Материалы по номерам
Результаты поиска:
Запрос: год - 2007, номер - 20
ВЫСШИЕ ЛИТЕРАТУРНЫЕ КУРСЫ: В ОДНОЙ КОМПАНИИ С КЛАССИКАМИ
№ 2007/20, 23.02.2015
Литературный институт им. А.М. Горького объявляет набор по программе дополнительного профессионального образования на Высшие литературные курсы.
МИСТИЧЕСКИЙ ДЕТЕКТИВ ПОД МУЗЫКУ
№ 2007/20, 23.02.2015
МИСТИЧЕСКИЙ ДЕТЕКТИВ ПОД МУЗЫКУ
В издательстве «РИПОЛ Классик» вышла книга с интригующим названием «Ударивший Бога».
Автор повести, молодой писатель, драматург Денис Захаров обратился к истории Вечного Странника – Бутадеуса, путь которого пересекается с жителями современной Москвы.
Интригующий сюжет приготовил для читателей множество сюрпризов!
– Денис, вы сопровождали Пауло Коэльо в его путешествии по России в 2006 году, находились в окружении бразильского писателя, и после этого выходит ваша книга об Агасфере. Не стал ли Пауло прототипом главного персонажа?
– Эти события никак не связаны друг с другом. Книга об Агасфере была задумана мною еще в 1997 году, когда я не был знаком ни с творчеством Коэльо, ни с ним лично. Поездка с Пауло по России, безусловно, дала многое. Впечатлений хватит на отдельную книгу, которую я потихоньку пишу. Агасфер (или Бутадеус), на мой взгляд, не имеет прототипа, потому что он и так существует…
– Хотите сказать, что Вечный Жид персонаж реальный?
– Вполне вероятно! Я помню, как самые первые читатели звонили в некотором замешательстве, утверждая, что видели в толпе человека, похожего на Бутадеуса. У меня в Риме был случай, когда на улице я встретил мужчину, очень похожего на описанный в книге образ Вечного Жида. И даже сфотографировал его, но потом вся плёнка оказалась засвеченной. Вот как хотите понимайте это, но сам я считаю Вечного Странника персонажем вполне существующим. Потому и написал свою повесть «Ударивший Бога». Ведь в переводе с латыни Бутадеус, Агасфер, Вечный Жид означает ударивший Бога.
– Как вы сами определяете жанр, в котором работаете?
– Я считаю, что у меня получился детектив с элементами мистики. Хотя у любителей детектива могут возникнуть вопросы о чистоте жанра… Можно назвать повесть «городской фантазией с элементами готики», на мой взгляд, это ничего не меняет. Современному читателю чистый жанр покажется скучным. Люди хотят удивляться, хотят, чтобы книги были как кино: яркие, эмоциональные, динамичные. Я постарался сделать свою повесть именно такой.
– Почему повесть, а не роман?
– У вас есть время читать историю в 400 страниц, с подробными описаниями и отвлечением на мысли героев? Вы ведь и сами способны думать, представлять, чувствовать, фантазировать, и делать это, не выбиваясь из энергичного ритма современного мегаполиса. Так и я не утомляю людей тем, что они могут представить или додумать самостоятельно. Динамика сюжета не позволяет отвлекаться на детали. Одна моя читательница однажды чуть не опоздала на поезд. Она листала книгу в зале ожидания и, погружённая в сюжет, не услышала о начале посадки на свой рейс. Если бы не заботливый муж, так бы и сидела, погружённая в книгу. Роман – это роскошь для современного читателя, которому вечно некогда. Повесть – самый лаконичный жанр современности.
– Вы сами из литературной среды, расскажите о своих родителях.
– Я рос под стук печатной машинки. Мой папа писатель, дружил с В.А. Мануйловым, академиком Д.С. Лихачёвым. Мама тоже литературный работник. Всю жизнь родители занимаются изучением творчества М.Ю. Лермонтова. Они, пожалуй, самые известные и крупные лермонтоведы в стране. Я ими очень горжусь! У меня была отличная «питательная» среда. Я рос среди доброты, любви и поэзии, среди полок с книгами, на берегу Чёрного моря. Ещё с юности я впитал в себя не только прелесть русской культуры, но и тепло южного солнца. Сейчас всё это отдаю людям через своё творчество!
– Вас поддерживают Егор Кончаловский, Татьяна Васильева, Нонна Гришаева… Как удалось получить расположение известных персон?
– Я очень благодарен всем, кто уделил внимание моему творчеству до того, как текст появился в виде книги.
Как стало известно, к повести «Ударивший Бога» написан саундтрек, что для книжного рынка России явление не совсем обычное. Автором саундтрека выступил Dj Денис Разумный, известный своими ремиксами к песням Линды (Цепи и кольца, Боль), а также ремиксом на композицию «Ламбада» Светланы Светиковой, которая появится бонусом на её новом альбоме. Так что теперь читать повесть можно будет под музыку. А если вам захочется услышать индивидуальное предсказание от Бутадеуса – достаточно заглянуть на сайт книги www.uboga.ru. Там много интересного!
Владислав РАЗГОЕВ
РВАТЬ МЯСО ЖИЗНИ
№ 2007/20, 23.02.2015
РВАТЬ МЯСО ЖИЗНИ
Итоги конкурса «Eurovizion-2007»
У меня, собственно, текст. Вернее, подстрочник стихов, исполненных неким Даниилом Бабичевым и любезнейше приведённых журналом «Антенна» за 14 – 20 мая 2007 года. Особенности оригинала сохранены:
Это путь грязных денег. Да.
