Формализм без формалина

№ 2015 / 39, 04.11.2015

Часто пеняя чиновникам от отечественной словесности на коррупцию, сжимающую круг печатаемых авторов до минимума, понимать следует одно – в отсутствие единого для всей страны печатного органа, адсорбирующего и почвеннические, и космополитические начала, говорить о широком кругозоре литературных экспертов не приходится: каждый лелеет собственную авторскую обойму, не меняющуюся десятилетиями.

Максим Бурдин

 

Как быть с одарёнными авторами, не входящими ни в одну из обойм? Предчувствую ответ: никак. Дескать, их вина. Лжёте, господа: тяжкая вина эта общая, и особенным тоннажем ложится она не столько на «толстые» журналы, «тонкие» газеты и организаторов всевозможных ристалищ, но на литераторов «первого эшелона», которым давным-давно «ничего не надо».

Обретают лишь ищущие: например, можно ухитриться собрать альманах.
С нуля.

Будем честны: издательства исправно делают вид, что 500 экземпляров книжки среднего формата стоит две средних московских зарплаты, но автор, платящий типографиям напрямую, прекрасно знает, что издательские цены вздёрнуты примерно в семь раз.

 

Студенту семинара прозы Руслана Киреева (позже – Сергея Толкачёва) Максиму Бурдину удалось собрать свой альманах «Форма слова» всего за один месяц и не имея притом ни копейки за душой. 650 рублей с автора за страницу, и с типографией будущий издатель договорился за пять минут.

Я обратил внимание на «Форму…» вполне случайно: оказалось, в четырёхсотстраничной книжке дважды – со стихами и прозой – напечатан один из самых лучших моих студентов-второкурсников, краснодарец Никита Показанников, а всего в альманах попало пятьдесят поэтов и семнадцать прозаиков из России, Белоруссии, Украины и Китая. Что касается России, а это подчеркнуть важно, то она тоже далеко не исчерпывается Москвой и Петербургом: выборка включает в себя и сибиряков, и уральцев, и дальневосточников, причём уровень слога неожиданно
высокий.

Что сие должно означать? Опровержение, по крайней мере, двух распространённых мифов – о неначитанной, погрязшей в мелких хлопотах провинции и об общем падении версификационного уровня русского стихосложения.

Изрядно удивляет умеренно титулованный, но почти нигде в «рукопожатных» СМИ не печатаемый Валерий
Трофимов.

 

Здесь домой – значит вспять,

   значит в прошлое, в сумерки детства,

В дебри предков, в их бред,

       в их обиды и счёты, в сто бед, в сто

Безымянных колен и славянских,

                              и тюркских, в ту землю,

Что, тоскуя, зовёт меня –

                       но я страшусь и не внемлю!..

 

Что за губительно последний, но вечно болящий, несомненный тон. Как отличается он от постмодернистских гримас, ставших приличным тоном!

 

С разрешенья ль Мухаммеда,

                              с благоволенья Аллаха,

По примеру Иисуса, Иакова –

                                         в логово страха!

– Я спускаюсь в свой сон,

                     по ступеням тоски и печали,

В морок вечного поля – такого ж

                                  в конце, как в начале?..

 

И ужас, и сарказм Трофимова – подлинны. Если и вспомнятся некие предтечи, то недавно ушедший Игорь Меламед. Или тон Якова Полонского, Аполлона Григорьева, как здесь:

 

И музыка вся бесполезна,

И безблагодатны стихи,

Когда разверзается бездна

Мистически тёмной тоски.

 

Радует в «Форме…» динамизм подборки, присланной петербурженкой «Катей Че». Её философская конфликтология пронизана беспощадным натурализмом, за которым видны кошмарные схемы социального моделирования:

 

поспорили двое

с дракой

один после драки

плакал

я не от боли

кричит

от обиды

был ты мне другом

фашистская гнида

ты сука мой мячик без спроса

мне десять а ты недоросток

площадка

уменьшенный мир

ный атом

 

Москвичке Елене Трояновской в стихотворении «Альтернатива» каким-то чудом удаётся схватить ощущение ирреальности материального бытия, к которому зовут нацию неутомимые продажники:

 

Этого всего хватит как минимум на год.

Главное, не давать в голове мыслям ход.

Когда всё закончится,

                особенно гордиться ванной –

Собственноручно приклеенными

                 рыбками и латунным краном.

Пригласить в гости соседку,

                                       показать всё это,

рассказать о планах на отпуск –

  поехать с мужем куда-нибудь, в лето.

Поймать себя на мысли,

                                      что это всё ерунда…

И повеситься вечерком.

                                         В этой же ванной.

Неожиданно, да?

