Михаил ГОЛУБКОВ. ДЕРЕВЕНСКИЕ НОВОСТИ
№ 1968/32, 18.06.2015
Однажды пришёл ко мне домой рыжеватенький застенчивый молодой парень небольшого ростика, принёс в рукаве рукопись крошек-рассказов и попросил их почитать.
Прочёл я их тут же, и хотя рассказы, а точнее, зарисовки были ещё «не очень», в них угадывался зоркий глаз и цельное чувство интонации, а главное, добрым, простым языком были написаны зарисовки.
Разговорились. Оказалось, что парень, которого я принимал поначалу за старшеклассника, имел уже довольно богатую для молодого человека биографию – родился и жил в селе, служил в пограничных войсках, работал токарем, электрослесарем, учителем в сельской школе, пробовал закончить политехнический институт и участвовал в лесоустроительной экспедиции по Уралу, где и начал писать первые зарисовки.
С тех пор Миша Голубков частенько наведывался ко мне и раз от разу приносил рукописи лучше и лучше. И вот, как мне кажется, некоторые вещи Миши Голубкова можно предложить в печать.
А сам Миша Голубков уехал сейчас на Камчатку, рыбачить: пока, говорит, молодой, надо больше увидеть и узнать.
Виктор АСТАФЬЕВ
Михаил ГОЛУБКОВ
ДЕРЕВЕНСКИЕ НОВОСТИ
Рассказ
В воскресенье Фёдор Макаров отправляется на базар, куда приезжают с торговлей его сельчане. Ему необходимо повидаться, поговорить с сельчанами. Узнать новости.
Базар встречает его шумом и гамом воскресной толпы. Здесь всё нравится Фёдору, всё напоминает ему деревню: и горы всякого добра на прилавках; и запахи, давно знакомые и ставшие уже привычными, запахи осенних садов и огородов; и люди за прилавками, которых он хорошо понимал.
Не спеша идёт он вдоль изобилия павильонов, приглядывается, прислушивается к разговорам, тихо радуется той балаганной суетне, которая всегда делает базар праздником.
– Эй! Подойди-ка, паря!.. – слышится наконец от прилавка. – Подходи, подходи! Не стесняйся... чай не чужие мы...
Вот и первая встреча! В овощном ряду стоит Силантий, сноровистый, не старый ещё мужик, сосед Фёдора по дому в деревне. Рядом огромный мешок спелых помидоров. Вдоль прилавка большая очередь.
– А я гляжу, что-то знакомое светится!.. – Силантий успевает всё: и говорить, и дело делать – развешивать помидоры. – Как живёшь, Фёдор?.. Скоро окончишь?..
– Чего? А, институт-то... Года полтора осталось...
– А посля? – Силантий слышал, что Фёдор не собирается оставаться после учёбы в городе, но хочет знать это от самого Фёдора.
Фёдор не отвечает. Берёт помидор. Ест. Думает о своём.
– Но днях зашёл тут к одним, – неожиданно начинает он. – Тоже когда-то деревенские считались... Ну, пристали они ко мне... «ванну принять...» – Фёдор не то неумело, не то насмешливо высказал это – ванну принять. – «А что, – думаю, – надо ж хоть раз в жизни...»
Фёдор так же неожиданно замолчал, как и начал.
– И как? – нетерпеливо заинтересовался Силантий.
– Что как?
– С вэнной-то?
– А-аа,– поморщился Фёдор. – Смучился! Как!.. Ванны ведь не для меня делают...
– Не вошёл, что ли?.. – допытывался Силантий.
– Разделся. Залез... а ноги и не знаю, куда девать...
Фёдор опять замолчал. Ему хотелось много сказать Силантию. Но как-то не знал, с чего начать.
– И вообще... – наконец заговорил оё. – Не глянется мне здесь... Всё никак не могу обвыкнуть... люди какие-то...
– Какие?.. Люди везде люди...
– Не скажи!.. В Липовке на меня так не смотрят, а здесь... И чего смотреть? Видят же, неловко человеку...