Девчонки, идите против течения!
Слушай меня. Все мои подружки
готовы.
Мы легко это сделаем.
Я вижу, что ты пожираешь меня
глазами,
Но ты лучше остынь.
Мальчик, ты хочешь меня получить,
Потому что я для тебя горькое
лекарство.
Ты видишь, как я двигаюсь,
Моё платье и мою блестящую кожу.
Ведь ты знаешь, что у меня есть
Место, куда ты ещё не проникал.
Притормози,
Мальчик, ты же не хочешь
разочаровать меня,
Так что лучше остановись, слышишь! Эй!
Не называй меня своей зайкой,
Ты потратишь на меня все свои деньги,
Ты будешь моим!
Моя развратная задница крутится
для тебя.
Эй, милый, я легко сделаю это!
Я потрачу все твои деньги, дурачок!
Мои стервы-подружки рядом со мной,
Подойди и попытай удачу.
Моя развратная задница крутится
для тебя.
Берегись! Я дурачу тебя
И чувствую, что свободна.
Малыш, знаешь, во мне всё ещё
живёт секс-извращенка.
Я буду дразнить тебя, паршивец,
Так что не стесняйся.
Положи свою вишенку на моё пирожное
И попробуй мой вишнёвый пирожок.
Возможно, я возьму тебя к себе
сегодня вечером,
Возможно, ты покажешь мне
что-то новое
И найдёшь для меня причину остаться,
Но я должна тебе кое-что сказать:
Почувствуй мою вибрацию,
Почувствуй!
Правда, чудно? Это не с порносайта, это текст песни, которую исполнила группа «Серебро», представлявшая Россию на «Евровидении» и занявшая там третье место. Засим я комкаю страничку журнала, кидаю её в урну и незамедлительно направляюсь мыть руки.
Что добавить? В этом «тексте» содержится всё то, за что я ненавижу «московскую культуру», диктующую свои нормативы всей стране. Не знаю точно, откуда это исходит, но мне кажется, от небольшого круга лиц, имена которых неплохо бы знать всем нам. Сам Д.Бабичев может быть кем угодно, но он, как говорили в старину, «рупор». Чего именно, можно наблюдать в общественном сортире. Из него это «прёт». Долгих лет жизни ему. А вот люди, которые транслируют эти штуковины, делают из них символы моей несчастной страны, это «да». Бывший министр Швыдкой, помнится, тоже весьма ратовал за «Тату», и вся королевская попсня тысячу раз повторила, что «этими девочками нужно гордиться». Я бы даже не назвал это подменой ценностей. Это их замена, причём настолько радикальная, что какая там, право, Эстония с её внезапно всплывшими неонацистскими замашками...
Исполнителей можно по-казацки высечь на площади по приезде в страну, закидать пакетиками с дерьмом, как закидывали эстонское посольство «нашисты», но – смысл? Если мы ещё интеллигенты, наследники чего-то огромного и не подлежащего эрозии, мы должны сказать по-другому: мерзость, навязываемая попсовиками оглоушенной, потерявшей надежду стране, должна выкорчёвываться из неё каждым нашим словом. Вместе с властью денег (тьмы), которая только такое и способна «производить». Вместе с «рыночным сознанием», которое так усердно воспитывал в гражданах покойный Первый Президент. Я не пляшу на его костях, он безумствовал добровольно и с одобрения оголодавших за годы эсэсэсэрщины масс, нахапавшихся сейчас до нефтегазовой тошноты.
«Автор»? Он скажет, что выполнял заказ/приказ, что он «стебался», что он постмодернист по крови и духу, что он просто пошутил. Но оскорбление-то уже нанесено... Ужели пора прибегать к извечно спасительному приёму порабощённых толерантностью и шептать, что к нам это не имеет никакого отношения, что законы шоу-бизнеса непреложны и не нам в них вторгаться со своей глупой рефлексией? Тэйк ит изи? Возможно. Однако мне отчего-то американизмы до сих пор не указуют истины. У меня она своя, заскорузлая, скрученная дубовым корнем.
Кстати, тексты еврогрупп, приведённые той же «Антенной», куда целомудренне, если это слово вообще к ним применимо. Торчит лишь какой-то «Колдун», взращённый Ф.Киркоровым. То же самое, что у «Серебра», только в мужской ипостаси, даже намечается некий интертекстуальный диалог. Понятно... источник-то один. Ещё у Ю.Коваля был в «Суер-Выере» остров Вна, по виду золото, но... с запашком. Ни один из героев не смог унести с собой ни грамма сокровища. Глаза резало.
Рассмотрим образ: поведенческим образцом уже не служит откровенная лесбиянка, страдающая от «гомофобии» бездушных окружающих (вот ведь выкопали проблему), о нет! – евровидческо-продюсерская эволюция представляет нам следующий шаг развития – пресыщенную старлетку, которую лет с двадцать назад назвали бы «мажорихой». Это (для меня лично) апокалиптическое существо, занятое, фактически, легальным проституированием в кругу себе подобных «мажоров». Наверняка это дети министров и крупных бизнесменов, которыми полнится в середине дня приманежный «пассаж». Они там, если вы не знали, ходят, кружат меж витрин. Рассматривают шмотьё. На улице их ждут шикарные спортивные авто, заботливо припаркованные служками в ожетоненных жилетах. Им день не день и ночь не ночь. Они не работают, числясь платными студентами самых престижных вузов, их дорога укатана на сто лет вперёд. У них есть деньги на всё – на отдых на островах, самостоятельный «проект» вроде вышепредставленного. Именно их наше идиотическое «государство» считает движущей силой, именно их суициидально-весёлой энергетикой нафаршированы «молодёжные» рекламы. Им, гламурно-казуальным мутантам, прожигающим тысячи заработанных хитрозадыми папашами долларов, пытается уморительно подражать провинция. Это они готовы устраивать шабаши рядом с Вечным огнём, называя каждого возмущённого их поросячьим визгом «завистником» и «шариковым». Мне не нужны их «грязные деньги». Мне ненавистны сами они, кем бы они ни были и чей бы банковский счёт ни проматывали.
