УСПЕХ НЕ СТОИТ ОБРЕЗАНИЯ

№ 2016 / 34, 04.10.2016

Издательство «Молодая гвардия» начинает в рамках знаменитой серии «Жизнь замечательных людей» проект «Современные классики». Название говорит само за себя, проект посвящён трудам и дням известных наших современников. Открывает цикл книга Ольги Яриковой «Последний советский писатель» – о Юрии Полякове. Вышел целый том, тысяча страниц, что объясняется не только насыщенностью творческой биографии автора «Козлёнка в молоке», но и стремлением реконструировать недавнее советское и постсоветское прошлое, напомнить о фактах и событиях, часто намеренно замалчиваемых или искажаемых. Кроме того, в книге впервые использованы никогда не публиковавшиеся дневниковые и мемуарные тексты Полякова.Предлагаем вниманию читателей отрывок из неё.

8 9 Pereplet Polyakov

…Когда Юрий вернулся из армии, ему следовало в те­чение месяца встать на комсомольский учёт по месту работы. Работы, как мы помним, поначалу и не было. Выручил Сергей Мнацаканян, с которым Юра не раз выступал на различных вечерах. Учитывая газетные и журнальные публикации и участие Полякова в семинаре на Красной Пахре, Сергей принял активного литератора на учёт, хотя это и было не совсем по уставу. Понять его можно: многие комсомольцы вверенной ему организа­ции были из литературных семей, и их общественная ак­тивность, как говорится, стремилась к нулю. Но кто-то ведь должен был устраивать субботники в подшефном зоопарке, выступать в школах и ПТУ, да и Ленинский зачёт и Трудовую вахту навстречу шестидесятилетию ВЛКСМ никто не отменял. В те времена в престижные, тем более творческие профессии из нижних социальных страт попадали только очень целеустремлённые и цель­ные личности. Встав на учёт в комсомольскую органи­зацию Союза писателей, Юрий сделал первый шажок к своей цели. Вот что сам он говорит о советской системе социальных лифтов: «Ныне всё, окрашенное в совет­ские, партийные или комсомольские цвета, принято по­давать как негатив, возможный только в «тоталитарном совке». Это, конечно, не так. Никого ведь не смущает, что многие западные знаменитости начинали своё вос­хождение к профессиональным высотам, например, с бойскаутского движения или с молодёжных отделений крупных политических партий. На мой взгляд, различного рода объединения и институты советской эпохи давно пора рассматривать без идеологического преду­беждения как историческую реальность. В противном случае как нам оценивать отдельные периоды биогра­фии многих известных людей? Например, как объяс­нить увлечение общественной работой пламенной ком­сомолки 1950-х Натальи Дмитриевны Солженицыной

Тем временем Сергею Мнацаканяну перевалило за тридцать, и партком Московской писательской орга­низации озаботился сменой комсорга. Вполне законо­мерно выбор пал на Полякова: высшее гуманитарное образование, публикации в центральной прессе, служба в армии, опыт комсомольской работы и работы в райко­ме. На это скромное, не обеспеченное зарплатой место рассматривались тогда ещё две кандидатуры: поэт Вла­димир Топоров и драматург Александр Ремез. Первый незадолго до этого, находясь в творческой командиров­ке, попал в пьяную драку, а второй, по слухам, собирался возвратиться на историческую родину. Оба они, очень талантливые люди, не реализовавшие отпущенный им дар, до срока ушли из жизни, как показывает практика, от интернационального, а не чисто русского, как при­нято считать, недуга.