– Как на тебя не смотреть! – засмеялся Силантий. – Вон ты какой!.. (Фёдор был детина без малого два метра, с длинным некрасивым лицом.) Дома ж к тебе привыкли, а здеся ты всем в диковинку...
– Мне в поле хорошо, – говорит Фёдор. Он вдруг вспомнил, какие у них поля в Липовке. На угорах все. Угоры в мелких берёзовых перелесках, ветреные всегда...
– Молодец! – хвалит Силантий. – Крепко ты прирос к нашей жизне!.. Новость слышал? – Силантий поторопил очередь (очередь засмотрелась на Фёдора). – Арканьку-завклуба, помнишь?.. Ушёл к фельдшерице жить...
– Вот те на! А Настя как же?..
– Ревёт Наська, чего же ещё... Она ведь думала как: куда, мол, он от меня сбежит, замухрышка такой! Измывалась всяко над им...
Фёдор хорошо знал всех троих: и весёлого говоруна Арканю, неутомимого выдумщика в клубных делах; и большую дородную Настю, которая уже в девках гляделась женщиной; и наконец приезжую фельдшерицу, миленькую такую, под стать Аркане.
Чтобы выйти замуж, Настя, поговаривают, хаживала к бабкам-ворожеям, приставала заговорить ей того-другого парня. Но заговоры не помогали. Такое, видно, нынче время пошло. Никто из парней не решился на жизнь с Настей. Никто, кроме Аркани. Другие парни смогли отнекаться, а Арканя не смог.
–...вот и доизмывалась! – заключил Силантий.
– Дети есть? – спросила солидная женщина в очереди.
– А? – отозвался Силантий. – Дети? Как же... двое. – И к Фёдору: – У них с фельдшерицей что-то сурьёзное получилось... Аркан через неё и сам другой стал... А то безответный был.
– А дети, по-вашему, несерьёзно? – снова спросила солидная женщина.
– Дети тоже сурьёзно... – согласился Силантий. – Только мы ить, мужики, иначе судим... Худа та бабёнка, коя не может удержать мужика подле себя... Нам ведь немного надо...
– Чего вам надо?
– Вы, гражданочка, извиняюсь, одна живёте? – спросил в свою очередь Силантий.
– Ну, допустим! – с вызовом сказала женщина.
– Верю тогда... не знаешь...
– Все вы на одну колоду! Кобели! – возмутилась женщина – Что деревенские, что городские!
Очередь засмеялась. Силантий продолжал разговор с Фёдором:
– Чего не приезжал летось?
– В Ташкенте был. Город поднимали...
– Здорово там потрясло?
– Теперь не растрясёт. Такие дома отгрохали!
– Ага... – задумывается Силантий. – Так, когда, говоришь, закончишь?..
– Скоро уж!.. – с какой-то весёлой решимостью сообщает Фёдор. – Может, на днях решусь...
– Погоди, погоди! – встревожился Силантий. – Чего «решусь»? – Силантий даже торговлю прекратил.
– Заявление в деканат сочиняю, на заочное думаю переходить!
– А-аа, – отходит Силантий. – Так оно, пожалуй, к лучшему... Диплом, глядишь, на месте получишь. А так ещё отправят куда...
Силантий снова забросал на весы помидоры.
– Как убрались нынче?
– Хорошо убрались! Осень стоит аккуратная.
– Председатель как?
– Здоровьишко поприжало... в рот не берёт...
– А так ничего? Бегает?
– Справляется.
– Ладно, пошёл я... Будь здоров, Силантий!
– Погоди! – спохватывается занятый Силантий. – Это самое... есть у тебя во что?.. – Силантий мотнул головой на помидоры.
В кармане у Фёдора есть сетка. Когда он отравлялся на базар, студенты по комнате в общежитии заставили взять «на всякий пожарный случай». Но чего людям надо? Чего опять смотрят?
– Да ты не красней, не красней... Не красна девка. – Силантий накладывает помидоры в сетку. – У своих, не у кого-то берёшь... Нечего тут краснеть...
...Фёдор продолжает обход прилавков.
