Противоречивый век БРЕЖНЕВА

№ 2016 / 2, 20.01.2016

1. Кто и зачем призвал Брежнева из Молдавии в Москву

 

Леонид Брежнев впервые замелькал на московском олимпе в 1952 году. Вспомним, что это была за эпоха. Сталин постоянно болел. Он уже мало кому верил. Старая гвардия вместо того, чтобы думать о стране, грызлась меж собой. А надежды на новое поколение политиков почти не оправдались.

Сколько сил в своё время Сталин вложил, к примеру, в Кузнецова и Вознесенского. Он думал, что из них получатся достойные преемники. Но Кузнецов и Вознесенский погорели на тщеславии, допустив кучу политических ошибок. Это ведь на их совести оказались в 1949 году миллионы тонн загубленного в Ленинграде продовольствия. Страна ещё не оправилась от войны, народ повсеместно голодал, а они взяли да поддержали в Ленинграде ярмарку тщеславия, чем воспользовались их давние противники Маленков и Берия. Так возникло пресловутое ленинградское дело, подтолкнувшее Сталина к очередной чистке в партийных рядах.

 

В конце жизни Сталин отчётливо понимал, что оставшаяся старая гвардия свой ресурс полностью исчерпала. Он уже не мог доверять даже ближайшим помощникам – Поскрёбышеву и Власику. По-хорошему надо было менять практически всё руководство. Вот почему Сталин так торопился обкатать, проверить в деле Михаила Суслова, Пантелеймона Пономаренко, С.Игнатьева, Николая Михайлова, Аверкия Аристова, Дмитрия Шепилова, других представителей новой когорты, что очень не нравилось Берии, Маленкову и Хрущёву.

По некоторым косвенным признакам, Брежнева в 1952 году вытащил из Молдавии в Москву и представил Сталину Михаил Суслов. Бывший руководитель Молдавии должен был в ранге секретаря ЦК КПСС взять под свою опеку личную охрану вождя и заняться проблемами стратегической партийной разведки. Однако на новом месте Брежнев развернуться не успел. Буквально через несколько месяцев Сталин умер.

Догадываясь о том, какую Сталин отводил роль Брежневу в советском руководстве, Берия и Маленков хотели бывшего первого секретаря ЦК Компартии Молдавии вновь убрать из Москвы на какой-нибудь малозначительный пост в правинции. А Суслов кардинально помочь ему не мог. Он сам после смерти Сталина во многом усилиями Маленкова и Берия был на какое-то время оттеснён на вторые роли. Его с одной стороны обложил Николай Шаталин, а с другой – подрастерявшийся Пётр Поспелов. Единственное, чего добился Суслов, он выхлопотал Брежневу скромное местечко в политуправлении флота. Однако как только пал Берия, Суслов тут же часть утраченных полномочий себе вернул. Более того, Хрущёв, не желая возвышения Маленкова, вскоре привлёк Суслова к формированию новой кадровой политики. А тот сразу позаботился о возвращении в правящую элиту Брежнева.

 

2. Мог ли Брежнев стать
в хрущёвскую эпоху главным партийным идеологом?

 

Как когда-то Сталин «обкатал» Суслова в разных отделах ЦК, собираясь в перспективе сделать его вторым человеком в партии, так и Суслов стал работать с Брежневым. Это ведь он порекомендовал Хрущёву проверить организаторские и прочие качества Брежнева для начала в Казахстане. После же возвращения в Москву Брежнев по его инициативе успел в качестве секретаря ЦК позаниматься и тяжёлой промышленностью, и оборонной, и даже спецслужбами. Суслов очень хотел, чтобы его протеже приобрёл опыт в самых разных сферах. Идеология не стала исключением.

Не случайно в декабре 1956 года под руководством Брежнева в ЦК состоялось трёхдневное совещание с писателями – членами руководящих органов партии. Тогда художников слова уму-разуму учили такие секретари ЦК, как Фурцева, Суслов и особенно Поспелов с Шепиловым. Но итоги подвёл потом именно Брежнев. Решающее слово осталось за ним. Что это означало? Без сомнения: теневое руководство страны уже тогда готовило из Брежнева лидера.

После встречи с писателями Брежнев, похоже, должен был заняться подготовкой к первому в истории партии пленуму ЦК по идеологии. Но все карты спутал заговор Маленкова – Молотова – Кагановича. В июне 1957 года Хрущёв оказался под угрозой низвержения. У власти его удержали всего несколько человек: Аристов, Брежнев, маршал Жуков, Суслов, Фурцева и ещё три-четыре деятеля. По законам революции почти все спасители вскоре сами попали в немилость. Уцелели после всех интриг и упрочили своё положение из спасителей только двое: Брежнев и Суслов. И это тоже не было случайностью.

Аппаратный вес Брежнева после расправы с группой Маленкова – Молотова – Кагановича возрос в разы. Без его ведома уже мало что решалось. В том числе и в вопросах идеологии. В архивах отложилась масса документов, свидетельствующих об участии Брежнева как секретаря ЦК КПСС в формировании культурой политики партии. Так, 13 августа 1957 года помощник Суслова Воронцов передал в секретариат Брежнева карточку: «Тов. Суслов М.А. просил показать прилагаемую записку тов. Брежневу Л.И.» (РГАНИ, ф. 5, оп. 36, д. 46, л. 99). Спустя три дня Суслов внёс в Президиум ЦК КПСС предложение опубликовать запись бесед Хрущёва с советскими писателями, которые состоялись 13 и 19 мая. Похоже, практически все члены Президиума даже не стали изучать представленные Сусловым материалы, сразу расписавшись в листке голосования, что они – «за». Дотошность проявил один Брежнев. В листке голосования осталась помета: «Брежнев – замечаний нет (есть отдельные поправки, по которым т. Брежнев переговорит с т. Хрущёвым» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 192, л. 111).

