавшегося нам под руку, рассказа, где двери троллейбуса почему-то хлопают перед пассажирами рыбьими губами. Хотя по сюжету очевидно, что там, среди них, ни рыбаков, ни моряков не было (может, просто автор сочетал попутно с написанием опуса пиво с воблой?). Это и был Слава Дёгтев. Нынче, к сожалению, уже безвременно ушедший.
Я почему это вспоминаю? Мы долго не виделись с Лёшей Мысливчиком, лет, наверное, двадцать, а то и больше – не созванивались и не переписывались.

Как разбросала нас жизнь по окончании института по городам и весям, так и ограничилась наша с ним дружеская связь на уровне ностальгических разрозненных видений о той замечательной студенческой поре, полной творческих надежд и, в отличие от «Ляписа Трубецкого», подвижнических помыслов.

А тут вдруг я нашёл Лёшу.

Набрал в поисковой программе в гугле Алексей Мысловский (так его фамилия звучит в переводе с белорусского, а он был сам из тех краёв) и наткнулся на сайт Воспоём, где и был указан адрес его электронной почты.
Воспоём, воспоём? Ну да, он же ещё в студенческую пору «заболел» религией, вот и продвинулся, видать, по этой части, запев под гитару патриотические и богомольные песенки. А почему бы и нет, собственно, раз уж душа этого искренне требует.

Главное, чтобы было на пользу…
Не всем же, как я, быть атеистами!
Написал Лёше письмо – и он мне, надо же! – в тот же день на него и ответил. После стольких лет разлуки – истинное Новогоднее чудо! А было это числа второго или третьего, нынешнего 201… года.
«Серёга? Литинститут? Москва? Тольятти? Неужто это ты? Среди наших давно ходили слухи, что тебя отправили на небо… Я не верил. Подтверди, будь ласков, что ты живой. Я буду рад, как сивый мерин», – привожу я его послание дословно.
Я подтвердил – и выпросил у него, в свою очередь, номер сотового, намереваясь тотчас набрать и поболтать с ним вживую, а не посредством эпистолярного жанра.

Голос есть голос – это почти что увидеться, а по «электронке» напереписываться мы с ним, даст Бог (вот, кажется, и я уже становлюсь верующим) ещё успеем.

– Ты где теперь живёшь? Всё там же, в Балашихе? – спрашиваю я его, помня, что давным-давно он переехал туда, разменяв свою квартиру, из Минска.
– Нет, теперь уже в посёлке под Владимиром. Я люблю Москву, но она теперь уже не та… сам, наверное, знаешь… А тут река и вид на Храм, как на картине живописца, – звучит в трубке его, как мне сдаётся, несколько старческий голос.
А что тому удивляться? Время неумолимо делает со всеми нами своё чёрное, пагубное дело. Хороши ли, плохи ли, талантливы либо бездарны, богаты или же бедны, однако все мы одинаково смертны. Тут уж стоит только принять это как должное и смириться (сами собою напрашиваются на язык слова какой-нибудь молитвы. Плохо, что я ни одной из них не знаю).

И тут вдруг Лёша в разговоре вспоминает упомянутого ранее Вячеслава Дёгтева. Говорит мне, что покойный теперь в Воронеже, откуда сам родом, очень почитаем и известен, что его там называют даже «нашим русским Джеком Лондоном» и устраивают в память литературные чтения.
– А как он жил-то? – поддерживаю я беседу. – На «Волге», как хотел, с водителем ездил? Или по нынешним временам уже на мерседесе…
– Да нет, конечно. Одни мечты, в реальности всё у него по-другому вышло…. Как он был, так и остался бессребреником… имел с десяток жён, и те его при разводах окончательно разорили.

Ещё немного пообщавшись по линии сотовой связи, мы расстаёмся с Лёшей на доброй возвышенной ноте, пообещав друг другу не пропадать впредь – и созваниваться, и переписываться почаще.