«Вы этого достойны!» – один из самых страшных слоганов эпохи, по-моему. Младотатушка или младосеребрушка с пелёнок считает, что её должны обсыпать бриллиантами только за то, что она родилась, что её цель – выгодно попаразитировать на очередном подонке, высосать его дотла, «выгодно продать» ему своё срамное место.
Мне кажется, кто-то умелыми надгрызами разрывает нашему подрастающему населению мозг. Им говорят, что жизнь может быть легка, если удачно поставить и выиграть. Но даже мутный фонтан потребления иссякает: обобществлённой, внеличностной стерве из «Серебра» уже не в радость и золото. Она пришла рвать «мясо жизни». Уже не заготовка, продукт. Текст – её мысленный посыл, содержание замасленного взглядца через стойку или что у этих животных в ночном клубе стоит. Охотница за самцами, гордящаяся своим ухоженным крупом. Крутящейся задницей, намекающей на нетрадиционные склонности.
Она не говорит, у неё нет речи: она «вибрирует», мелко, как амёба, через которую пропустили ток.Вожделеющая жаба. И всех нас ненароком выдали за неё.
А вы что думаете? Весело вам?
Сергей АРУТЮНОВ
«Я» И ОТСУТСТВИЕ СМЕРТИ
№ 2007/20, 23.02.2015
"Я" И ОТСУТСТВИЕ СМЕРТИ
О стихах Виталия Пуханова
Сегодня принято говорить, что мы живём в эпоху постмодернизма. Этот термин очень хорошо определяет эпоху темпорально, формально, но при этом вырывает её из контекста всех предыдущих эпох, привязывая преимущественно к культурным и историческим реалиям только лишь Нового времени. Нам кажется, точнее было бы сказать, что наше время – это эпоха победившего материализма, основной приметой которой является предметность мышления. Главной особенностью эпохи является то, что в рамках предметного мышления реальностью оказывается только то, что может быть наглядно: видимо, прочувствованно и объяснимо. А главной особенностью реальности является то, что в ней не находится место смерти. Человек теряет отношение к смерти как к реальности, потому что её нельзя увидеть. Конечно, её можно помыслить: но зачем мыслить то, чего нельзя увидеть? Это – не укладывается у современного человека в голове.
В европейской культуре смерть традиционно мыслится одновременно и как момент перехода, и как пространство, существующее после этого перехода: одно (жизнь) – заканчивается, другое (смерть) – начинается. При этом жизнь как состояние – изменчива, а смерть как состояние – неизменна, вечна. На разных этапах европейской истории смерть мыслилась то со знаком «плюс», то со «знаком» минус, то вообще безотносительно к качественным оценкам, просто как данность. Но она всегда мыслилась. И момент осмысления конечности любых временных состояний, и наличие этой конечности определяли очень многое в человеческой жизни. Теперь ни осмысления рубежной роли смерти, ни самого рубежа больше нет. Смерть – отменена.
С отменой смерти человек теряет своё прошлое существование и будущее, и ничего не находит взамен. Отмена смерти – есть отмена временности, но одновременно и отмена вечности. Вместо временности и вечности – бесконечность, что-то такое, вне нас, внутри чего мы есть, но где мы нигде не начинаемся и нигде не заканчиваемся, и только наши наглядные впечатления могут сменять друг друга. Теряются смыслы, ориентиры, личность. И пока врачи и генетики борются за бессмертие и продление жизни, человек, чувствующий свою связь с предшествовавшей ему культурной традицией (русской, европейской, иудео-христианской) не только впадает в ужас, но и начинает борьбу за право быть собой. Борьбу за право иметь смерть; как переход и вечность. За надежду на то, что ему там найдётся место. А, может быть, благодаря его личной борьбе – найдётся место и другим, тем, кто об этом месте не думает и к нему не стремится, но его достоин. В русской поэзии чётче и внятней всех говорит об этом Виталий Пуханов. Поэтому его стихи представляют собой подлинное, важное культурное и духовное явление нашего времени.
Себя мы в детстве плохо повели.
Нас вывели из образного ряда,
Зашив карманы, выдавив угри.
По яблоку надкушенного взгляда –
Ногтем редактора, прививкой против тли,
В остывшем гении перемешав угли, –
Дипломы выдали и выгнали из сада.
Из детского, вишнёвого, пешком!
Пустеть в садах словесности российской,
Где мальчиком резвился босиком
И бабочек ловил, и василисков.
