Материалы по номерам

№ 1999/19, 16.07.2015

 

 

Спала в пыли дороженька широкая.

Набат на башне каменной молчал.

А между тем сгорало очень многое,

Но этого никто не замечал...

Н. Матвеева

 

На вокзале было многолюдно и шумно. Возле билетных касс небольшие очереди в пять-десять человек. На широких, многоместных вокзальных скамьях, накрепко прикреплённых к полу, сидели пожилые и не очень люди; на мягких рюкзаках или на подстеленной одежде спали дети: люди в ожидании поездов ходили туда-сюда, подходили к справочному окну, рассматривали витрины киосков, грудились у буфета. Пахло карболкой. Всё как всегда, как, наверное, на всех вокзалах.

Невдалеке от входа весёлой кучкой толпились девчонки, тоненькие, почти все одинакового роста и возраста, лет десяти-тринадцати. Они о чём-то оживлённо разговаривали, иногда смеялись или спорили. Толи гимнастки, то ли фигуристки.

Напротив двери, с краю на скамье сидела не то девочка, не то девушка, в брючках, в курточке и белом берете. Она, приподняв уголок воротника куртки, как бы утишая зубную боль, неотрывно смотрела на девочек. Устроив на коленях небольшой рюкзачок, она сидела почти неподвижно, лишь изредка с насторожённой надеждой оглядывалась на входную хлопающую дверь.

Это Вика. В этом городе она родилась, жила с родителями и сестрой. Её никто не провожал, ни родители, ни подруги, и, может, именно от этого была она не по-детски глубоко задумчива. Может, вспоминала подробности своей жизни, о детстве ли своём странном и враз оборвавшемся.

Отец Вики – инженер, мать преподавала в училище бухгалтерский учёт. Почти до трёх лет, сколько помнит Вика, родители ей ничего не запрещали, и она вытворяла что хотела: любила бегать по квартире нагишом, топталась под столом, иногда среди ночи вскакивала со своей постели и бежала в спальню родителей, забиралась к ним на постель, прыгала по ним и по подушкам, пока отец не хватал её за руку, втискивал под одеяло и, придавив дочку большой ладонью, тихо наговаривал: «Ну ты и бесёнок у нас маленький! Ну и сорванец! Что за человек из тебя вырастет?!» А Вика, глубоко вздохнув, усмирялась и засыпала. Иногда её, спящую, переносили на её постель, иногда осторожно вставали, и маленькая Вика оставалась одна на широкой родительской постели.

Днём на Вику надевали платьице, мягкие и лёгкие тапочки (они до сих пор лежат в шкафу, такие маленькие, смешные, как кукольные). Мама причёсывала уже длинные волосы и заплетала в косичку, затем усаживала за стол завтракать. Но пока мать собирала на стол, девчушка успевала всё с себя скинуть и так, как вольная птичка, выбравшаяся из гнезда, завтракала и резвилась весь день. Летом она и во двор иногда выбегала безо всего, резвилась, весёлая, здоровенькая, неуправляемая. Случалось, и зимой, если родители не уследят, выбегала раздетая и босиком топталась на снегу, кружилась, хлопала в ладоши, падала и звонко смеялась, показывая маленькие белые зубки, и сверкала чёрными, почти круглыми глазёнками, пока её не брали на руки родители или соседи.

Родители обожали свою диковатую маленькую дочку, всё ей прощали, только снова и снова пытались надеть на неё платье и всё остальное. Растрепавшиеся волосы Вики мама туго стягивала лентой, и этот хвостик, как живой, метался по смуглой детской спине.

Озабоченные родители не раз переговаривались между собой, что надо бы её определить в садик, в детский коллектив, но тут же отмахивались от этой затеи – кто же в садике сможет за нею уследить? Ей одной понадобятся две няни и две воспитательницы! И снова жили с надеждой, что подрастёт Вика – и сама, своим детским умом поймёт, что она, как все девочки, должна носить платье, обувь, всё, что носят другие дети: Вике очень нравилось, что родители её так любят и радуются, что дочка растёт весёлая и здоровая.

Всё совершенно изменилось в жизни Вики, когда у неё появилась маленькая сестричка Лера. Родители враз, легко и просто свою любовь и ласку, окружавшие Вику, перенесли на Леру, а её, Вики, словно и не стало в их жизни, о ней как бы забыли. Вика подходила к кроватке маленькой Леры, рассматривала крохотное её личико, гладила пушистые бровки, перебирала кукольно-маленькие пальчики, тёпленькие и живые, или, упёршись подбородком в перильце кроватки, смотрела на неё и недоумевала: почему родители к ней, к Вике, так изменились, почему все свои нежные чувства теперь отдавали маленькой Лере, нисколько не оставив ей? Ведь они же сёстры, и можно любить обеих... Вика иногда плакала от обиды, жалела себя, думала о том, что лучше бы ей никогда не родиться, не видеть и не чувствовать всего этого, и страдала от бессилия, что ничего не может изменить...