А я затем, послонявшись с минуту по своей холостяцкой «однушке» и не зная, чем занять себя на оставшийся вечер, открываю интернет и выискиваю, собираясь почитать, что же у нас там написал такого выдающегося бывший сокурсник Слава Дёгтев?

И натыкаюсь сразу, в ссылках, на рассказ «Четыре жизни»:

«Он лежал и умирал. Из развороченного бедра вытекала кровь. И уходила вместе с кровью, съёживалась, как проколотый воздушный шарик, молодая его жизнь».

О, как глубоко и смачно с первых же строк автор «копает», подмечаю я для себя. Завораживает читателя, берёт, так сказать, быка за рога. Что же будет дальше? А дальше, по мере ознакомления с текстом, понимаешь, что это полная фигня, история-то высосана из – едва ли даже? – пальца. И отдаёт откровенным лубком и конъюнктурой. Ну, каких-то двое молодых пацанов, с плохо прописанными характерами, побросав отчий кров и занятие живописью, якобы, поехали из патриотических убеждений воевать за Сербию, да там и полегли, прикрывая от шквального огня противника друг друга.

И тут бы надо, жалея их, взять и расплакаться, но только почему-то не плачется?

И проникнуться высокой идеей, ведь, по словам автора: «Сербия сейчас – пробный шар, она сейчас – полигон для настоящей агрессии. Против кого? Конечно же, против России».

Но и тут идёт попадание мимо цели. Красивостей в тексте много: и автомат тут дымит, как чайник, и пуля в ствол со скрежетом входит, и цветочки в воспоминаниях умирающего героя о маме отнюдь не тепличные, а как бы даже натуральные, луговые. Однако отчего-то за сердце не берёт, и душу, как от прозы, выстраданной писателем, не цепляет.
Это, конечно, не те уже примитивные графоманские сравнения, которыми оперировал он в прошлые ученические годы, готовясь к защите диплома в Литинституте. Бумагомаратель заметно преуспел (видно, не раз его поднимали на семинарах на смех) и прибегает теперь в своей прозаической живописи к мазкам более сочным и выразительным, да только пишет он свои картины как бы не с натуры, а увиденные на страницах печатных изданий или в телевизоре. Накладывая, таким образом, кальку на кальку и не добиваясь заветной цели.

Вроде бы в прошлом военный лётчик, вот и писал бы себе в удовольствие и читателям на радость о том, что знает – о голубом небе и рассекающих его глубины серебристых истребителях… Либо про расторжение браков, как серийный многоженец! И на кой чёрт ему сдались эти вымышленные пехотинцы, тем паче ищущие приключений на свою задницу в отдалённой Сербии.

А ещё я слышал, что Слава Дёгтев подвергал в своих рассказах подобному препарированию (как лягушек не натуральных, а с иллюстраций) персонажей, чуждых ему по менталитету: бомжей, зэков, наркоманов и бандитов.
Короче, тех на кого тогда пошла беллетристическая мода.

Как по законам политэкономии: «спрос рождает предложение»!

И, как бы в подтверждении своих слов, натыкаюсь ниже в инете на такую пометку: «…Несмотря на очевидные литературные достоинства произведения, следует отметить, что автор, судя по всему, ряда вещей просто не видел».
Это рецензия Горчилина Дмитрия Ильича в журнале «Самиздат» на один из многочисленных опусов вышеупомянутого мастера слова.

И тут уж хочется по-дружески воскликнуть:

– Эх, Славик, Славик, сыграла жизнь – пусть и короткая! – над тобой злую шутку: соцреализм как метод давно издох, и соцзаказ как кормушка давно иссяк, а ты всё так и продолжал, до последнего часа своего, как Дон Кихот, гоняться за этими ветряными мельницами. Дались тебе эти Дульсинеи Тобосские, которым ты так упоённо слагал свои поэтические элегии.

И если вдруг, как я читал у одного литературного критика, в Воронеже, на родной земле писателя, благодарные потомки всё же решатся соорудить Вячеславу Дёгтеву памятник (сам-то он при жизни воздвиг себе нерукотворный), то пусть он на нём, как провозглашал когда-то во всеуслышание и на полном серьёзе, едет с водителем на служебной «Волге» и раздаёт книгочеям – или нет! – лучше разбрасывает, как писал о нём Юрий Бондырев, пёстрые лепестки своих рассказов.
Вот такое моё пожелание.