Здесь не так важно, что словесность – российская, что ногтем – редактора. Стихи всегда имеют в себе много личного. И личного авторского, и личного – от времени и места. Авторское – горделивое, обидчивое, при желании можно вычитать из любых стихов. Эпохальное – вчитывается в стихи нашим общим недавним прошлым: развалом страны, нищетой девяностых, цинизмом и ханжеством последних десятилетий Советского Союза. Всё это есть в стихах Пуханова вообще, и в вышеприведённом – в частности. Равно же и в стихах любого современного поэта. В этом нет ни мистики, ни декаданса, ни нарочитой позы. Всё это есть в стихах, потому что – вокруг стихов есть только это, и нет ничего другого. В девятнадцатом веке писали стихи перьями на бумаге и не печатали на компьютере, а сегодня – печатают на компьютере и не пишут перьями, потому что тогда – не было компьютеров, а сегодня – нет перьев.
Рыдает над «Фаустом» Гёте
Районный механик Петров.
Гадают о нём на работе:
Он запил иль так, нездоров?
Мы все это видели, знаем. Мы опознаём: да, это стихи нашего времени и нашего места. Всё это видит каждый, и в этой системе образов и, главное, порождённых ими ощущений – будет писать каждый. Но это – не главное. Главное то, какой тайный смысл стоит за всем этим наглядным и явным. И этот тайный смысл может увидеть и рассказать читателю только человек, обладающий даром тайновидения, подлинный поэт. Оказывается, за таким знакомым предметным и сиюминутным стоит следующее:
Нет смерти на земле. Но нет её и выше.
Цветами пахнет смерть. Звезда звезду не слышит.
В забвении каком я вспомнил – в эту ночь
Смерть кончилась, бессмертье началось.
Не приходи ко мне – нет больше состраданья.
Ни страха, ни мечты, ни жажды обладанья.
И, позабыв меня, не сможешь мне помочь:
Смерть кончилась. Бессмертье началось.
Как гениально точно задано понятие «бессмертия»! Бессмертие сегодня – не христианское бессмертие, не состояние в вечности. Одним первым четверостишием – покончено со всеми предыдущими вершинами русских стихов, посвящённых ему. Бессмертие сегодня – это просто отсутствие смерти. Уже следствием из него – отчаяние, и в то же время начало борьбы за смерть, борьбы за право на вечность, жизненно важной борьбы. Смерть – уверенность, осязаемость, реальность. Поэтому в лирике Пуханова ей по смежности придаются атрибуты тяжёлых, крайних состояний человеческого духа: ужаса, страха, несчастья, боли, беды. Главное в них в этом контексте – не то, что они страшны, а то, что они осязаемы и честны. Doleo ergo sum. Через них – я чувствую свою причастность к вечности, свою родовую принадлежность. За это я буду бороться, как бы у меня не хотели этого отнять. Кто хочет отнять? Время? Дьявол? И первое, и второе – вместе...
В этом смысле симптоматично двоякое окончание «Плодов смоковницы» Пуханова. Сперва – нарочитое, развязное, наглое по форме, но очень глубокое по сути стихотворение, где автор, кажется, уподобляет себя Богу, унижая при этом всех тех, кто был до него: Иегову, Христа и, попутно так, Иова.
Как трудно вечер коротать
С женой, влюблённою в другого…
Жена здесь, во-первых, символ кого-то самого близкого. А во-вторых, символ того, что самый близкий – не Бог. Автору всё равно. Кажется, Бог для него – такая же метафора, как и жена.
И перелистывать тетрадь
Многострадального Иова.
Какая у Иова тетрадь? Это, у автора – тетрадь. Стихов. А у Иова – книга, и не просто книга, а книга из Библии. Опять глумление над Богом. Богу это, впрочем, всё равно. Потому что, как оказывается, он договаривается с Иовом, а до автора ему дела нет:
Со снятой кожею пророк
И милосердный Иегова
Договорятся. Выйдет прок:
Всё – ожидание Другого.
Оказывается, как говорилось в известном анекдоте: здесь – сугубо еврейская драма. Автору в ней нет ни места, ни роли. Милосердие Иеговы – это как снег летом. Но дальше оказывается, что это – не единственная странность. Оказывается, что речь идёт совсем не об авторе, а о некоем Ты. Кто этот «Ты»? Мальчик из дома инвалидов?:
Ты дорожи своей бедой.
Она – надежда и пощада:
Лишь через тыщу лет Другой
Иова выведет из ада.
Оказывается, Ты – не конкретно. Иов – и есть Ты. Ты – это я, и он, и мы – вместе. Ты – это каждый. Так понимает читатель. Тем временем в глубинах бездн, которые возникают повсюду вокруг, наступает последнее четверостишие:
В окрестных безднах тишина.
Постой у гноища нагого,
Пока пред зеркалом жена
Себя готовит для другого.
Обратите внимание. Другой с большой буквы становится другим – с маленькой. Время – мельчает. Раньше – страсти, теперь – проблемы. Раньше – Христос и его Иерусалим, теперь – чужой похотливый мужик и своя жена, оказывающаяся вовсе не метафоричной, а вполне реальной, даже, наверное, красивой. Не женой автора – женой любого. Действующие лица меняются. Схема же остаётся, потому что другой схемы – нет. Также в известном стихотворении Пастернака Гамлет занимает место Христа. «Я люблю твой замысел упрямый…» Иова выведут из Ада. Выведут и любого тебя, потому что Иов, по логике стихотворения, – любой ты.
Но вокруг – бездны. И даже там, после вывода из Ада, мысль о жене, ушедшей к другому, тебя не оставит. И из этого порочного круга вырваться невозможно. Невозможно! Возможности нет, потому что нет ни конца, ни начала. Не на что опереться. Так заканчивает Виталий Пуханов. Не книгу – стихотворение. Книгу заканчивает – другим, утверждающим возможность выхода:
в море житейском я плыл,
собрался было тонуть,
но ощутил под ногой
смерти прибрежный песок.