«…Национальный состав Московской писательской организации был весьма своеобразен, – вспоминает Поляков. – Евреи (по паспорту или по самоощущению) составляли там едва ли не большинство. Так повелось с тех лет, когда значительная часть русской творческой интеллигенции, не принявшей революции, оказалась перебита в годы Гражданской войны, попала в «лишен­цы» (и их детей не принимали в вузы) или отправилась в добровольную и принудительную эмиграцию – на том же «философском пароходе». Ленин, кстати, не­однократно подчёркивал, что именно поддержка обра­зованных евреев помогла неокрепшей советской власти преодолеть саботаж старорежимного управленческого аппарата. Новая власть в долгу не осталась. Известен случай, когда на политбюро рассматривался вопрос о работе Наркомпроса под руководством Литвинова, и вдруг выяснилось, что там служит всего один русский – и тот работает швейцаром. Конечно, это анекдот, но дыма без огня не бывает. Я сам, работая с периодикой 20-х годов во время сбора материалов для диплома о Брюсове, поражался обилию в газетах и журналах нерус­ских фамилий, хотя уже многие в ту пору предусмотри­тельно взяли псевдонимы: Кольцов, Багрицкий, Кир­санов, Каверин… Впрочем, ничего удивительного тут не было, так как евреи после русских и украинцев были самым многочисленным в СССР народом – до шести миллионов. Потом было всякое: и зачистка нацио­нально мыслящих русских деятелей, обвинённых в черносотенстве или даже фашизме, и «ленинградское дело», и борьба с космополитами. Однако к обилию евреев в творческой среде привыкли, считали это есте­ственным, а в стране тем временем целенаправленно формировалось интернациональное единство, при ко­тором было неприлично выяснять, кто есть кто по па­спорту. Был бы человек хороший и полезный работник, что, в сущности, правильно…

Интернациональное руководство КПСС озаботилось этой проблемой, когда начался массовый исход евреев на историческую родину. Надо признать: это сильно по­колебало монолит советского общества, оставив в нём роковую трещину.
Я помню, каким шоком для меня, старшеклассника, было известие, что наша учительница химии милейшая Елизавета Давыдовна уезжает с семьёй из страны. Когда её совестили на партийном собрании, обвиняя в неблагодарном отношении к родине, она ска­зала, что её родина совсем в другом месте. Я не подвер­гаю сомнению желание евреев жить на земле предков, страстное чувство, которое они передавали, как факел, от поколения к поколению, через века рассеянья. Кто знает, родись я сам евреем, вполне возможно, тоже рвал­ся бы на историческую родину и, получив отказ, тоже жутко обижался бы на советскую власть, за которую, не жалея ни себя, ни других, комиссарил мой репрессиро­ванный дедушка. Но там, наверху, решили, что я на зем­ле полезнее буду в качестве русского писателя. Я ничего не подвергаю сомнениям, а просто пытаюсь объяснить, как всё это воспринималось со стороны традиционным русским сознанием, теми, у кого проблем с выбором ро­дины не существовало. А воспринималось это неоднозначно. К тому же большинство советских писателей, подчинившихся зову крови и получивших после долгих унижений разрешение на выезд, чаще всего задержива­лись в Вене, месте первой остановки репатриантов, и вливались в шумные ряды профессиональных и сочув­ствующих антисоветчиков. После нескольких громких отъездов власть озаботилась национальным перекосом в писательских рядах, и Феликс Кузнецов, возглавивший Московскую писательскую организацию после внезап­ной кончины поэта-фронтовика Михаила Луконина, получил на самом верху такое напутствие:

– Феликс Феодосьевич, по нашим данным, до се­мидесяти процентов столичных литераторов в той или иной степени связаны с еврейской проблемой. Это пло­хо, тем более что многие из пожилых писателей, в том числе члены партии, увы, верны троцкистским увлече­ниям своей молодости. А это источник нестабильности. Ваша задача…

– Борьба с сионистами?

– Никогда не употребляйте этого слова, ни устно, ни письменно! Сионисты за рубежом. У нас многонацио­нальный советский народ. Но соотношение между евре­ями и прочими надо довести в организации хотя бы до паритета… Вы нас поняли?

Забегая вперёд скажу, что Феликс Кузнецов постав­ленную задачу выполнил и даже перевыполнил. Вот по­чему моя анкетная национальность имела в 1978 году такое значение для начальства. Впрочем, сам Кузнецов много лет спустя в откровенном разговоре признался мне, что был против моей кандидатуры, долгое время считая меня глубоко законспирировавшимся евреем.
Во-первых, настораживала амбивалентная фамилия. Его вторая жена Людмила Павловна в первом браке была замужем за критиком и литературоведом Марком Поляковым, уехавшим потом в Америку. Меня, кстати, нередко, глянув на мои инициалы «Ю.М.», принимали за его сына.