Светлая память ему, хороший он был парень – Слава Дёгтев. А уж писатель, не всё читал – не знаю…

г. ТОЛЬЯТТИ
05.01.2014

№ 2015/15, 24.04.2015

В последнее время немного поутихли разговоры о «новом реализме», которые широко велись в «нулевые». Порешили на том, что это был период самоидентификации и В последнее время немного поутихли разговоры о «новом реализме», которые широко велись в «нулевые». Порешили на том, что это был период самоидентификации и становления литераторов, заявивших о себе в начале нового века. Определённая вывеска, под которой они скучковались, после набрали силы в оранжерейных условиях, далее разбежались кто куда. Направление провалилось и не сложилось. Новый век уже перестал восприниматься таким уж новым, да и вообще всё новое перешло в разряд подозрительного и сомнительного, если это не рекламный продукт. Акцент на «новом» якобы был формой традиционной самопрезентации литераторов, «жёлтой кофты» наподобие призыва «сбросить с парохода современности» и не более. После заматерели и об этих детских забавах перестали вспоминать. Но так ли это? Симптом ли это переходного возраста, как подростковые угри?.. Напомним, одной из отправных точек «нового реализма» явился манифест Сергея Шаргунова «Отрицание траура», где он заявляет о новой литературной тенденции.

Шаргунов писал о «новом ренессансе», поколении аналогичном Серебряному веку, которое сильно своей полнотой, пёстрым многообразием, где ушли на второй план идеологические противоречия: славянофилов – западников, либералов – патриотов. Настоящее искусство – симфонично, поэтому и возвращается «ритмичность, ясность, лаконичность». Практически всё то же, что в своё время Николай Гумилёв увидел в акмеизме.

С другой стороны – постмодерн, «идеологические кандалы», а также стиль, ставший спекулятивным критерием, по которому «качественная», но неудобоваримая проза, к которой средний читатель остаётся глух, становится мандатом на прохождение в узкий круг причастных к серьёзной литературе.

Как писал в своём манифесте Сергей Шаргунов: «Искусство – цветущий беспрепятственно и дико куст, где и шип зла, и яркий цветок, и бледный листок». Этот дикий куст и есть мерило эстетического. Другой вариант – это когда садовник искусственно очерчивает его контуры и подгоняет под нужный формат, делая несвободным, проектным и геометричным или пытается поэкспериментировать с генетикой.

Он также писал, что «серьёзная литература больше не нужна народу», она «обречена на локальность» и существование в резервации. «Серьёзная литература» – это самозамкнутая литература, живущая в собственном герметичном пространстве. Искусство же принадлежит народу и в свою очередь народ – искусству. Поэтому нужны открытые формы этого диалога. Или мы будем лишь пассивно констатировать факт, что стали меньше читать, и сама литература не играет никакой роли в жизни общества?..

Именно тогда Шаргунов заявил, что «грядёт новый реализм», который в силах преобразить измельчавшую имитационную литературу, ведь «реализм, нескончаемо обновляясь вместе с самой реальностью, остаётся волшебно моложе постмодернизма». Реализм – вечный двигатель литературы, каждый раз выводящий её из тупиков.

Шаргунов повторяет заклинание «новый реализм». И эпитет «новый» здесь, конечно же, не указание на то, что грядёт нечто совершенно ранее не виданное. «Новый реализм» – не что-то преходящее, не группа и не течение, не формула, а постоянно обновляющийся процесс отечественной культурной традиции. Через него мир и литература, в частности, делает заявку на своё преображение, изменение. И именно тогда, в начале нового века было сильно вожделение о новом.
Новом изменённом исправленном мире, пришедшем на смену пустыне девяностых. Новом человеке, который бы заменил блуждающего крайне индивидуализированного субъекта с лозунгом «человек человеку волк». Новом реализме, который должен сменить искусственную пластмассовую литературу, выродившуюся в глум-пародию. Этот запрос на новое силён и сейчас. На преображение погрузившейся было в сон реальности, на поиск целеполагания, что подменяют иллюзией модернизации.