С немалым интересом Брежнев вникал и в вопросы создания Союза писателей России и газеты «Литература и жизнь».

В какой-то момент у Хрущёва появилась идея поручить Брежневу руководство всей Россией. Не случайно 3 января 1958 года Президиум ЦК утвердил Брежнева заместителем председателя Бюро ЦК КПСС по РСФСР по вопросам партийных кадров и промышленности, одновременно сохранив за ним пост секретаря ЦК партии (первым заместителем председателя Бюро чуть ранее был назначен Аристов). Но через три месяца Хрущёв, столкнувшись с проблемами в космической программе, всё переиграл и поручил Брежневу сосредоточиться на стратегии развития всей страны, а не только России.

Что интересно: какой бы пост Брежнев ни занимал, он продолжал в поле своего зрения держать и вопросы культуры. Зная о его внимании к литературе, писательская элита не раз просила его позаботиться о тех или иных мастерах. Так, в августе 1963 года группа деятелей культуры обратилась к нему с просьбой оказать содействие перехавшей из Баку поэтессе Инне Лиснянской, у дочери которой сначала обнаружилось сердечное заболевание, а потом появилось тяжелейшее искривление позвоночника (РГАНИ, ф. 5, оп. 55, д. 42, л. 69). И Брежнев не отказал, дав соответствующие указани Моссовету. Он вообще старался не проходить мимо всего, что касалось поэзии. В отличие от занимавшихся тогда в ЦК пропагандой Ильичёва, Пономарёва, Снастина, Степакова и других функционеров Брежнев поэзию знал и любил. Правда, предпочтение он отдавал в основном классике и тем современникам, которые писали в традиционном ключе. Авангард и постмодернизм ему были чужды.

Это не значило, что Брежнев был идеальным руководителем. В октябре 1963 года сотрудники Идеологического отдела ЦК А.Егоров, Д.Поликарпов и И.Черноуцан состряпали записку «О недостатках в издании «Библиотеки поэта». Партийные чиновники протестовали против планов редакции издать томики М.Цветаевой, О.Мандельштама, И.Северянина, В.Хлебникова. Обеспокоенность Идеологического отдела разделили Л.Ильичёв, Б.Пономарёв, Ю.Андропов и другие секретари ЦК. Но их мог бы поправить кто-то из членов Президиума ЦК.
А из членов высшего партруководства записку Идеологического отдела прочитал один лишь Брежнев. Но он ни с кем спорить не стал. Его помощник оставил на документе помету: «тов. Брежнев Л.И. согласен. 8/Х-63» (РГАНИ, ф. 5, оп. 55, д. 44, л. 117).

Похоже, с самого начала Брежнев не проникся и духом повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича». В связи с этим интересна такая история. Весной 1964 года Хрущёв, куда-то отъехав, на какое-то время вместо себя на хозяйстве оставил Брежнева. В это время по телевидению шло обсуждение кандидатур, выдвинутых на соискание Ленинской премии. Выступая в одной из передач, критик Владимир Лакшин всячески ратовал за Солженицына. О дальнейшем Лакшин рассказал в своём дневнике. «На следующее утро на телевидении, – писал он, – начался переполох – грозные звонки, вызовы «на ковёр». Хрущёв в то время где-то путешествовал. Его обязанности в Москве исполнял Леонид Ильич Брежнев –
случилось так, что он смотрел эту передачу дома, в вечерний час, и она сильно его задела. Он хорошо помнил, как Хрущёв вынуждал его, вместе с другими товарищами по Президиуму ЦК, одобрить эту сомнительную повесть. Возмущённый, он позвонил председателю Гостелерадио Харламову: «Мы ещё ничего не решили с Ленинскими премиями, а телевидение уже присудило её Солженицыну». Харламов пробовал возражать, что это, мол, лишь обсуждение общественности, никакого давления на Комитет телевидение не имело в виду оказывать. «Как же, – возразил Брежнев, – ваш критик объявляет единственно справедливым присуждение премии Солженицыну, и делает это, к недоумению телезрителей, в конце передачи, как её итог». Харламов получил выговор» (В.Лакшин. Солженицын и колесо истории. М., 2008. С. 266).

 

3. Читая сводки КГБ

 

Осенью 1964 года Суслов всё сделал для того, чтобы Хрущёв подписал заявление об отставке, а партию возглавил именно Брежнев.

Позже сложилось мнение, будто Брежнев, получив власть, оказался безвольным руководителем, угробившим всю экономику страны и чуть не погубившим всю отечественную культуру. Но это было не так. Вплоть до 1973–1974 годов Брежнев очень энергично занимался и политикой, и экономикой, ища выходы из тех тупиков, в которые завёл страну и партию в последние годы своего правления Хрущёв. И литература, кстати, ему тоже была не чужда. Его, в частности, очень интересовало, что писатели думали о происходящем в стране. Не случайно отделы ЦК, Комитет госбезопасности и другие структуры регулярно присылали ему сводки о настроениях в литературной среде.