– А ваш папа ещё не вернулся с конференции в Гам­бурге?

– Он туда даже не уезжал!

Действительно, Поляковых среди евреев, а точнее, евреев среди Поляковых немало. Тут всё объясняется нашей этнической историей. Русские Поляковы кучно встречаются в тех губерниях, в Рязанской, к примеру, где щедро разбазаривали свой генофонд польские за­хватчики в Смуту XVII века и во время наполеоновского нашествия, когда чуть не 20 процентов великой армии составляли «кичливые ляхи». В общем, прогнали не­приятеля, но осадок, как говорится, остался. Сидят баб­ьей на завалинке, смотрят на играющих детишек.

– Это ж чей такой бедовый? – спрашивает одна.

– Этот? От поляков… – вздыхает вторая.

Кстати, когда я бывал потом в Польше, мне порой го­ворили, что внешность у меня очень польская, даже назы­вали какое-то воеводство, где мой фенотип преобладает.

Но и происхождение еврейской фамилии «Поля­ков» тоже связано с Речью Посполитой. После третье­го раздела помимо отторгнутых русских земель были включены в Российскую империю воеводства с множе­ством местечек. Продвигаясь вглубь страны, вопреки черте оседлости, вступая в контакты со своими новы­ми согражданами, евреи говорили, конечно, с ними не на идише, совершенно чуждом славянскому уху, а по-польски – этот язык 200 лет назад был ещё вполне по­нятен. Для великорусских крестьян и мещан, не разби­равшихся в расовых вопросах, долгополые пришельцы с Запада были поначалу просто «поляками». Самуил По­ляков, блестящий меценат Серебряного века, издатель «Аполлона» и «Золотого руна», происходил именно из таких Поляковых, перебравшихся потом, в революцию, в Англию и ставших там «сэрами». В начале 1990-х, ког­да слово «русский» снова, как в 1920-е, пытались сде­лать чуть ли не бранным, а меня после моих антиельцинских статей стали поддавливать, Лариса Васильева, всегда меня опекавшая, предложила:

– Слушай, ребёнок, а давай всем говорить, что ты из английских Поляковых? Я с ними тридцать лет дружу, попрошу – они подтвердят!

– Нет.

– Почему?

– Успех не стоит обрезания.

– Правильно, мальчик!

Но вернёмся к разговору с Феликсом Кузнецовым, открывавшим мне тайны большой национально-куль­турной политики середины 1970-х.

– Значит, во-первых, вы были против меня из-за фа­милии. Это выяснили. А во-вторых?

– Во-вторых, Юра, ваши кудри!

– Кудри-то тут при чём, Феликс Феодосьевич?! Есе­нин тоже был кудрявым… Мы рязанские…

– Ну, простите, простите, старика, я слишком тог­да всерьёз воспринял задание начальства… Но и вы уж слишком были деловиты. Как-то не по-русски…

– А почему в итоге согласились?

– У вас, Юра, была идеальная анкета! Горком в неё просто влюбился. А с горкомом не поспоришь…»

Так осенью 1978-го в Московской писательской ор­ганизации появился новый комсомольский секретарь, который оживил её застойную тишину. Собрания, пре­жде носившие формальный характер, при нём превра­тились в творческие отчёты и дискуссии, на которых поэты-комсомольцы читали по кругу свои стихи. На­пример, Владимир Шлёнский:

Я вижу – тихо шевелятся ветки

И листья прошлогодние дрожат…

Напротив в доме

Кенар в пыльной клетке

Со всех сторон решётками зажат.

Давно не помышляя о свободе.

Но чувствуя за окнами весну.

Такие трели сладкие выводит –

Подумаешь и скажешь –

«Ну и ну!..»

Потом, конечно, шли обмывать обсуждение в Пё­стрый зал. Впрочем, эта традиция существовала и до Полякова, он просто её бережно сохранил.