Мать несколько раз заставала Вику у детской кроватки, опасалась, чтоб она по неразумности не сделала чего ребёнку, брала её за руку, уводила из детской в другую комнатку, куда теперь переместили Вику. Вика не по-детски горько переживала эту несправедливость.

Когда Вику повели первый раз в детский сад, в старшую группу, она не сопротивлялась, даже наоборот. Теперь она уже не сбрасывала с себя одежду и обувь, даже старалась не запачкать или не оборвать пуговку и вообще присмирела, потому что без вины виноватая.

Воспитательницы и дети из старшей группы встретили Вику ласково, ребятишки охотно предлагали ей игрушки; вместе с ними она ходила гулять, качалась на качелях, ловко и уверенно забиралась на трапеции и снаряды, если срывалась и ушибалась – не плакала, не жаловалась, играла дальше как ни в чём не бывало. В садике Вика забывалась и домой не торопилась, а дома старалась даже не смотреть в сторону бывшей своей комнатки. Если Лера плакала, не спешила её утешать. Отчего-то даже родителям старалась не попадаться на глаза, а ложась спать, начинала думать о садике, потому спокойно лежала в постели, чтоб скорее уснуть, чтоб быстрее наступало утро.

Лера тем временем уже стала ходить-бегать, Вика подавала ей игрушки, наряжала кукол, доставала из-под шкафа закатившийся мячик, помогала складывать из кубиков разных зверушек. Но мать так боялась за Леру, как бы с нею ничего не случилось, что старалась не оставлять девочек без присмотра, особенно беспокоилась, чтоб младшая не переняла от сестры дурную привычку – всё с себя скидывать и бегать голышкой, людей смешить. Скоро на Леру стали надевать Викины платья. Вика про себя жалела, что была глупенькая и не желала их носить. Если б носила, платья пачкались бы, изнашивались и не достались бы Лере. А младшая уже привязалась к своей старшей сестрёнке, любила с нею играть, плакала, если Вика уходила.

Но и это продолжалось недолго. Лера быстро сравнялась с Викой в росте, и ей стали шить или покупать новые платья, а старшей мать велела донашивать свои, которые ей шили на вырост, а то и Лерины.

Вика всё сильнее любила свой детский садик, любила воспитательниц и ребятишек. Когда Вика стала учиться в школе, после уроков непременно заходила в родной садик, возилась с малышами, помогала им одеться-обуться, няням помогала убирать посуду со столов, в кухне ей уже доверяли мыть посуду, и она успешно справлялась и с этим делом. Если в садике оставались дети, за которыми ещё не пришли родители, Вика играла с ними в помещении или во дворе. Задержавшиеся родители, уводя своих детей, хвалили Вику за заботу, иногда даже провожали её до дома.

Это было такое счастье!

Раза два в садик заходила мама Вики, встревоженно спрашивала, нет ли девочки у них, из школы её долго нет. Увидев свою дочь, сидевшую за столом в опустевшей комнате, когда дети спали после обеда, а она делала заданные в школе уроки, мать изумилась было, что и дома места хватает, но подошедшая воспитательница успокоила её, заверила, что они следят, как девочка выполняет домашние задания, и что рисует она замечательно, а когда дети проснутся, она на правах старшей поможет малышам одеться, пуговки застегнуть, погуляет с ними и придёт домой. «Очень хорошая у вас девочка!» – сказала воспитательница маме Вики. Та успокоилась, поблагодарила её и, не подойдя к дочери, ушла из садика.

Тем временем и Лера начала учиться в школе. Вике было велено следить за младшей сестрой на переменах, а если уроки закончатся одновременно, то шли бы домой вместе. Девочки брались за руки, но домой не торопились: иногда набирали ворох опавших листьев, осыпали друг дружку и весело визжали; иногда по очереди качались на пёстрых от раскраски качелях; зимой писали на снегу буквы, слова или рисовали человечков. Иногда Вика заводила сестрёнку во двор детского садика, и они катались с катушки, падали нечаянно или понарошку и весело смеялись.