Я нашёл в архиве записку председателя КГБ Владимира Семичастного в ЦК с материалами о реакции творческой интеллигенции на работу двадцать третьего съезда партии. Опущу восторги художников. Приведу ту часть справки, которая встревожила партаппарат. Семичастный докладывал:

«Отдельные лица из числа творческой интеллигенции высказывают беспокойство не явится ли введение поста Генерального секретаря почвой для возрождения культа личности.

Поэт ХЕЛЕМСКИЙ (Москва): «Я не понимаю, зачем нужна игра в слова: вместо Президиума – Политбюро, вместо Первого секретаря – Генеральный секретарь? Мы помним, что это означало при СТАЛИНЕ и какие неограниченные полномочия и какую власть ему давал пост Генсека. Уж не пахнет ли вся эта «игра в слова» постепенным переходом к стализинму?»

Член Омского отделения Союза писателей ПОЛТОРАКИН: «Говорят, что на съезде солнечная погода, а мне кажется, она пасмурной. Выдвинули Генсека».

Заведующий редакцией ТАСС АРТЮШЕНКОВ: «Политбюро и Генсека упразднили, а теперь вновь восстанавливают под лозунгом ленинской политики. Сейчас любое мероприятие, хорошее или плохое, проводят под лозунгом возврата к ленинским нормам, которые служат лишь ширмой».

Немало разговоров в писательской среде идёт вокруг избрания делегатами съезда тт. ГРИБАЧЁВА, КОЧЕТОВА, АЛЕКСЕЕВА, СОФРОНОВА. Некоторая часть творческой интеллигенции опасается, в связи с этим не будет ли взят партией более жёсткий курс в области литературы и искусства.

Поэт ЩЕГЛОВ (Москва): «Избранные на съезд делегаты от писателей – сторонники «культа».

Писатель А.ТВЕРСКОЙ (Москва):
«…Это только одна видимость, что съезд проходит спокойно. На самом деле идёт наступление. ТВАРДОВСКОГО не выбрали на съезд. МАШЕРОВ говорил о журналах и все знают, что именно за журналы он имеет в виду».

Критик КАРЕДИН: «Ничего хорошего от съезда ждать нельзя, будут строгости. Показательно, что на съезд не избрали ни ТВАРДОВСКОГО, ни ПОЛЕВОГО, но зато выбрали АЛЕКСЕЕВА, СЕРОВА, ГРИБАЧЁВА, КОЧЕТОВА».

Секретарь Омского отделения Союза писателей ИВАНОВ: «На съезде с писательских позиций одержала верх реакционная группа – ГРИБАЧЁВ, СОФРОНОВ, КОЧЕТОВ. Никакого послабления не будет в том смысле, что литература должна быть демократичной».

Сценарист С.НАГОРНЫЙ (Москва): «Мы видим, что ЦК опирается на тех, кто является ненавистными людьми в литературе и искусстве – на ПОПОВКИНА, СОФРОНОВА, КОЧЕТОВА, ГРИБАЧЁВА, АЛЕКСЕЕВА. Это настораживает, вызывает чувство беспокойства. Зачем нужно ЦК делать на них ставку. Они верно служили СТАЛИНУ и ХРУЩЁВУ. Этим подонкам важен корм, слава и власть. В общем ситуация сложная и опасная».

Определённая часть творческой интеллигенции, особенно некоторые авторитеты в области литературы, такие как ТВАРДОВСКИЙ, КАТАЕВ, СИМОНОВ, ПАУСТОВСКИЙ заняли выжидательную позицию и своё мнение о работе съезда высказывают неохотно.

Например, СИМОНОВ: «На съезде высказывается много интересных мыслей, много спорят. Надо всё хорошо продумать и взвесить».

Лица из числа подписавших письмо, направленное в инстанции с просьбой освободить СИНЯВСКОГО и ДАНИЭЛЯ (АКСЁНОВ, ГЛАДИЛИН, ВЛАДИМОВ и др.), высказывают мысль о том, что съезд проходит в очень обтекаемой форме. Это мол хорошо и плохо. Хорошо потому, что не назывались фамилии, поэтому все чувствуют себя спокойно, считая, что критика их не касается. Плохо, по их мнению, то, что когда даются абстрактные формулировки, то могут найтись люди, которые подставят этой критике любые, неугодные им, фамилии.

Отдельные работники творческих объединений РСФСР высказывают опасения, не будут ли ликвидированы эти объединения в связи с выдвинутым в отчётном докладе предложением об упразднении бюро ЦК КПСС по РСФСР».

(РГАНИ, ф. 5, оп. 30, д. 486, лл. 73–75).

На записке Семичастного сохранилась помета: «тов. Брежнев Л.И. читал. В архив. 17.VII.66. Г.Цуканов».

 

4. Подбор помощников

 

Важно отметить, что Брежнев, став генсеком, сам непосредственно писательским сообществом не руководил и лично напрямую в литературные дела почти не вмешивался. При нём политику в области литературы формировал в основном Суслов, который в свою очередь опирался на секретаря ЦК по пропаганде Петра Демичева и на два отдела ЦК – отдел пропаганды и отдел культуры, а также на разные другие структуры. Брежнев же осуществлял, как бы теперь сказали, общий контроль. И в этом ему помогала группа помощников.