Ксинью Вавилину заприметил ещё издали. Это суетливая, хлопотная бабёнка. У них с Василием большая семья: четверо парней и две дочери. Старший только заканчивает школу. Всех прокормить, одеть-обуть надо, вывести в люди. На базаре Ксинья не застаивается, скорее распродаёт, что привозит, и айда обегивать магазины... кому пальтишко справит, кому – обутку...
– Всё крутишься, Ксинья?
– Крутаюсь, крутаюсь, Феденька! Здравствуй!.. Мы сначала огурчиков тебе положим, не забыть чтобы... А после уж разговаривать будем...
Отказываться бесполезно, не такая баба Ксинья, чтобы не одарить человека, если есть чем. Фёдор подставляет сетку. Ксинья отбирает ему огурцы получше.
– Подскажи, Федь... – просит она парня, – где мне тёплые ботинки найти? В нашем «Смешном» чего достанешь разве («Смешным» прозвали смешанный магазин в Липовке). Старшему нашему, Ванятке, не в чем зиму ходить... Давала ему отцовские сапоги хромовые – сам бы и в валенках проходил, – так нет, неладно дураку... руками-ногами забрыкал... Сейчас, говорит, не модно...
– В центральном универмаге бывают... А если не достанешь, заскочи в общежитие с деньгами... На днях, может, выбросят – куплю…
– Ой, спасибо тебе, Федюнь! Ой, обрадовал!.. Сколько раз ты меня выручал эдак!..
Уладив как-то вопрос с ботинками, Ксинья тут же высказывает наболевшее:
– Мужики-то наши, а?.. Нет, ты подумай, Федь... Вовсе уж из ума выпряглись, детных баб оставляют!..
– Ты про Настю с Арканей?
– Слыхал уже? – Ксинья огорчается, что не первая сообщила Фёдору новость. – Это в городе у людей... схотят – живут, схотят – разойдутся!.. А у нас ведь всё на виду. Мы друг про дружку всё знаем...
– Знаем, – соглашается Фёдор. – Несогласно жили они...
– А что жили? Как все живут!.. Ну, поколачивала она его, так что промеж семьи не бывает...
– Вы там глядите, чтобы Настя до волос фельдшерицы не добралась... у неё может стать...
– А оне переезжать собрались... подальше куда-то...
– Вот те раз! – Фёдор нахмурился. Ещё двумя людьми меньше в колхозе. Арканя хоть и слабенький, не крестьянской породы мужик, а всё при деле... А о фельдшерице и говорить нечего. Нужный человек фельдшерица.
Ксинья увидела озабоченность на лице Фёдора. Решила как-то отвлечь парня, сказать ему что-нибудь приятное.
– Поговаривают, председателем тебя ставить, когда отучишься...
– Брось, Ксинья...
Поняла, не туда заехала. Попыталась в другом смягчить Фёдора:
– Варька-то ждёт, смучилась вся... чего долго не едешь? Парни дак только и вьются возле её!..
На этот раз не промахнулась, попала в точку. Фёдор заулыбался:
– Увиваются, говоришь?.. Кто?
– Та все! – засмеялась Ксинья.
«Мне, может, и не терпится здесь... – думал, отходя, Фёдор, – что Варька есть!..»
Давно уж он знается с Варькой. Варька всегда терпеливо ждала Фёдора, ждала из армии, ждала на каникулы...
Пока Фёдор отбывал положенное в ракетных войсках, Варька окончила техникум и сейчас работала в Липовке садоводом. Тоже не прижилась в городе.
Всё между ними было: и первые неумелые ласки, которые в общем-то и бывают самые памятные; и летние, короткие, как вздох, ночи, хмельные жадные ночи двоих, убредших куда-то подальше от людей, туманные росные ночи в лугах, в каком-нибудь недомётанном пахучем стогу сена – ночи, как у мужа с женой; и неожиданные ссоры, когда они по полгоду не писали друг другу.