Однажды сестрёнки играли во дворе, бегали, догоняя друг дружку. Лера споткнулась и упала и сильно ушиблась. Заслышав плач, выбежала из подъезда мама девочек, подняла плачущую дочку, увидела кровь на губе и ободранные коленки, прижала её к себе и сердито крикнула Вике:

– Ты что, не видишь, что ребёнок упал?! Поаккуратней-то не могла, лилипутка несчастная! – И, утирая младшенькой губы, продолжала гневно выговаривать Вике: – Что нам с тобой делать? Тебе вон уж сколько лет, а ума меньше, чем у неё! – И повела дочку домой. У двери подъезда остановилась, посмотрела на стоявшую в растерянности Вику и сердитым голосом велела-приказала ей тоже идти домой.

За ужином Вика то и дело исподлобья посматривала на мать и уж не по-детски, мучительно старалась понять: «Почему так? Почему я – лилипутка, а Лера – нет, она растёт нормальной, здоровой девочкой. Но и я, сколько помню, ни разу не болела. Если б болела, может, и умерла бы. Я же ещё и некрасивая... Маленькая ростом... Но ведь они и мои родители! Они же самые дорогие и близкие люди на свете, кроме них, у меня никого нет... Как же жить-то теперь с этим страшным прозвищем – лилипутка! Почему так?!»

Вика даже плакать не могла, так и лежала, вздыхала, ворочалась почти до утра.

«Ну, ладно, – наконец решила для себя Вика. – Завтра выходной день, и я уйду в садик на весь день – там легче».

А через неделю кончатся каникулы, все ребята пойдут в школу, и она тоже. Главное: есть у неё родной садик.

Вика пока ещё не представляла, как теперь будет жить. Всю жизнь! Где и кем будет работать, что за подруги у неё появятся? Даже если няней в садике работать придётся, то сможет ли она даже сама в себе скрыть этот ужас положения? А школу, понимала она, всё равно нужно заканчивать, и это не наказание, это необходимость, и с этим-то она справится. А вот как и что теперь будет дома? Можно, конечно, как бы отделиться молчанием от родителей и от сестры, но не на всю же жизнь!

Так ведь и онеметь можно, и вообще сойти с ума...

Но дома в её жизни почти ничего не изменилось. Она по привычке помогала матери по дому, читала Лере сказки или детские рассказы, по описанию в книге терпеливо училась вязать на спицах, даже вышивать лёгкие узоры освоила, содержала в порядке свою школьную форму. Леру стали возить к учительнице английского языка и ещё на занятия в танцевальном кружке. Вика на это время уходила в детсад и там легче забывалась, возилась и играла с детьми, но теперь уже с постоянной настороженностью и испугом ждала: не назовут ли её и здесь лилипуткой – воспитатели или родители.

В школе сёстры стали учиться в разные смены, и это Вику очень устраивало, опять же потому, что боялась – вдруг Лера расскажет в классе, что её сестра – лилипутка, те будут показывать на неё пальцем, дразнить, смеяться над нею. Вообще-то она уж придумала про себя: ну и пусть. Она не будет выходить из класса на переменах и в раздевалку после уроков будет ходить последней, когда все оденутся и уйдут. А так... она даже с сестрой встречаться в школе не будет. И дома тоже.

Когда Вика стала учиться в седьмом классе, она попросила родителей купить ей брючки, не спортивные, а для выхода, она будет ходить в них в школу, носить вместо школьной формы, и ещё попросила купить ей шерстяных ниток красивого цвета – она попробует связать себе безрукавку-жилет. Она уж всё обдумала: без застёжки, без рукавов и воротника она еёе свяжет, рисунок уже подобрала – «рисом»: один ряд «лицевая – изнаночная», второй ряд «изнаночная – лицевая».

Желанную безрукавку Вика связала довольно быстро, прогладила через марлю, полюбовалась на своё изделие и убрала до поры до времени.

Она по-прежнему ходила в садик и иногда там задерживалась. Воспитательницы часто наблюдали за девочкой, как она занимается с детьми, вместе с ними прибирает игрушки и часто, усадив ребятишек за два сдвинутых стола, читает им интересную книжку.

«Любо-дорого смотреть, наблюдать за ними», – переговаривались между собой воспитательницы.

Иногда Вике казалось, что некоторые воспитательницы или няни жалеют её, даже как бы заискивают, однако пока не хотела думать, что и они уже знают, что она – лилипутка. Вика даже мысли этой боялась. Но однажды кто-то из них принёс пластинку и в тихий час, когда дети спали, а воспитательницы и няни и Вика с ними сели пить чай, поставил её на проигрыватель – и зазвучала печальная песня:

Я – маленькая балерина, всегда нема, всегда нема,

И знает больше пантомима, чем я сама...