Симфония нового была гимном объявленной новой эры после 1917 года, пришедшей на смену мира старого. Когда была основной не только оппозиция прошлого, настоящего и будущего, но и противопоставление ветхого и нового человека. Обо всём этом говорил поэт Владимир Маяковский, которого с полным основанием можно отнести к «новым реалистам».
В своём втором приказе по «армии искусств» Маяковский просит: «дайте новое искусство», способное «выволочь республику из грязи». Это «новое искусство» в противоположность трясине «мелехлюндии» и «розовым кустам» требовало и наше время, когда заговорили о «новом реализме» в литературе, о необходимости прочесть на «чешуе жестяной рыбы» «зовы новых губ». Всё это можно было увидеть и в манифесте Шаргунова.

Вполне в духе «нового реализма» читается и квинтэссенция поэта: «ненавижу всяческую мертвечину! / Обожаю всяческую жизнь!» Именно его подхватило новое поколение литераторов, пришедших в литературу в начале нового века. Заявившее, что не имеет ничего общего с той когортой имитаторов, которые денно и нощно жгли «сердца неповинных людей «глаголами»», пока совсем не отвратили людей от литературы.

Реализм Маяковского отличает устремлённость в «завтрашний мир». В поэтическом «Письме Алексею Максимовичу Горькому» он пишет: «И мы реалисты, но не на подножном корму, не с мордой, упёршейся вниз, – мы в новом, грядущем быту, помноженном на электричество и коммунизм». Принято считать, что реализм – это зависимость от эмпирии, но при этом забывается, что главное в нём – вектор преображения окружающей действительности, её омоложения. Об этом и говорил поэт.

«Мы переменим жизни лик» – это один из лозунгов «нового реализма», который озвучил Маяковский. Это призыв к изменению пустотного надломленного лика общества девяностых, общества безвременья, а дальше мира обывательского, мещанского.

Жизненно важно для нас звучит призыв Маяковского «рваться в завтра, вперёд», ведь мы крайне плохо понимаем настоящее или воспринимаем его за сплошную пустыню. О будущем же вообще ничего не знаем, не хотим знать, боимся его, для нас его будто нет. Тот же Владимир Маяковский отлично понимал, что «будущее не придёт само, если не примем мер». Будущее надо «выволакивать», иначе будет только пыль и моль.

Пока же создаётся ощущение, что время остановилось. Мы будто застыли, находимся в дрёме. Нет цели – нет и развития, движения. Мы идём с повёрнутой назад головой, наше общество обращено в прошлое. У города, у которого «нету «сегодня», а только – «завтра» и «вчера»», рядом будет всегда находиться «гриб, чёрная дыра, преисподняя» (стихотворение «Екатеринбург – Свердловск»), в которую он рискует свалиться. И рано или поздно это произойдёт.
Сейчас нам остро нужен голос «нового реализма», который бы бросил обществу: «А вы могли бы?» Встряхнул его от спячки. Запустил время вперёд.

Нужен голос, призвавший к преодолению застоя: «Довольно сонной, расслабленной праздности! Довольно козырянья в тысячи рук! Республика искусства в смертельной опасности – в опасности краска, слово, звук». Нужен призыв к новому.
Нужен стих – обращение к широким массам, а не к локальной аудитории: «Понимает ведущий класс / и искусство не хуже нас. / Культуру высокую в массы двигай!» Этот императив сейчас подменяется отчуждением масс от высокой культуры, которым она якобы совершенно не нужна и которые к ней не готовы. Эта последовательная отстранённость ведёт к тому, что «разговорчики» у литераторов «заменяют знание масс». Тот же Сергей Шаргунов напомнил, что «искусство действительно принадлежит народу» и сам «народ не утрачивает ярких стихийных талантов и сил».