Максим СТЕПАНОВ
ЛИТЕРАТУРА ПРОВИНЦИАЛЬНОГО МЕГАПОЛИСА
№ 2007/20, 23.02.2015
Распознать уфимского интеллектуала всегда легко. Его яйцеголовые собратья из других городов и весей могут мучаться вопросами: «Есть ли жизнь на Марсе?» или «Как нам построить демократический либерализм в отдельно взятом Садовом кольце?» Уфимец же терзает свой смятенный разум прежде всего маргинально-региональным: «Есть ли настоящая литература и прочие искусства в городе на Агидели?»
С Диогеновым фонарём
№ 2007/20, 23.02.2015
С ДИОГЕНОВЫМ ФОНАРЁМ
1.
Как вдруг спохватилась страна – люди перестали читать. Не читают и всё! Ни взрослые, ни дети. И вот уж Совет по культуре при Председателе Совета Федерации собирается поискать ответов. Министра культуры зовут, Председателя Книжной палаты. Нельзя ли что-то поправить. И как кто об общих вопросах заговорит, идеологию начнёт поминать, его удержат – нечего тут, ты конкретно давай – что делать? А я вот, грешный, думаю, что, может, как раз лучше как следует об этом самом «общем», пошире одного чтения поговорить. Авось оно будет полезнее, потому что позволит осознать себя. А понимание – уже половина решения.
Чем мы меряем нежелание читать? От чего отсчитываем? Да от своего советского прошлого. От изб-читален, переполненных библиотек, молодой жадности знания. От поэтической оттепели с чтением стихов у памятника Маяковскому, от Пушкинского праздника поэзии с десятками тысяч слушателей. От погони за книгами в начале перестройки, когда вернулся континент эмигрантской литературы, русской религиозной мысли. От самих себя и отсчитываем.
Так что же случилось? А то и случилось, что по своему обыкновению перевернули страну в три дня. А когда в три дня (как до этого в 17-м году), то тут уж не до наследия, не до традиции, не до последовательности. Завтра всё с первой страницы. Хотя умный Борис Годунов вон когда догадался, завещая сыну царство: «Не изменяй теченья дел. Привычка – душа держав». Это у нас-то привычка? Нет, вы это оставьте. У нас Ленин не зря советовал: «Надо сначала ввязаться в драку, а там поглядим». А после драки-то, известно, только долгое похмелье, стыд одних да молодечество других, а не дело.
Владимир Емельянович Максимов с улыбкой рассказывал, что когда при начале «Континента» он спросил у наследника Российского престола Владимира Кирилловича Романова, что было бы его первой заботой, если бы вдруг история перевернулась, тот ответил ошарашенному интервьюеру, что для начала сохранил бы обкомы и райкомы. Потому что понял, что когда у нас тронешь одно, то валится не это одно, а всё сразу – так у нас связано большое и малое, частное и общее, пустое и всемирное. Но наследник-то понял, а мы не наследники, мы – «люди простые». Нам привычнее «весь мир до основанья, а затем…» А затем вот и возникают вопросы: почему не рожают, не читают? А потому, что для того чтобы рожать и читать, надо жить дома, в истории, в долгом порядке жизни, где небо над головой, нравственный закон внутри и всё надолго в одной цепи дедов и внуков с единой верой и одной правдой. Когда же человек делает религией день и пишет на знамени «Всё и сразу!, то уж какие дети? Они ведь будут из этого «всего» себе что-то требовать и не дадут «сразу», потому что долго растут. И какие книги? Ведь они тоже читаются «вперёд» и «на вырост».
Ну и мораль сразу видна – надо строить «долгое» государство, родной дом, а не «свободное общество», наживать отцовскую требовательность, а не «права человека», которые упразднили само слово «обязанность», а с ним и природную «обязанность» женщины рожать, а растущего человека – читать.
2.
И потом – разве действительно перестали читать? Загляните в любой журнальный киоск, в книжный магазин. Видели ли вы такое изобилие в дни «самой читающей страны»? Не зря статистика улыбается, что книг в России в год рождается больше, чем детей. А их издатели денежки на ветер не бросают – дураков нет. Они помнят здравое гоголевское замечание, что если какая-то книжка появилась, значит, сидит где-то и читатель её… Значит, всё это несчётное, как песок морской, сонмище находит в ком-то потребителя. Не одни миллионные детективы и любовные романы, но и высокая и низкая история, глубокая и поверхностная мысль, великая мировая проза и мелкие домашние сочинения, бессмертная поэзия и однодневные вирши. И это только книги.
А вселенная Интернета, где всякий страждущий волен выкрикнуть своё «я». Ведь и там сотни журналов, сайтов, страниц и тысячи имён, которые перекликаются в своём зыбком море и вполне утолены взаимным иллюзорным приветом. Как ни покажется смешно, но не будет неправдой сказать, что не читают, потому что пишут. Сбиваются в малые интеллектуальные или порочные словесные собраньица и живут там своей выморочной жизнью. Но в слове, в слове, хотя бы и с самомалейшей буквы.
А сколько читателей отошло к Слову с небесной буквы. И как развилась христианская литература, уведшая человека от светской книги, исторгнувшая его из библиотеки и цепкой статистки, но вернувшая небу, может быть, самого нужного читателя.
3.