«В Пёстром зале можно было послушать угрюмые колымские рассказы уже слегка тронувшегося умом Шаламова, он любил подсесть к компании молодёжи. Запросто чокнуться с Григорием Поженяном или спро­сить совета у Межирова, который, с кием наперевес, спустился из бильярдной в бар – хлопнуть рюмку. Межиров торопливо разрешал прочесть одно-два четверостишья, морщился и говорил: – Никаких глагольных рифм, понял? – и убегал в бильярдную: играли там по-крупному.

Можно было издали полюбоваться на Евтушенко, одетого в парчовый пиджак, или поздороваться с оппо­зиционным Вознесенским, которого всюду конвоирова­ла жена Зоя Богуславская – Оза, ответственный секре­тарь комитета по Ленинским премиям. Или нарваться на неприятности с буйным во хмелю поэтом Анатолием Передреевым, который однажды, со словами «Ненави­жу иллюзии!», ни за что ни про что сломал челюсть все­мирно известному фокуснику Игорю Кио».

Зимой 1978 года произошло ещё одно знаменатель­ное событие: Феликсу Кузнецову ради сплочения писа­тельских рядов удалось добиться возобновления много­тиражки «Московский литератор», закрытой в конце 1950-х. Тогда от руководства Московской писательской организацией был отстранён благоволивший к либе­ралам Степан Щипачёв, в молодости послуживший в ОСВАГе у Колчака. Тогда же грянули скандалы с выпущенным Калужским книжным издательством альманахом «Тарусские страницы». Особенно возмутила начальство повесть Булата Окуджавы «Будь здоров, школяр!», вы­звавшая нарекания прозаиков-фронтовиков. Не понравился наверху и очерк Александра Яшина «Рычаги», напе­чатанный в «Новом мире». Насторожило восторженное обсуждение столичными коллегами романа Владимира Дудинцева «Не хлебом единым», нашедшее отражение в писательской многотиражке. В итоге литераторы столи­цы остались без газеты.

И вот, почти через 20 лет, было решено возобновить издание. Спешно создаваемой редакции требовались журналисты. Юрий, имевший уже опыт работы в газете, оказался подходящей кандидатурой… В феврале 1978 года подборка армейских стихов Юрия Полякова вышла в суперпопулярном журнале «Юность». «Фактически как поэт я стал известен имен­но после этой публикации, – вспоминал он много лет спустя. – Мои стихи заметили потому, что в них был тот искренний, непосредственный патриотизм, кото­рый давно выветрился из так называемых «воениздатовских» произведений, и тем более из сочинений тех, кого не совсем справедливо звали «мандельштампами» и «пастернакипью». Одно из стихотворений подборки тут же перекочевало в миллионы дембельских альбомов:

Мне снится сон! Уже в который раз:

Осенняя листва в морозной пыли.

Приспело увольнение в запас.

Друзья ушли, а про меня забыли!

Наверно, писарь – батальонный бог –

Меня не внёс в какой-то главный список.

А «дембель» близок, бесконечно близок.

Как тот, из поговорки, локоток.

Я вновь шагаю по скрипучим лужам

На ужин строевым, плечо к плечу.

Смеётся старшина: «Ещё послужим!

А? Поляков?!»

Киваю и молчу…

(«Солдатский сон». 1977)».

Вот как пишет о том времени сверстник Полякова, литературный критик и автор предисловия к его перво­му избранному Владимир Куницын, сын того самого мятежного марксиста Георгия Куницына:

«В 1978 году в гостиной Центрального дома лите­раторов происходило знакомство с творчеством трёх молодых поэтов – Елены Матусовской, Лидии Гри­горьевой и Юрия Полякова. Помню экспрессивные, страстные, напористые строчки Григорьевой, мудро-печальные и тонко сплетённые стихи Лены Матусов­ской (к огромному сожалению, так рано ушедшей из жизни).

Было любопытно, что сможет в этом своеобразном поэтическом турнире только что вернувшийся из армии совсем ещё молодой паренёк. Глядя на его по-солдатски подтянутую фигуру, простую причёску и застенчивый вид, как-то мало верилось, что ему удастся противосто­ять уже искушённым поэтессам.

И что же? Поляков в самом деле прочитал очень про­стые, какие-то беспомощно-открытые стихи, но в них была неожиданность – они были отнюдь не банальны по мысли, и в них чувствовался не умозрительный, а ре­ально освоенный духовный опыт.