Обществу нужен дух новизны, оно должно быть переориентировано на новое, а эпитет «новый» должен возглавить первые строчки нашего словаря.

О необходимости нового, обращения к новой реальности регулярно пишет и Эдуард Лимонов. И он также «новый реалист», ненавидящий всяческую мертвечину. Он не просто держит руку на пульсе общества, но практически инкрустирован в этот пульс.

Например, в одном из недавних своих постов Лимонов рассуждает насчёт того, что «Россия живёт скучно. Мы могли бы жить много веселее». Писатель-политик приводит примеры того, что бы развеселило, встряхнуло нашу жизнь: «Отъезжают в Южную Сибирь, в Забайкалье добровольцы закладывать новую столицу России. Опять цветы, аплодисменты, оркестры, красные флаги, потому что красные самые красивые. Все оживлены, возбуждены, потому что новая эра пришла. А мы живём скучно».

Новая эра – это то, что нам необходимо. Это то, о чём мы совершенно забыли и практически удалили из нашей жизни эпитет «новый». Но без него не будет ничего. Ни литературы, ни человека, ни настоящего деятельного общества, а только гнусавый храп, да ряска тоски и зевоты. И здесь придётся сокрушаться вслед за поэтом: «О, до чего же всего у нас много, / и до чего же ж мало умеют!»

Мы не должны забывать о новом, «новом реализме». Без этого мы превратимся в обыкновенных литературных мещан, которых, по большому счёту, необходимо гнать за сто первый километр от литературы. «Новый реализм» – это всегда пульс живой жизни. Снимем руку с этого пульса, и вновь станут почковаться «мелехлюндии» и разрастаться пустыня.

Андрей РУДАЛЁВ

№ 2015/15, 24.04.2015

В начале 2015 года вышла в свет новая книга о творчестве Владимира Галактионовича Короленко «Экогуманизм В. Г. Короленко», созданная блестящим созвездием современных исследователей творчества писателя – ведущим научным сотрудником Полтавского литературно-мемориального музея В.Г. Короленко Л.В. Ольховской, кандидатом филологических наук, доцентом из Якутии О.И. Ивановой, кандидатом филологических наук, заслуженным деятелем науки Удмуртской Республики Н.Н. Закировой из г. Глазова, кандидатом филологических наук, доцентом из Ижевска С.Л. Скопкарёвой и кандидатом филологических наук, доцентом из Львова А.В. Труханенко.

Следует заметить, что новые книги о В.Г. Короленко выходят нечасто, а уж в Москве, Санкт-Петербурге и в других крупных региональных центрах исследователи и вовсе обходят стороной творчество писателя – трудно объяснить подобную избирательность.

Исследовательская активность, как нам представляется, аккумулируется в настоящее время в пяти городах Украины и России – Полтаве, Львове, Глазове, Ижевске и Якутске, и все пять авторов представляют указанные города.
Украина вполне очевидно держит первенство в этом списке – писатель родился в Житомире, а последние годы жизни провёл в Полтаве, где и был похоронен.

Удмуртия и Якутия тоже по вполне понятным причинам представлены в числе лидеров – в Удмуртии и Якутии писатель находился в ссылках. А что же Нижний Новгород, где В.Г. Короленко провёл не один год, Санкт-Петербург, где он учился в Технологическом институте и много позже, уже став маститым писателем, работал главным редактором журнала «Русское богатство», и, наконец, Москва, где Короленко был студентом Петровской земледельческой академии? Неужели филологам настолько неинтересно творчество писателя? Но оставим это на совести исследователей. Право слово, Короленко – писатель ещё не до конца разгаданный.