В разные годы в эту группу входили Александров-Агентов, Блатов, Голиков, Русаков, Цуканов и ещё несколько человек. Каждый из них отвечал за определённое направление. Скажем, Александров считался помощником по международным делам, Цуканов – по экономике, Голиков – по сельскому хозяйству. Впрямую вопросы пропаганды входили в компетенцию Голикова, причём как довесок к сельскому хозяйству. Но другие помощники тоже считали себя вправе обращать внимание первого человека в стране на проблемы культуры.

Кстати, Брежнева это очень устраивало. Почему? Да хотя бы потому, что все его помощники принадлежали к разным группам влияния и отражали разные подходы. Голиков, к примеру, слыл охранителем, а Цуканов ходил в либералах. Получалось, что Брежнев выстроил собственную систему сдержек и противовесов.

 

5. Советы либерала Александрова-Агентова выслать Солженицына

 

Самым раскованным в группе помощников был, наверное, Александров-Агентов. С Брежневым он работал с 1961 года. А вообще его карьера начиналась ещё до войны, в нашем посольстве в Швеции. Александров-Агентов многому научился у Коллонтай. Не зря после войны его взяли в аппарат Министерства иностранных дел.

Александров-Агентов сходу вникал в самые разные вопросы. Брежневу нравилось, как тот докладывал: коротко, выделяя самую суть, умея тут же дать дельные предложения.

 

Надо отметить, что Александров-Агентов неплохо разбирался в людях. Ему хватило одной встречи, чтобы понять непрофессионализм нового секретаря ЦК по кадровым вопросам Капитонова. Интересен следующий момент: однажды Брежнев попросил своего помощника передать Капитонову, что ждёт от того какую-то справку. На что помощник язвительно заметил, что Капитонов и два абзаца самостоятельно сформулировать не в состоянии. Другой бы помощник после этой реплики в одночасье слетел бы со своей должности. А Александрову-Агентову всё сошло. Почему? Значит, он чем-то Брежневу был удобен. Похоже, Александров-Агентов в каких-то вещах выполнял роль противовеса Суслову. Что же касалось Капитонова, Брежнев, судя по всему, держал того для вывески. Реально кадровой политикой у него занимался первый заместитель Капитонова по отделу оргпартработы Петровичев. Именно Петровичев, а не Капитонов входил в ближний круг Брежнева.

Так вот Александров-Агентов. Это ведь он в 1966 году впервые привёл к шефу Константина Симонова, после чего влияние этого писателя на литературную ситуацию в стране начало вновь резко возрастать. Это он рекомендовал начальству приструнить Всеволода Кочетова и журнал «Октябрь». Это ему не нравилась позиция журнала «Молодая гвардия».

Особая роль Александрову-Агентову принадлежала в деле Солженицына. Брежнев долго не знал, что делать с этим писателем. Андропов ещё в декабре 1968 года доложил в ЦК:

«Писатель А.СОЛЖЕНИЦЫН завершил работу над новой книгой «Архипелаг Гулаг» объёмом 800–900 машинописных страниц. По данным, полученным из окружения СОЛЖЕНИЦЫНА, в рукописи излагается «история советских лагерей для политзаключённых» от 1917 года до шестидесятых годов. Произведение, якобы обладающее «огромной взрывной силой», доставлено в Москву и помещено в нескольких тайниках. К выпуску в так называемом «самиздате» пока не предназначается, ибо это «может повлечь репрессии со стороны властей» (РГАНИ, ф. 5, оп. 60 д. 61, л. 201).

Неприятным известием стало для властей полученное осенью 1970 года сообщение из Швеции о присуждении Солженицыну Нобелевской премии. Андропов тогда докладывал о реакции интеллигенции:

«Писатель С.ЗАЛЫГИН: «В связи с премией СОЛЖЕНИЦЫН может оказаться за границей. Хотелось бы напомнить, что БУНИН кончился не в один день… СОЛЖЕНИЦЫНУ есть что сказать и он, видимо, сумеет это сделать».

Писатель В.НЕКРАСОВ, комментируя сообщение в наших газетах, сказал: «Если бы на этом ограничились, то сделали бы самый мудрый шаг. Сообщение «Известий» даже немножко сдержанней, чем можно ожидать. На этом надо ставить точку».

Отдельные писатели восприняли присуждение премии СОЛЖЕНИЦЫНУ с удовольствием.

Ленинградский прозаик Д.ДАР (муж В.ПАНОВОЙ): «Вопреки всем провокациям ФЕДИНЫХ, СОБОЛЕВЫХ, МИХАЛКОВЫХ, русская литература ещё раз получила всемирное признание. У нас с Верой Фёдоровной (Панова) сейчас просто праздник. Весть о всемирном признании писательского и нравственного подвига СОЛЖЕНИЦЫНА была воспринята с ликованием и счастьем».

Писатель Ю. НАГИБИН: «Присуждение Нобелевской премии СОЛЖЕНИЦЫНУ поможет нам в борьбе против консерваторов».

Писатель В.КАВЕРИН, признав присуждение СОЛЖЕНИЦЫНУ премии справедливым, подчеркнул вместе с тем политический характер этой акции: «Решение Нобелевского комитета – это вызов, который брошен нам, и сделан он вполне сознательно».