Когда мы, несколько человек, собравшихся «на Еле­ну Матусовскую», вышли на улицу и, заметив, что она притихла, стали несколько фальшиво уверять её в по­беде, она остановилась и задумчиво сказала: «Нет, в этом мальчике есть что-то настоящее, и стихи его луч­ше…» А потом началось уверенное и всё ускоряющееся восхождение Юрия Полякова на литературный олимп. Казалось, что кто-то подсадил его на счастливый эска­латор…»

Осенью 1978 года Юрий стал участником 4-го Мо­сковского совещания молодых писателей в Софрине. После постановления ЦК КПСС «Об улучшении рабо­ты с творческой молодёжью» (октябрь 1976-го) в этой сфере произошли серьёзные перемены: молодёжь ста­ли охотнее принимать в творческие союзы, открылись молодёжные театры, вернисажи, стало больше выходить книг начинающих авторов, толстые журналы посвяща­ли целые номера литературной смене. В том же ряду сто­яли и совещания, призванные выявить новые таланты. Юрий попал в семинар, который вели поэт Вадим Куз­нецов, заведовавший редакцией поэзии издательства «Молодая гвардия», и поэтесса Римма Казакова, цени­мая большим партийным начальством и вскоре заняв­шая должность рабочего секретаря СП СССР. Кстати, в 1990-е она в одночасье превратилась в одну из пламен­ных антисоветчиц.

«Мудрые организаторы не случайно объединили этих двух руководителей в одном семинаре, – вспоминает Поляков. – Кузнецов представлял партию литературных «почвенников». Казакова же, напротив, была выдвижен­кой тогдашних либералов, которых окормлял замести­тель заведующего отделом культуры ЦК КПСС Альберт Беляев. О том, что наши руководители представляют враждебные литературные станы, я и не подозревал, борь­ба шла где-то в горних высотах, шумела, как ветер, в вер­шинах и до нашего литературного подлеска не доходила, во всяком случае – до меня. Мне удалось понравиться обоим. Бородатый Вадим Кузнецов, похожий на враж­дебно настроенного к советской власти крестьянина-середняка, советовал мне больше думать о судьбах России. А Римма Казакова пожелала мне несчастной любви для большей лирической пронзительности. Когда я сдуру брякнул, что счастлив в браке, она глянула на меня с грустным недоумением. Осведомлённый поэт Саша Щуплов после семинара обозвал меня идиотом, объяс­нив, что Римма, бросив мужа, совсем запуталась в своих странных отношениях с поэтессой Инной Кашежевой…»

…3 января 1979 года вышел в свет первый номер «Мо­сковского литератора». Вот как сам Поляков вспомина­ет об этом времени: «…Я стал работать корреспондентом в возрождённой газете «Московский литератор» под ру­ководством одного из бывших «смогистов» Александра Юдахина, человека по-своему могучего, талантливого, но непредсказуемого и неуправляемого, как КамАЗ со сломанной рулевой тягой… Помещения у редакции ещё не было, и мы делали газету прямо в парткоме, на зелёном сукне стола засе­даний. За дверью шумел переполненный писательский ресторан, доносились голоса, лязг сдвигаемых рюмок, просачивался запах жареной корейки. Ответственный секретарь Виктор Магидсон с железным строкомером колдовал над макетными полосами, что-то высчитывал и просил его в этот момент не отвлекать, даже если будет землетрясение. Потом я сокращал длинные «хвосты», неизвестно откуда взявшиеся. Иногда появлялся, дыша разнообразной закуской, Юдахин, спрашивал, как у нас дела, ругал за нерасторопность, потом, морща лоб, про­износил таинственным голосом, точно мантру: «Запом­ните, ребята, мы с вами центристы!» И снова уходил в ресторан, налаживать связи с противоборствующими писательскими кланами».

Впрочем, нейтралитет скоро закончился. В шестом номере вышла знаменитая статья Феликса Кузнецова «Конфуз с «Метрополем»». И тут началось!

 

Ольга ЯРИКОВА

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.