 

Городскими сагами Тройновская не ограничивается:

 

Звезда упала, а точней – сошла,

Как с возвышения царей нисходят

                                                              жёны.

И след остался – тонкая игла,

Молниеватый и пообожжёный.

 

– в последних эпитетах проступает та самая пластика языка, убеждающая в том, что перед нами настоящий мастер:

 

Мир залит светом, как свинцом,

Впритык, до самых рам оконных.

И все приметы налицо

Ночей осенних и бессонных.

 

Или – из эпитафии умершему соседу –

 

Так и жил – без гроша за душой.

Так и умер – без камня на сердце.

А запомнилось – был он левшой,

Как и я. Как покойный отец мой.

 

Нежданно искушённый восторг бытия испытывает Елена Перетокина из Иркутска:

 

И лежишь ты, крохотный, словно тля,

Для Вселенной рядом подобен ей.

Под тобою древняя мать-земля,

Над тобою небо ещё древней.

 

Невольно спрашиваешь себя – откуда они это черпают, из какого незахламленного истока? Точно же, что не из «современной поэзии», где элитный мат не отличим от уличного? Молодая Анна Гарькина из Бронниц:

 

Прошу тебя я, не тревожь

Души мучительную дрожь,

Не заставляй и то, что есть,

Исчезнуть или надоесть.

 

– именно в этом «исчезнуть или надоесть» открывается не какая-нибудь
«постахматовская», но куда более широкая интонация цельности и точности не подменного русского слога.

Прост и мужествен стиль ульяновчанки Варвары Сухоруковой:

 

– Бабушка, бабушка, ба, посмотри!

Что там за памятник виден вдали?

Красная звёздочка, список имён,

Вечный огонь и пять разных знамён.

– Это, мой миленький, память войны,

Символ победы нашей страны.

В этот бесчисленный список солдат,

Прадед твой вписан был за Сталинград.

 

– и так далее, до самого конца, где погибшими за разные города и даже страны оказываются все члены семьи.

 

Если умру на своей я войне,

Памятник в городе выстроят мне.

Кто-нибудь скажет: «Ба, погляди»!!!

…Бабушка в сторону: «Не приведи».

 

Не видеть здесь брюсовского «Каменщика» невозможно. Розановским советом «варить варенье» отблёскивают следующие строки Сухоруковой:

 

Пока Рокфеллер, Ротшильд и другие,

За ниточки подёргивают слуг,

Я зря не трачу дни свои златые,

И с пользою использую досуг.

 

Какой едкой, имитирующей начётничество иронией, не правда ли, отдаёт звукопись насчёт использования и пользы!

 

Когда вещает умно

                            дядя Путин,

Об улучшениях жизни

                                 россиян,

Конечно веря,

  но помешивая студень,

Я наверчу икру

из баклажан.

 

– свидетельство важное уже тем, что в людях наших через десятилетия не пастернаковских, но ельцинских и иных неустройств пронесён факел – здравого смысла, бодрой борьбы с обстоятельствами, ничего общего не имеющей с унылым «выживанием», о котором так долго твердили либеральные подлецы.

Чему же именно, какой мертвечине противостоят поэты России, поэты «Формы слова»?

Николь Воскресная из Владивостока описывает рыночные максимы куда как доходчиво:

 

Душу не предлагать,

Б.у или неликвид.

Дай то, что можно продать,

То, что лучше горит.

 

– всё пытались у нас отобрать, устроить костёр не только из наших книг, но из душ, и – не вышло. Мурманчанин Юрий Луценко, родившийся на Донбассе, виртуозно передаёт пореформенное состояние духа одной строкой:

 

на сотни лет вокруг одна зима

(«Брейгель, 1565 год»)

 

…Надежды и чаяния народные, в конце концов, непременно сбудутся, вопрос только, какой ценой. Скольким ещё поколениям погибнуть в чиновничьих
паутинах, скольким честным, работящим русским людям быть высосанными опустошающими тяготами.

Будто нравственный итог альманаха звучит гимн труду и счастью Марины Таут из Ишима Тюменской области:

 

Музыкант играй!

Что затих?! Смелей!

Forte, forte, друг,

Пальцы не жалей!

Пой им про страну, пой им про сирень,

Где с утра вещала о любви свирель.

Музыкант играй!

Не смолкай, мой друг.

О России пой! Ох, как хороша!

Музыкант играй,

Душу всем раздень,

Если есть, что снять,

Значит, есть душа.

 

Мне остаётся лишь поздравить Максима Бурдина с изданием первого альманаха и пожелать удачи в составлении второго. Альманах имеет все шансы стать регулярным изданием. Сбор материалов уже объявлен.

Сергей АРУТЮНОВ