А мне сегодня за кулисы прислал король, прислал король

Печально-нежные нарциссы и лак «Фе-оль».

А дома в маленькой каморке больная мать

Мне будет бальные оборки перешивать...

Лишь знает мокрая подушка в тиши ночей,

Что я – усталая игрушка больших людей...

Вика неожиданно представила себя этой маленькой балериной, и ей захотелось плакать. Но она сдержалась, только молча встала из-за стола и засобиралась домой. Её пытались отвлечь, говорили, что этот певец поёт много и других песен, предлагали послушать, но Вика отчего-то виновато попрощалась с добрыми воспитательницами и ушла. По дороге домой она думала, что вот и воспитательницы, наблюдая за нею, убедились, что она и в самом деле лилипутка, жалели её про себя и пластинку вот с песней про маленькую балерину специально завели, как бы утешая, что не одна она такая «маленькая».

На последний школьный звонок Вика надела глаженые брючки, белую кофточку и поверх красную безрукавку. Волосы тщательно расчесала, отделила от них часть и завязала её лентой, яркой и широкой, и сделала пышный бант, оглядела себя в зеркало и даже сама себе понравилась.

Вика закончила семь классов, получила аттестат об окончании школы-семилетки. Когда пришла домой, ей очень хотелось, чтобы папа или мама спросили у неё об успехах, похвалили. Но папы дома не было, мама чем-то занималась на кухне, а Лера, увидев сестру непривычно нарядной, изумилась и тут же направилась в кухню и стала просить у мамы такую же безрукавочку и такую же ленту, на что та ответила, мол, попроси Вику, чтоб научила вязать, и свяжешь себе такую же.

– Вот ещё! – И, встав перед сестрой, Лера оглядела её не по-детски завистливым взглядом и выкрикнула: – Всё равно все знают, что ты – лилипутка! Лилипутка несчастная! – Вознамерилась сорвать с головы её красивый бант, но Вика ухватила её за руку, остановила. Тогда Лера ещё громче и обидней стала выкрикивать: – Лилипутка! Лилипутка, вот ты кто!

Из кухни вышла мать.

– Валерия! Перестань сейчас же! Сейчас же перестань, слышишь?! Я ещё папе об этом расскажу, пусть он накажет тебя как следует...

Вика впервые слышала, чтоб мать так разговаривала с обожаемой ею младшей дочерью. Не в силах более ничего слышать, она ушла в комнату, переоделась, одежду аккуратно сложила, затем порассматривала свой аттестат и убрала его в ящик стола, потом умылась и легла на кровать поверх покрывала. Какое-то время она послушала, как мать сердито выговаривает младшей дочери своё возмущение, как Лера плачет. Но плакала та недолго, напилась молока и отправилась на улицу. Когда мать подошла к двери комнаты, чтоб утешить дочь или позвать поесть, Вика притворилась спящей, и та ушла.

Вика впервые в жизни всю ночь не сомкнула глаз. Она не раз слышала, что взрослые плохо спят или не спят всю ночь напролёт – то от болезни, то от переживаний, волнений. Она же почти всегда спала нормально, а в эту ночь и пыталась заставить себя уснуть, да не могла: то ей слышался раздражённый голос сестры: «Лилипутка! Лилипутка несчастная!», то песня с пластинки никак в ней не умолкала: «Я – усталая игрушка больших людей...» – почти как про неё, про жизнь, которую ей ещё предстоит прожить. Она ещё тогда почувствовала, как окрик мамы «Лилипутка несчастная!» поверг её в ужас, на какой только способно детское сердце, и разом оборвал её детство. Вика тихо плакала, жалела себя и именно тогда вспомнила, как рассказывала мама о девочке-лилипутке, которую родители перед самой школой отвезли куда-то в деревню и оставили там жить у одинокой, жалостливой женщины. А знакомым родители той девочки говорили, будто отвезли её в санаторий, где пообещали сделать всё возможное, чтобы девочка «выровнялась».

Вика мучительно пыталась придумать что-нибудь такое, чтобы и ей, и родителям стало спокойней жить. «Может, уйти куда-нибудь недалеко или в лесу заблудиться, а ещё лучше – уехать с глаз долой! Но это легко сказать! Ведь уехать из родного дома – всё равно что умереть... И всё-таки...» Самое обидное то, что никакой вины её нет в том, что она родилась такой. Это вина родителей... А их как будто подменили, как только появилась Лера, хорошенькая, весёлая, только очень капризная и уже недобрая девочка, заслонившая со временем собою всё, и её, Вику, тоже.