Значит, всё в порядке? В количественном, числительном смысле (тиражи, армия «потребителей») – да. А в качественном – нет. Это-то качество и тревожит страну, потому что неслыханное разнообразие чтения не сказывается на духовном строе общества. Страна словно изнеживается и слабеет. Я тут имею в виду даже и тех её жителей, кто живёт на пределе бедности (если в этих пределах ещё читают книги) – все мы теперь потеряли волю, оторвали слово от реальности. И книга уже не строит характер, не выковывает делателя.
Чтение становится праздно, развлекательно. Это оборотная сторона разнообразия. Когда цветут все цветы, они скоро становятся травой. На ней можно пастись, но нельзя вырастить душу. При тотальном нашествии книг, как ни странно, Шекспир скоро уравнивается с Сорокиным, Джойс с Пелевиным, Толстой с Акуниным, Пушкин с Приговым. То и другое – чтение. Досуг. Книжная продукция. Их и представляют по выходе библиографические отделы журналов, немногие книжные и радио- и телеобозрения бок о бок.
Нет спора – ещё держат «своего» читателя «Наш современник» или, скажем, «Звезда», или «Новое литературное обозрение». Но это уж равнодушная гражданская война, а не позиция. Патриотические и кастово-интеллектуальные ордена, не видящие друг друга, брезгующие друг другом. А в одном обществе и одной стране – это беда, это расхищение и духовное ослабление её. И с той, и с другой стороны скоро начинаются подмены, тайные и явные подделки под «орденские» правила. И слово изменяет тем и другим, поэтому мы не видим новых – объединительно сильных, неоспоримо высоких имён ни с той, ни с другой стороны. А старые имена, как ни сильны, а уж читаются только с почтением, благодарностью, любовью, но без прежней возвышающей энергии. И уже никому не представить и в голову не придёт сказать о Толстом, как Томас Манн, что, коли бы он пожил подольше, Первая мировая война бы не началась – было бы стыдно перед этим человеком. Или, как Розанов о Пушкине, что при нём никто не осмелился бы делиться на славянофилов и западников.
Вот главная беда – жизнь как будто потеряла власть, сама стала «литературой», а мы только собранием «цитат». И беспокойство наше и тревога в том и состоит, что мы не читателя ищем, а человека, как бедный Диоген с фонарём посреди белого дня, потому что надо с кем-то держать Отечество, веру и правду, волю и силу. Оглянешься, а кругом уж одни читатели.
«Что вы читаете, принц? – Слова, слова, слова…»
Валентин КУРБАТОВ
г. ПСКОВ
ИПАТЬЕВСКАЯ МИСТИКА
№ 2007/20, 23.02.2015
ИПАТЬЕВСКАЯ МИСТИКА
В октябре прошлого года я приехала в Екатеринбург. Первое (да и последущие) впечатление: город с претензиями на столичность в понимании денежных магнатов. Архитектура уровня «бизнес-класс» в стиле «глобализации» – безликие, надменные громады. Власть имущие весело и легко сметают с улиц последнюю старину – остатки уютных ансамблей деревянного зодчества.
Давно нет дома Николая Николаевича Ипатьева – дворянина, инженера, отмеченного колотым памятным жетоном за строительства железной дороги Пермь – Кунгур – Екатеринбург. Многие годы советская пресса (да и сейчас) пренебрежительно именовала его «купцом».
В 1975 году приговор Дому вынес и подписал председатель Комитета госбезопасности Юрий Андропов, якобы за нездоровый интерес иностранцев к месту расстрела Романовых. А «интерес» действительно был, за рубежом вышла книга Гиббса «Дом специального назначения». Ориентиры в ней – монархические. В самом Свердловске в день трагедии 17 июля кто-то инкогнито возлагал к дому «красные цветы», и это были знаки первого, робкого, почти прилюдного покаяния.
Скорбную летопись Ипатьевского Дома зафиксировал «фотографист» (фотограф-историк) Евгений Михайлович Бирюков, научный сотрудник екатеринбургского фотомузея «Дом Метенкова». Книга уникальна не только скрупулёзно собранным документальным материалом. Сам стиль изложения, скупой, как протокол судебного заседания, суров и беспощаден в подаче фактов. Никуда ведь не спрячешься от того, например, как один за другим поскользнувшись на теме цареубийства, предавали себя и Россию значительные и признанные в Царской России мастера искусств.
С.Меркуров в 1930 году (цитирую книгу Е.Бирюкова), будучи во главе московской комиссии, выдвинул идею создания на площади «Народной мести» (напротив Дома Ипатьева) «огромной фигуры Ленина, такой, чтобы видно было из любой точки города. Пространство вокруг (идола) на сто тысяч человек. Колонны демонстрантов могут шагать между ног исполина... Церковь Вознесения, конечно, подлежала сносу». Абсурдную кумирню предлагал создать – автор мудрой, пластически совершенной скульптуры «Мысль» и не превзойдённого пока никем памятника Ф.M. Достоевскому, что и сейчас стоит в Марьиной Роще, напротив отчего дома писателя.
Скульптор Иван Шадр тоже норовил лобызнуть лысого идола в своём проекте. А ещё раньше, в 20-м году, отличился Эрьзя, имевший к тому времени богатый опыт общения с персонажами «Лысой горы». На царском постаменте, – рассказывает В.Бирюков, – 1 мая была поставлена шестиметровая фигура обнажённого «пролетария», изготовленного по эскизу Эрьзи. Титан-пролетарий, прозванный в народе «Ванькой голым», пять лет претендовал на роль символа города. Потом трудящимся стало невмоготу терпеть «Освобождённый (от фигового листа) труд», и пролетария свергли с формулировкой «за оскорбление общественной морали».