СОЛЖЕНИЦЫН в настоящее время проживает на даче виолончелиста М.РОСТРОПОВИЧА и своё отношение к премии подтвердил в телеграмме в адрес Шведской академии: «Вашу телеграмму получил, благодарю. В присуждении Нобелевской премии вижу дань русской литературе и нашей трудной истории. К традиционному дню намерен приехать в Стокгольм для личного получения».

Сообщаем в порядке информации.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИТЕТА ГОСБЕЗОПАСНОСТИ

АНДРОПОВ»

(РГАНИ, ф. 5, оп. 62, д. 678,
лл. 213–214).

Однако даже руководство КГБ очень долго не давало никаких рекомендаций о том, что делать с Солженицыным. Инициативу проявил Александров-Агентов. 24 марта 1972 года он написал Брежневу:

«Леонид Ильич!

Напрашиваются такие выводы:

1) Может быть, опубликовать текст этой хорошей польской статьи в «Литературной газете», – чтобы продолжить разоблачение Солженицына по существу его антисоветских, антипатриотических писаний.

2) Не решить ли сейчас, в спокойной обстановке, когда вокруг личности Солженицына нет никаких «ЧП», никаких скандальных сенсаций, – вопрос о лишении его гражданства СССР и выдворении за пределы страны за антисоветскую клевету, за систематическую многолетнюю деятельность, направленную против интересов социализма, нашей страны, советского народа? Люди бы это поняли».

(РГАНИ, ф. 80, оп. 1, д. 331, л. 52).

Но Брежнев тогда своего помощника не послушал. Он вслед за Сусловым считал, что в деле Солженицына можно обойтись и без крайних мер.

 

6. Почему охранителю Голикову

не понравились мемуары первой жены Солженицына

 

Позже в КГБ решили, что лучшей компрометацией Солженицына за границей могли бы стать мемуары его первой жены Н.Решетовской. Эта женщина, в штыки встретившая появление в жизни Солженицына Натальи Светловой, дала понять, что не против выступить против бывшего мужа. Её книгу планировали издать в Агентстве печати «Новости» и распространить в основном на Западе. Но эта идея не нашла понимания у другого помощника Брежнева – Виктора Голикова, который стоял совершенно на других позициях, нежели Александров-Агентов.

6 мая 1974 года Голиков написал Брежневу:

«Дорогой Леонид Ильич!

По Секретариату ЦК разослана на «Согласие» книга первой жены Солженицына – Н.Решетовской под названием «В споре с современностью». Это её воспоминания о 25 годах совместной жизни с ним. АПН предполагает издать эту книгу (около 15 печатных листов) в ряде зарубежных стран.

Я внимательно прочитал рукопись, и никак не могу понять, зачем издавать эту книгу, что она даёт? Прежде всего бросается в глаза то, что Решетовская всегда сильно любила и теперь ещё любит Солженицына. Она ни разу не останавливается в своей книге на том, что у неё с ним были какие-то расхождения. За исключением отдельных критических замечаний в его адрес, относящихся особенно к последнему периоду их жизни, когда он стал изменять ей, замыкаться от неё, не считаться с ней, – она по существу с любовью и восхищением описывает его образ.

Это не политическая книга. Это скорее книга о многострадальной женской любви. За исключением определённых сцен, главным образом тюрьма, лагеря, Решетовская не приводит никаких политических мотивов и фактов из жизни Солженицына. Она и не пытается показать его политического лица, не приводит ни одного случая бесед с ним на политические темы. Больше того, она изображает его просто как баловня, эгоиста. Даже арест и осуждение его по политическим мотивам она изображает как случайность: раньше она ничего на этот счёт не знала, ничего не замечала за ним.

В книге создана по существу биография Солженицына, причём широким планом он показан как человек целеустремлённый, хорошо организованный, страшно пытливый, бесконечно ищущий, большой знаток многих наук (он и математик, он и физик, он и астроном, и литературовед, он и историк и т.д.). В книге Солженицын рисуется как человек, лишённый многих житейских недостатков, а тем более пороков. Вся его жизнь – это колоссальный умственный труд (с томиком словаря Даля он не расстаётся ни днём, ни ночью, ни в тюрьме, ни в лагерях). У него полный порядок в труде, ничего лишнего, всё продумано и т.п.

Да и сама Решетовская явно симпатизирует ему. Она не раз подчёркивает, что вся отдалась его делу, подчинила себя ему. Из-за него по существу забросила институт и т.д. Лишь обида на неудачную концовку в их жизни заставляет её немного «поворчать» на него.

Могут сказать, что какую-то важность представляют те места рукописи, в которых описываются хорошие условия жизни Солженицына в тюрьме, лагерях и в ссылке. Но какое это имеет сегодня значение? Это, собственно, ни о чём не говорит. Не имеет также серьёзного значения рассказ и о том, что он не прислушивается к мнению друзей, и таких, как Твардовский. Ведь известно, что он не прислушивался не только к голосу своих друзей, но и к голосу народа, к голосу партии.

Нет необходимости делать дальнейшего разбора рукописи. Она при всём желании не может помочь разоблачению Солженицына. Больше того, у обывателя она даже вызовет симпатию к нему. Да и спрашивается, зачем нам брать на себя создание биографии Солженицына?

Для нас, для нашего народа он подлый изменник, враг, труп. Нечего о нём вспоминать. А в этой книге с большой любовью описываются его детские и юношеские годы, какой он был целеустремлённый, деловой и т.п.