Вика, как ни старалась, уснуть не могла. Она то укрывалась с головой одеялом, то плакала до икоты, то ходила по комнате взад-вперёд. Вдруг увидела в окно большую, круглую и яркую луну и долго её рассматривала, такую одинокую, таинственную. Она даже подумала, что если б на луне была жизнь и летали бы туда самолёты... там уж никто и никогда не нашёл бы её... Может, и люди там живут маленькие, ведь написано же в книге «Гулливер в стране лилипутов»… «Да и на земле меня никто искать не будет. Кому я такая нужна?» – остановила свои мысли Вика. Ну хоть бы кто-нибудь поговорил с нею, спросил бы, о чём она думает-мечтает, чего больше всего хотела бы. И она, не раздумывая, прямо и сказала бы... Но Вика уже с определённостью поняла: не нужна она своим родителям. Только не понимала – почему? Вике захотелось прямо сейчас, среди ночи, пойти к родителям, разбудить их и спросить: что же ей делать? Зачем они родили её такой, а не как Лера? Как ей жить среди нормальных людей, если она уже теперь, совсем ещё девочка, так страдает? «За что вы меня так наказали? Я же вам не чужая! Если знали, что я такой буду, то «забыли» бы меня в роддоме или подкинули бы кому-нибудь... Зачем мучаете меня своим равнодушием? Почему вовсе перестали думать обо мне? Неужели не видите, что я места себе не нахожу ни дома, ни в школе, ни на улице, среди своих ровесников, но нормальных? Подсказали бы, научили, помогли бы мне, своей лилипутке, вами рождённой, или «усыпили» бы, как усыпляют больных собак или кошек!.. Вы же мои родители, и я, несмотря ни на что, вас очень люблю! Мне очень нужно, чтобы у меня в жизни кто-то был...»

Вика была готова высказать своим родителям ещё много безжалостных упрёков, напомнить им, как с появлением Леры они согласно, несправедливо и жестоко лишили её своей любви и детства! Как смогли? Хоть повинились бы или утешили, а может, и попытались бы как-то помочь ей... Или хотя бы для видимости сохранили одинаковые родительские отношения к обеим дочерям... «Зачем вы так? – хотелось Вике спросить-выкрикнуть родителям. – Я же с вами была такой счастливой... Лучше бы вы меня наказывали, но любили...»

И тут Вика неожиданно подумала, что они стесняются знакомых из-за того, что старшая дочь у них не такая, как все, не такая, как Лера, как другие девочки. Вика похолодела от этой мысли, ужалась в себе. Ей припомнилось, как однажды родители, пригласив гостей, сначала накормили сестёр, чтоб не сидели со взрослыми. Она тогда ничего не подозревала, решила, значит, так надо. Но Лера, увидев за столом гостей, тоже подтащила стул и села вместе со всеми. Мама взяла её за руку и вывела из-за стола, но Лера закапризничала, громко заплакала и добилась своего – ей снисходительно было разрешено сидеть за столом вместе со взрослыми.

А Вика так не могла и за стол с гостями не садилась. Так и повелось: всякий раз в таких случаях Лера добивалась своего, а её, Вику, за общий стол не приглашали...

После мучительных раздумий – Вика за это время, наверное, постарела детской, беззащитной душой – она решила уехать из дома куда глаза глядят, где нет знакомых, но тоже живут люди и... тоже есть детские садики. За эту мысль – о детских садиках – Вика держалась, как за спасение. И опять, опять: «Уехать из родного дома – всё равно что умереть... И всё-таки...»

Вот приедет она в чужой город, и ей надо будет с вокзала идти куда-то. И она зайдёт в первый попавшийся детский садик, поговорит с заведующей и попросится на работу или чтоб разрешили ей следить за детьми, чтоб ей не скитаться на улице, скажет, что она умеет ладить с детьми и многое умеет делать по дому, расскажет придуманное, будто её родители решили переезжать на местожительство в другой город, но во время остановки поезда они с отцом вышли на перрон, и она потерялась в многолюдстве, пока искала отца, поезд отправился... Пообещает, что напишет знакомым или в адресный стол, а может, родители сами её разыщут. Пока же ей надо где-то пожить...

А может, расскажет заведующей или воспитательнице всё как есть, прямо и откровенно.

Вика сложила в школьную сумку – кожаный рюкзачок – самое, на её взгляд, необходимое, вытряхнула из копилки все деньги, оделась и, закусив губы, чтоб не разреветься, тихо прикрыла за собой дверь.

...Её судьбы мне не узнать.

Мария КОРЯКИНА-АСТАФЬЕВА

 

г. КРАСНОЯРСК