В наши дни хрестоматийным стало утверждение об «исторической рифме»: первый Романов – Михаил – венчался на царство в Ипатьевском монастыре в Костроме; последний! Романов – Николай II с семьёй – расстреляны в доме Ипатьева. Есть здесь мистическая связь в судьбе Российского Самодержавия. «Да и город обречён…», – скажет о Екатеринбурге в своей книге Евгений Бирюков.
В конце XIX века это чувствовал или предчувствовал Антон Павлович Чехов. В 1890 году, проездом на Сахалин, он ненадолго останавливался в Екатеринбурге, в гостинице «Американские номера». Неприятие им городской атмосферы выразилось в слове «азиатчина». «На улице снег, и я нарочно опустил занавеску на окне, чтобы не видеть этой азиатчины. Всю ночь здесь бьют в чугунные доски на всех углах. Надо иметь чугунные головы, чтобы не сойти с ума от этих неумолкающих курантов».
Изживётся ли проклятие цареубийства, нависшее над городом и окрестностями, где были преданы неслыханному поруганию тела убиенных?
В конце 70-х чекистами из КГБ, но и горожанами Екатеринбурга (тогда Свердловска) было замечено, что на праздники Николы-зимнего и Николы-летнего, на Пасху и на 16-е июля кто-то возлагал свечки на боковом крыльце в ту пору ещё стоявшего Дома Ипатьева. Уверена, что покаяние теплилось в душах многих людей. И это «тайное» понемногу становилось «явным». Пытались спасти от сноса Дом, в котором совершилась трагедия, писали во все, в той числе и высшие инстанции. Отстоять не удалось. Однако некоторые группы екатеринбуржцев не просто заявляли, но открыто отстаивали свои позиции.
Летопись города стала верстаться по-новому. Веха, которую следовало бы занести в скрижали истории Государства Российского, пока отмечена лишь в книге Бирюкова.
«16 июля 1989 года инициативная группа горожан (журналист Юрий Липатников и другие) при сильном противодействии милиции (разгон, арест, суд) провела первую покаянную панихиду (с портретами и свечами) и поставила на «Ипатьевском» месте большой деревянный крест. Ночью его срубили. Поставили железный! Объявился добровольный постовой (Анатолий Гомзиков). Потом – казачья застава. И народ потянулся. Осмелели и священнослужители. Начались молебны. Подъезжали свадьбы: цветы к кресту».
Игнорировать эти настроения, грозившие вылиться в нестроения, было уже нельзя. И после распада советской империи, которая в 1917 году отреклась от своего Государя, на месте Ипатьевского Дома стали возводить Храм-на-крови во имя Царственных Мучеников. В знак покаяния. Построили за три года. Грандиозный, он стал центром духовного притяжения, словно виден со всех концов Державы Российской. Семикупольный – в память о семи убиенных Романовых, древней богоизбранной династии. Александр Сергеевич Пушкин, исследуя свою родословную, гордился тем, что «водились Пушкины с царями».
Когда Романовых на царство
Звал в грамоте своей народ,
Мы к оной руку приложили…
По меньшем мере три последних поколения россиян вряд ли задумывались над словами «Богоизбранный», «Помазанник Божий». В Успенском соборе Московского Кремля династического преемника трона венчали на царство, обручали самодержца с Россией. Обряд вершился в алтаре, святая святых храма, где правящий иерарх помазовал Богоизбранную персону священным миро. Каждый из нас удостаивался миропомазования при крещении, когда священник крестообразно наносил благовонный состав на наше чело, ланиты, грудь… чтобы мы в течение жизни сохранили в себе Образ Божий. Будущего монарха во время его восшествия на престол помазовали вторично. И в этом был знак особенного благословения Божьего Миропомазаннику. Поэтому страшен грех цареубийства, ибо расторгается связь между Богом и народом, ради которой и был призван на царство Богоизбранный Самодержец.
…Двадцать три ступени нисходят к подножию Екатеринбургского собора – по числу тех, что вели из верхних покоев в подвал Дома Ипатьева. Горестная память и в том, что как бы на месте расстрельной комнаты в храме обустроена молельня.
Тяжёлое недоумение вызывает только скульптурная группа. Автор её – местный скульптор К.В. Грюнберг. Возле высокого креста, установленного на символической лестнице, кто лицом к храму, кто спиной к нему, стоят фигуры семьи Романовых. Да они ли это, далёкие от портретного сходства, и какого малыша держит на руках император, тогда как царевичу Алексею в год убиения было почти четырнадцать лет. Но самое печальное в том, что автор не смог передать высочайшую, трагическую жертвенность беззащитных людей, стоящих перед убийцами. Вместо этого – получилась жалкая спекуляция «на тему», которую непозволительно убивать пошлостью.
…А между тем – житейские волны плещут вокруг храма. Как водится на Руси, к светлому, святому месту тянутся люди и в горе, и в радости. Холодным, ниже нуля, был конец октября на Урале. Но – пара за парой подъезжали к собору молодожёны. Невесты – в подвенечных лёгких платьях, нарядные и строгие, женихи, машины, дружки с широкой лентой через плечо, шампанское, «Горько!». Кружатся в радостном хороводе, поют, целуются, бегают в притвор – погреться, снимают «любви прекрасные моменты» на свои «мобильники»…
И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть…
На площади перед собором – островки другой жизни. Вот женщина – в поношенном интеллигентного покроя пальто просит подаяние «на лекарства больному сыну». Вот лошадка, запряжённая в тележку на рессорах, вместе с «извозчиком» ждёт седока. Рядом с ней оседланный для верховой езды – пони. Тоже безропотно ждёт. Но любителей проехаться с ветерком на ледяном ветру пока нет.