Политических мемуаров, разоблачающих подлинную душу, лицо Солженицына, из этой книги не получилось.

Издание её скорее будет на руку Солженицыну».

(РГАНИ, ф. 80, оп. 1, д. 333,
лл. 13–14).

До этого Голиков вступился за Всеволода Кочетова, чей роман «Чего же ты хочешь?» либералы объявили в 1969 году чуть ли не вселенским злом.

Впрочем, Брежнев не послушал и Голикова.

 

7. Помощник Брежнева Голиков против руководителя Агитпропа ЦК Яковлева

 

Отдельно стоит сказать о той роли, которую Голиков сыграл в судьбе Александра Яковлева, выступившего в конце 1972 года в «Литгазете» с чудовищной статьёй «Против антиисторизма».

Это сейчас либералы делают из Яковлева своё знамя. А ведь начинал Яковлев отнюдь не как либерал. Одно время в партаппарате у него была репутация жёсткого сторонника охранителей и даже антисемита. В 60-е годы ему не случайно покровительствовал бывший председатель КГБ Александр Шелепин.

Заняв в июле 1965 года пост первого заместителя заведующего Отделом пропаганды ЦК КПСС, Яковлев начал с осуждения творчества братьев Стругацких. Кстати, в отличие от некоторых своих коллег по партаппарату он тогда очень симпатизировал Солжницыну. «Говорят, – записал 28 января 1970 года в свой дневник тогдашний заместитель главного редактора журнала «Новый мир» Алексей Кондратович, – что где-то (неизвестно) выступал зам. зав. отделом пропаганды Яковлев и сказал, что исключение Солженицына <из Союза писателей> было вынужденным и что писатель это талантливый и о судьбе его нужно думать и заботиться (О!)» (А.Кондратович. Новомирский дневник. М., 2011).

Яковлев очень рассчитывал на то, что после назначения Степакова послом в Югославию место завотделом пропаганды ЦК достанется именно ему. Но против него сработало то, что он имел репутацию человека Шелепина, а Шелепин уже давно находился в опале. Яковлев долго думал над тем, как отмежеваться от Шелепина и выслужиться перед Демичевым и Сусловым. Он вспомнил, что Суслов терпеть не мог Шевцова, которому в свою очередь очень симпатизировал Шелепин. В это время газета «Советская Россия» собралась поддержать новый роман Шевцова. Яковлев, естественно, высказался против этой идеи. Но его неофициальный запрет легко обошёл другой заместитель завотделом пропаганды ЦК – Дмитрюк. Сославшись на мнение члена Политбюро Полянского, Дмитрюк санкционировал появление в «Советской России» положительной о романе Шевцова рецензии Игоря Кобзева. Яковлев потом подал действия Дмитрюка как нарушение партийной дисциплины и добился удаления этого функционера из аппарата ЦК, а заодно и смены всего руководства в «Советской России», начиная с отъявленного ортодокса Василия Московского. Дальше Яковлев решил принести в жертву журнал «Молодая гвардия», который до этого пользовался благосклонностью группы Шелепина. Он подготовил записку об этом издании, после чего в декабре 1970 года секретариат ЦК сменил и там главреда. Яковлев полагал, что это достаточно для того, чтобы в верхах оценили его решимость и утвердили завотделом пропаганды ЦК. Но ему дали понять, что этого мало. После этого Яковлев, проконсультировавшись с помощником Брежнева – Александровым-Агентовым и прозондировав почву в секретариатах Демичева и Суслова, взялся за статью «Против антиисторизма» с осуждением уже всего почвеннического направления в современной русской литературе. Статья вышла в конце 1972 года в «Литгазете» и сразу вызвала огромный скандал. Шолохов лично отправил Брежневу возмущённую телеграмму. Вопрос о крамольной статье был вынесен на Плитбюро. Яковлев надеялся на поддержку своих советчиков. Но на Политбюро от него открестился даже Демичев. Что же случилось? Скорей всего подставил Яковлева Суслов. Судя по всему, он так и не поверил в искренность бывшего соратника Шелепина и не хотел видеть его во главе очень важного отдела пропаганды ЦК. Но просто так удалить человека из ЦК тоже было сложно. Прежде следовало его или поймать на чём-то нехорошем, или как-то скомпрометировать. А тут Яковлев сам повёлся: желая побыстрей отмежеваться от Шелепина, он стал сдавать его людей и в какой-то момент зашёл слишком далеко, начав вместе с людьми приносить ради карьеры в жертву и идеи. Сам того не заметив, Яковлев стал стопроцентным перевёртышем. На чём Суслов и сыграл. Брежневу после этого ничего не оставалось, как указать Яковлеву на дверь. Правда, совсем пропасть опальному чиновнику не дали. Об этом позаботился уже Цуканов. С его подачи Яковлева вскоре отправили послом в Канаду. А в Москву несостоявшийся идеолог возвратился уже при новом генсеке Андропове.

Впрочем, в партаппарате об идее Суслова подставить Яковлева догадывались лишь единицы. Большинство охранителей всерьёз считали, что Яковлев обрушился в своей статье «Против антиисторизма» на почвенников исключительно по собственному желанию. Они стали искать, кто бы мог приструнить зарвавшегося функционера. Выбор оказался невелик: Кириленко, Суслов и Брежнев. Но секретариат Суслова поначалу дистанцировался от этой истории. Аппарат Кириленко тоже какое-то время выжидал. Значит, надо было стучаться лично к Брежневу. Но через кого? Получилось, что всю боль почвенников мог напрямую донести до вождя один Голиков.