В одну из таких размолвок познакомился с Ингой. Водила она его на симфонические концерты, учила держаться на людях, чтобы он не терялся, не мучился в толпе, а «выгодно использовал свой метраж» (так Инга отзывалась о росте Фёдора), показывала родителям... Целовались.
Нет, сегодня же надо сказать Инге. Всё, мол, хватит...
Так, сравнивая Ингу и Варьку, холод и пламень, забаву и тоску, едва не прошёл было мимо Мариньи, крохотной, неприметной старушонки, торгующей солониной.
– Почём грибки, бабка?
– Даром, сынок... даром...
– А капустка?
– Тожеть даром... Много тебе? – Бабка щурит подслеповатые глаза на парня: – Федюнька никак?.. Ишь, варнак! Шутить уздумал!..
– Видишь ещё! – смеётся Фёдор.
– Худо, Федюнь... худо уже…
Бабке Маринье под восемьдесят.
Старика её Фёдор не помнит. А бабка всё ещё держится. С огородом управляется, по грибки бегает... Даже вот на базар приезжает.
– Дочери пишут? – справляется Фёдор.
– К себе зовут дочери, – с готовностью посвящает в свои заботы Маринья. – Да куда я от старика пойду...
Были у бабки и сыновья, но всех их война прибрала. А трём дочерям угораздило выйти за городских.
...Стара бабка Маринья, и такие же древние, как сама вечность, у неё разговоры: о жизни, о смерти...
– Деда Михея не забыл?.. Помер на днях...
Деда Михея схоронили ещё прошлой весною, но у бабки, видимо, свои сроки. Ей, верно, всегда будет казаться, что Михей помер на днях. Шибко он примелькался людям за свою долгую жизнь.
Он всегда сидел на завалинке, на солнечной стороне большого пятистенного дома Кашиных. Вся деревня была у него на виду, дом стоял высоко, на взгорке. Появится ли новый человек в деревне, загуляет ли кто-нибудь из парней до вторых петухов – всё видел Михей, на всё смотрел своими тусклыми, как поздний закат, глазами, будто провожал и напутствовал кого-то.
– Так на завалинке и помер... Подошли, а он привалился к стенке да так и остался сидеть...
В горячую суматошную пору жатвы тяжело было сидеть на завалинке. Мимо по тракту сновали машины, гружённые хлебом, обдавая старика пылью, надрывным гулом моторов и удушливым запахом отработанных газов. Надоедливо день-деньской кричала и визжала ребятня за играми. Духота и жара сгоняли под стрехи индюшек и поросят. Но старик каждый день, едва начинало припекать солнце, выходил, садился, сложив на палку свои иссохшие в работе руки, и сидел так до самой прохлады.
Глядел, как рождается и умирает день на земле. Как уходят и возвращаются с поля люди. Как немой Спирька выгоняет и пригоняет с пастбища стадо.
Деревня тогда наполняется радостным трубным мычанием, ласковым криком хозяек, звоном подойников... И вот уже по всему вечеру разлился тёплый, густой, сытный запах, запах парного молока, по которому иногда берёт такая тоска!
– А у Хроськи осьмой народился!
– Да ну!.. Куда она с ними?
– Вырастут, чего им сделается... лишь бы войны не было.
Тут Маринья замечает наполненную сетку Фёдора.
– Ишь супостаты! – возмущается бабка. – Помидорки Силантия, огурцы Ксюшки... Полну ить сетку набузоили, места дажесь не оставили... – Бабка старательно устанавливает поверх помидоров банку с грибами.
– Ну зачем?.. – пробует отговориться Фёдор.
– Молчи! Молчи, давай!.. – приказывает бабка. – Знаем твоё житьё-учёбу...
– Ну спасибо, Маринья!.. Сочтёмся когда...
– Сочтёмся, сочтёмся... – бормочет бабка. – Все на том свете сочтёмся...
Снова увидел старика на завалинке. Возле в пыли купаются куры. Они уже привыкли к старику, к его неподвижной фигуре и часто даже осиживают коленки и плечи Михея.
Нет, не мог он представить завалинку без деда Михея...
г. ПЕРМЬ