Смеркается. Соборный колокол сзывает прихожан на всенощную службу. В маленьком окошке деревянной часовни, что стоит рядом с собором, вспыхивают живые куполки свечей. Говорят, что вот часовня-то, воздвигнутая в честь преподобномученицы Елизаветы, стоит на «ипатьевском месте». Сруб часовни потемнел – от времени? – её поставили в 1993 году. Скорее – от поджогов. Кому-то мозолила глаза. Да и как не мозолить, если город не остыл от своего пролетарского прошлого, и область по-прежнему именуется «Свердловской» – в честь инициатора расстрела Царской семьи. И Краеведческий музей – раз областной, значит, «Свердловский», и медицинский институт. А пресловутый призрак – Карл Либкнехт вместе с товарищем по партии Розой Люксембург уж сколько десятилетий шествуют по оккупированным ими улицам. И – парадокс! – «Зал памяти Романовых», что на пятом этаже нового Краеведческого музея, располагается конечно же на «проспекте Ленина» – главном в географическом пространстве Екатеринбурга.
Вот в этих-то – привычных, типичных для ВСЕХ российских городов – топонимах – утверждение тоталитарного прошлого как неизбежного будущего. И чёрные идолы величиной с «Ваньку Голого», перстом указующие в ад, – тоже повсеградно. Но Екатеринбургу-то уж первому пристало избавиться от равнодушного окликания сатанинских имён. Да, видно, в городе-гиганте не нашлось смельчака, который бы мэру Екатеринбурга или губернатору области процитировал А.С. Пушкина:
Тятя, тятя, наши сети
Притащили мертвеца.
Человек в здравом уме вряд ли будет денно и нощно поминать нечистого. Здесь же тысячи человек непрестанно вызывают из преисподней «аггелов его». Не открытие, что сказанное слово имеет свойство материализоваться, и это уличное окликание вовсе не безопасно для души человека.
Не к этому ли случаю вспомнилось стихотворение А.С. Пушкина «Утопленник», если усмотреть в нём не просто бытовую картину, а заключённый в ней мистический смысл.
Безобразно труп ужасный
Посинел и весь распух…
Но негде спрятаться от него «несчастному мужику». «Говорят, что каждый год...
Уж с утра погода злится,
Ночью буря настаёт,
И утопленник стучится
Под окном и у ворот.
Дотоле и стучаться будет, пока не предадут его земле и забвенью.
Думаю, что всероссийское покаяние о расторжении народом союза с Богом должно выразиться и в возвращении прежних, благодатных наименований репрессированным названиям всех без исключения улиц, городов, областей российских. Ведь до сих пор Ульяновск, а не Симбирск, и до сих пор Ставрополь-на-Волге прозывается Тольятти, Горьковской – область с центром в Нижнем Новгороде. В районном городке Ветлуге, где всего-то десять тысяч жителей, по советскому образцу переименованы были ВСЕ улицы, кроме одной, изначально нейтральной – «Ветлужской». Типичная, повсеместная картина. Не пора ли, кстати, и железной дороге Санкт-Петербург – Москва вернуть первоначальное, исторически оправданное название «Николаевская». А иначе и получается, что вся Россия и поныне живёт «на улице Ленина».
Научные сотрудники скромного «Зала памяти Романовых» совершенно убеждены, что останки, найденные в захоронении на старой Коптяковской дороге, принадлежат членам семьи Романовых. И не одни они. Упоминаю служителей зала-музея потому, что видела размещённую в нём экспозицию, освещённую их скорбью и любовью, основанную на глубоком изучении документов.
Конечно, вокруг Царственных останков взыграли политические страсти, спорили и о месте их погребения. Е.Бирюков датирует речь губернатора Свердловской области Э.Э. Росселя от 27 февраля 1998 года. «Николай II во время расстрела не был уже императором. Он сам отрёкся от престола… и хоронить его в императорской усыпальнице в Петербурге не обязательно». Запоздало, но отвечу: не Николай II отрёкся от престола (и «отречение» это, кстати, не было юридически оформлено по всем правилам законодательства), а Россия отреклась от своего Помазанника Божьего. Но как бы ни старались земные чиновники унизить убиенного императора, судьбоносные силы Свыше распорядились иначе.
Семью Царственных Мучеников отпевали в Вознесенском соборе Екатеринбурга, который стоит почти напротив бывшего Ипатьевского Дома. Свидетель этого события А.Н. Авдонин рассказывает: «Как только первый гроб – гроб императора, покрытый ярко-жёлтым с чёрным штандартом, показался на крыльце храма и раздался первый звук медного колокола, произошло чудо: молния озарила небо, с половины чёрного неба обрушился проливной дождь, хотя вторая половина неба была чистой и залита солнечным светом, небо плакало...» Императору и его семье воздали воинские почести: оркестр, рота почётного караула, солдаты вышагивали к машинам, в которые были перенесены гробы. Чудное зрелище».
Последние Романовы, теперь – святые Царственные Мученики – обрели последнее место упокоения возле своих державных предков в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга. Недавно к ним присоединён был прах императрицы Марии Фёдоровны, до смертного своего часа не верившей в гибель сына, внуков, невестки. Да и могут ли погибнуть те, чьи души «во святых почивают».
Алина ЧАДАЕВА