Голиков в своей записке на имя Брежнева отметил:

«B «Литературной газете» на днях опубликована статья А.Яковлева «Против антиисторизма» (первый зам. зав. Отделом пропаганды ЦК). Она напечатана на двух полосах газеты, то есть, так сказать, программная, претендующая на очень многое.

Автор сам подчёркивает, что приближающийся юбилей СССР «наполнен особым смыслом». Неужели этот смысл состоит в том, чтобы собрать в кучу, притом за ряд прошлых лет всякого рода пошлостей и выплеснуть их на читателей. К тому же эти пошлости, неправильные тенденции в своё время уже были подвергнуты серьёзной критике и в печати и даже в решениях некоторых партийных органов. О чём сам автор мимоходом упоминает. Удивляет также и то, что автор даже и не пытается привести хотя бы один положительный пример, а отобрал только то, что отдаёт гнилью. На двух полосах газеты только и фигурирует это гнильё. Такое написание статьи создало впечатление всеобщего идеологического разгула антиисторизма, антимарксистских взглядов, «ревизионистской всеядности», как он сам говорит. И это в канун славного юбилея – 50-летия образования Союза ССР!

Какая необходимость сейчас будоражить нашу интеллигенцию устаревшими и к тому же уже в своё время раскритикованными фактами, вызывать всевозможные толки и кривотолки. Тем более, что сделано это тогда, когда идеологическая работа партии по коренным вопросам давно уже вошла в хорошее русло. Автор пишет, что буржуазными идеологами и ревизионистами «старательно выискивается и раздувается самое малейшее проявление национализма». А у самого получается так, что пользуется теми же методами – собрал на двух полосах кучу грязи и ни строчки хорошего. Причём факты собирались с большой тщательностью, вытаскивались даже из журналов, какие в Москве многие и в глаза не видели. Зачем всё это?

Конечно, против отрицательных явлений, если они есть, бороться необходимо. Но критику их, во-первых, надо давать своевременно, так сказать, по горячим следам, тогда, когда эти недостатки появляются, а не вспоминать о них через годы, тогда, когда читатель уже забыл об этих статьях и книжках. Давать их надо на фоне положительных фактов, имеющихся достижений. Если поверить автору статьи, то выходит, что о рабочем классе, об интеллигенции, о крестьянстве, о деятелях и памятниках прошлого, об обычаях и традициях и т.п., – у нас ничего хорошего пока не написано. Он то и дело поучает, как надо относиться к истории, к фактам и явлениям. В то же время сам нередко показывает образцы антиисторизма в оценке фактов и явлений: из отдельных, наскрёбленных из разных источников фактов он делает значительные, далеко идущие выводы. Читаешь статью и думаешь, неужели антиисторизм стал у нас каким-то самостоятельным направлением, фронтом в нашей идеологической жизни. Что стоит один заголовок статьи – «Против антиисторизма», да плюс две полосы текста.

Вся огромная статья – сплошная чернота, да ещё с каким языком, какими словечками – «юродствование», «брюзжащий», «паразитирует» и т.д. В таком виде статья оказалась как бы пропагандистом всего ошибочного, пошлого в затронутых автором проблемах.

Всякая критика должна быть глубокой, обстоятельной и убедительной, а здесь она оказалась поверхностной. Иначе и не могло быть, так как в статье поднято столько вопросов, что для их серьёзного рассмотрения просто нет возможности.

Возникает и другой вопрос. Почему первый заместитель заведующего Отделом пропаганды (вот уже, кажется, три года исполняет обязанности заведующего отделом), который должен отвечать за плохие публикации в нашей печати, выступает в роли публициста-критика, да ещё по фактам двух-трёхлетней, а то и больше давности.

И ещё один вопрос. В нашей партии существует традиция, что такие статьи ответственных работников ЦК публикуются после их рассмотрения в ЦК, особенно, когда статья претендует на то, чтобы иметь установочный характер. Непонятно, как могла появиться такая статья».

(РГАНИ, ф. 80, оп. 1, д. 332, лл. 160–161).

Впрочем, Голиков, несмотря на свою должность и близость к Брежневу, решал тогда далеко не всё.

 

8. На лукавого «дядю Стёпу» нашёлся другой хитрец – Цуканов

 

Наибольшие полномочия из всех помощников генсека в конце 60-х – начале 70-х годов имел Георгий Цуканов. Бывший металлург, он отлично разбирался в экономике. Но и вопросы идеологии ему были не чужды. В архиве сохранилось одно из его обращений к Брежневу. 22 января 1973 года Цуканов писал:

«Леонид Ильич!

Этот стих принёс т. Зимянин – лично с вопросом: как быть? т. Михалков настаивает, чтобы стих был опубликован в «Правде» в ближайшие дни.

Я спросил – почему сам не может решить этот вопрос? Прямо он не ответил. Долго хвалил стих, хорошо говорил об авторе и приближающемся его 60-летии, но у меня сложилось впечатление, что он не договаривает ту мысль, что в «Правде» стих лучше не печатать, а посоветовать Михалкову передать его в журнал или Литературную газету.