Провинция всегда славилась своим стремлением к освоению культурного пространства, умением находить интерес даже, в казалось бы, незначительных фактах и событиях культурной жизни. Так происходит и сейчас. К истинным «движущим силам прогресса» в области современного короленковедения, без сомнения, можно отнести доцента Дрогобычского государственного педагогического университета им. И.Франко Александр Васильевич Труханенко. Это по-настоящему вдумчивый и скрупулёзный учёный, чьи оригинальные идеи и особенный, нетривиальный подход в исследовании творчества В.К. Короленко придают его монографиям «Поэтика В.Г. Короленко» и «О В.Г. Короленко» неповторимую глубину и яркий колорит. Это именно он инициатор целого ряда международных книжных проектов, осуществлённых во Львове: «Этюды о жизни и творчестве В. Королеко», «В мире Короленко» и «Поэт Владимир Короленко» Эстафету современного короленковедения уверенно подхватила профессор из Глазовского пединститута им. В.Г. Короленко Н.Закирова – вот уж поистине «perpetuum mobile»! Наталия Николаевна – талантливый учёный, неравнодушный человек, наделённый невероятной творческой энергией. Она обладает удивительной способностью аккумулировать современные исследования о писателе-гуманисте и выдавать их в виде готовых работ, плодотворно и оперативно сотрудничая со своими коллегами в России и за рубежом.

Название новой коллективной монографии – «Экогуманизм В.Г. Короленко» – символично и крайне актуально: время сейчас непростое, зашкаливающее политическое напряжение грозит угрозой уничтожения всего живого, и тем дороже становятся суждения писателя о том, что «Мы создаём или проявляем рождающееся в нас новое отношение человеческого духа к окружающему миру. Совершенно понятно, что вовсе не безразлично, каково это новое отношение. В этом вечном стремлении к совершенству, которое допуская как закон, – есть движущая сила и сопротивление: одно рождается и развивается, другое отметается и гибнет. Нужно, чтобы новое отношение к миру было добром по отношению к старому».

Книга состоит из пяти разделов: «Экологические аспекты в эпистолярии и дневнике В.Г. Короленко» Л. Ольховской, «Отражение якутских реалий (пейзажи, климат, быт, социальный мир) в произведениях В.Г. Короленко» О.Ивановой, «Экогуманизм В.Г. Короленко» Н.Закировой, «Человек и мир. (Взгляд на тексты В.Г. Короленко)» С.Скопкарёвой и «Консерватизм художественной натуры. (О рассказе В.Г. Короленко «Художник Алымов»)» А.Труханенко.

Как пишет один из авторов и редактор книги А.В. Труханенко, «Воодушевлённые философичностью художественной мысли писателя, авторы решились на попытку рассмотреть отдельные тексты В.Г. Короленко в отношении выраженного в них экогуманизма».

Единой универсальной методологии для изучения обозначенной темы пока ещё не существует, но будем надеяться, что авторам книги в недалёком будущем удастся её создать.

Г. БЕЗОТОСНАЯ,
методист Центральной библиотеки № 44 им. В.Г. Короленко г. Москвы

№ 2015/15, 24.04.2015

Подведены итоги 2-го по счёту Международного драматургического конкурса «ЛитоДрама». Учредители конкурса: Литературный институт им. А.М. Горького, Клуб писателей и Содружество выпускников Литинститута. В конкурсе приняло участие около 370 участников, прислано около 700 пьес в различные номинации. А номинаций много: «пьеса», «пьеса для детей», «историческая пьеса», «пьеса, связанная с литературным наследием», «авангардная пьеса»...

Несмотря на то, что конкурс противостоит культу денег, обходится без финансирования, «ЛитоДрама» смогла найти поддержку у многих интересных людей, театров, газет и журналов... Ну и, судя по количеству участников, обрела заслуженную популярность в среде драматургов многих стран: России, Украины, Беларуси, Болгарии, Германии, Израиля и т.д.

Не секрет, что к выпускникам Литературного института и вообще к институту в последнее время отношение непростое. Например, довольно часто можно слышать несправедливую фразу: «Литинститут – это диагноз». И вот специально были созданы Содружество выпускников, Клуб писателей именно для того, чтобы помогать выпускникам успешно продвигаться в творчестве. «ЛитоДрама» – это проект, который позволяет заявить о себе драматургам, пишущим пьесы без мата и излишней чернухи. Оказалось, что существует множество людей, которые пишут прекрасные вещи, достойного уровня, на грамотном русском языке, прекрасно ориентируясь в истории и литературоведении, не используя мат. Поэтому конкурс вполне достиг своей цели.

И вот, 8 апреля, в Москве, в день, когда зима, наконец, уступила место теплу, и весна пришла по-настоящему, состоялось награждение победителей «ЛитоДрамы» в «Театральном особняке». «Театральный особняк» под руководством Леонида Краснова давно уже помогает актёрам, режиссёрам и драматургам проявить себя. Например, предоставляет залы для репетиций театрам, которые не имеют своего помещения. Здесь же проходит фестиваль «Московская обочина» для негосударственных театров, прописался «Театр читок», который придумал Лев Яковлев, где он представляет публике с помощью режиссёров и актёров современные пьесы, в основном, отобранные на конкурсе «ЛитоДрама». И вот, гостеприимный «Театральный особняк» выделил зал и для церемонии награждения «ЛитоДрамы».

Ведущими вечера были – Наталья Якушина, организатор конкурса, и Лев Яковлев, член жюри. В зале собралось много людей, но всем хватило места. Некоторые победители приехали из других городов, потому что для них получение такой награды – это важно, часть из них получали высокую оценку на конкурсах впервые.

На призыв организаторов «ЛитоДрамы» о сборе призов для победителей откликнулись: театр «Школа современной пьесы» под руководством Иосифа Райхельгауза, который предоставил не только билеты на свои спектакли, но и целые пакеты с приятными для драматургов подарками; «Театральный особняк», который подарил всем победителям билеты на спектакль «Калхас»; газета «НГ-Экслибрис» поделилась свежими номерами и книгой Егора Радова; журнал «Русский пионер» выделил новые номера и приглашения на «Пионерские чтения»; журнал «Мир детского театра» поделился раритетными номерами журнала (к сожалению, журнал прекратил своё существование из-за отсутствия финансирования); известный драматург Александр Гельман подарил свои книги пьес с автографами… Благодаря этим и другим людям победители не остались без хороших призов.

Церемонию начал театральный критик Валерий Бегунов. Затем, Заслуженный артист России Дмитрий Авалов рассказал о том, что происходит в стенах театра «Школы современной пьесы», какие спектакли можно и нужно посетить, тем более что театр подарил всем победителям билет на любой спектакль по выбору. А так же напомнил, что и театр «Школа современной пьесы» устраивает хороший конкурс для драматургов – «Действующие лица».

Лев Яковлев и Наталья Якушина открыли тайну истории создания номинации «Пьеса без действия», которая создана специально для пьес, в которых ничего не происходит, монопьес, полупрозаических текстов. В этой номинации больше всего оказалось победителей. Лев Яковлев не жалел спецпризов за профессионализм, тонкость изложения и раскрытие тем.

Одним из победителей стал уже довольно известный молодой драматург – Дмитрий Богославский. Наталья Якушина рассказала, что помнит, как он писал свою пьесу «Любовь людей», которую уже поставили известные театры, на «Драмафоне», что задумывала и она в том числе, а потом эту пьесу отметили на «ЛитоДраме». И вот Дмитрий снова победитель с другой пьесой.

Елена Пенкина, режиссёр театра «Телос», культуролог и философ, поделилась впечатлениями от поэтических и философских пьес. Поэтическая пьеса, на её взгляд, это не написанное стихами произведение, а, прежде всего, поэтический образ. Поэтому некоторые пьесы были перемещены из других номинаций в поэтическую, где и стали победителями. А философских пьес хоть и пришло много, но таковыми назвать можно было совсем небольшое количество пьес, потому как в практически во всех пьесах отсутствовала философская проблематика, которую без труда можно найти у таких авторов, как Андрей Платонов и Михаил Булгаков.

Не будем рассказывать о всех номинациях. Отметим лишь, что вообще-то конкурс «ЛитоДрама» приносит людям удачу.

Вера ВНУКОВА