Я сказал, что тороплюсь на Секретариат, позвоню ему позже» (РГАНИ, ф. 80, оп. 1, д. 331, л. 136).

 

Речь шла о были Михалкова объёмом в четыре страницы «В добрый час!». И как отреагировал Брежнев. Он собственноручно начертал на записке:

«Георгий Эммануилович! В этом случае лучше всего сказать если спросят, что я стихами не занимаюсь, где их печатать это дело других товарищей. Привет тебе. Л.Брежнев».

О чём это говорило? Во-первых, Брежнев на тот момент продолжал проявлять интерес к литературе. Он многое читал. Но генсек не хотел, чтобы его имя использовалось в узкоцеховых разборках писателей и издателей. Он был прав: для того, чтобы решать, что печатать, а что отвергать, существовали редакции, на худой случай имелись отделы ЦК, наконец, именно для этого сидел секретарь ЦК Демичев. Генсеку не следовало давать указания по каждому стихотворению.

Но тут был ещё и второй момент. Михалков понимал, что весной 1970 года он заменил Соболева в общем-то случайно. Будь свободное волеизъявление литераторов, без нажима комиссаров, вряд ли ему удалось бы стать председателем Союза писателей России. Подкрепить высокую должность новыми весомыми произведениями у него тоже не получалось. Оставался третий вариант: заручиться поддержкой первых лиц. Михалкову мало было благоволению к нему Суслова. Он очень хотел, чтобы своё благорасположение к нему показал ещё и Брежнев. А Брежнев, прочитав пафосную быль «дяди Стёпы», решил, что не дело генсека одобрять или осуждать абсолютно проходные стишата.

Михалков, когда узнал о реакции Брежнева, заволновался. Он понимал, что без поддержки Кремля ему в большом кресле можно было долго и не усидеть.

 

9. Константин Черненко как покровитель Леонида Леонова

 

Отмахнувшись в январе 1973 года как от назойливой мухи от Михалкова, Брежнев в то же время очень внимательно отнёсся к обращению других писателей – Леонида Леонова, Василия Пескова и Владимира Чивилихина. Это трио 28 мая 1973 года попросила генсека вмешаться в рассмотрение подготовленных чиновниками основ лесного законодательства. По их мнению, принятие закона грозило отчуждению леса от земли.

Письмо писателей попало сначала к заведующему Общим отделом ЦК – Константину Черненко, который когда-то работал с Брежневым ещё в Молдавии. Черненко написал своему шефу:

«Уважаемый Леонид Ильич!

Направляю Вам письмо писателя Л.Леонова и др., полученное на Ваше имя. Поднятый ими вопрос довольно гуманный и важный, наверное, в сути своей они правы. Может быть, сочтёте нужным направить это письмо т.т. Подгорному, Косыгину и Кулакову, чтобы они квалифицированно разобрались и доложили в Политбюро.

С приветом».

(РГАНИ, ф. 5, оп. 60, д. 56, л. 50).

 

Брежнев тут же успокоил своего соратника. «Я прочёл, – написал он Черненко, – и послал это письмо т. Подгорному Н.В. Предварительно поговорил с ним.
Л.Брежнев». Подгорному же Брежнев сообщил: «Николай Викторович! Прошу рассмотреть этот вопрос – возможно, наши товарищи не вдумались в смысл этого момента. Л.Брежнев» (РГАНИ, ф. 5, оп. 60, д. 56, л. 47).

Позже Черненко передал этот вопрос на контроль своему заместителю Аветисяну. 25 июля 1973 года Аветисян доложил:

«1. Авторам письма – т.т. Леонову Л., Чивилихину В. (т. Песков В. находится в отпуске), сообщено (25 июля 1973 г.), что к их письму в ЦК КПСС и лично тов. Брежнев Л.И., а также в Президиуме Верховного Совета СССР отнеслись со вниманием.

Имея в виду, что поднятые в письме вопросы заслуживают внимания, поручено их рассмотреть при разработке проектов Основ лесного законодательства и Основ законодательства о недрах.

2. Постановлением Президиума Верховного Совета СССР от 22 июня 1973 г. № 4399 (прилагается) поручено Совету Министров СССР по завершении работ над законопроектами внести их на рассмотрение Верховного Совета СССР. Копия письма т.т. Леонова, Пескова и Чивилихина Президиумом Верховного Совета СССР направлена в Совет Министров СССР.

3. Доложено. В архив».

(РГАНИ, ф. 5, оп. 60, д. 56, л. 53).

 

10. Кто надавил на Брежнева в вопросе
о секретаре Московского горкома партии по пропаганде

 

К сожалению, после 1973 года Брежнев всё чаще стал болеть. Его возможности лично вникать в существо самых разных проблем резко сократились. Он стал всё чаще попадать под влияние тех или иных помощников. Я приведу такой пример.

В конце 70-х годов первый секретарь Московского горкома КПСС Виктор Гришин обратил внимание на очень энергичного секретаря парткома МГУ Ягодкина. Вскоре он предложил инициативного партработника избрать секретарём горкома по идеологии. Ягодкин же решил не ограничиваться только сугубо городским делами. Он стал интересоваться делами творческих союзов, «толстых» журналов и крупнейших издательств. Увидев перекос в сторону либерализма, Ягодкин задумался, как поправить положение. Он потом даже написал статью для «Нового мира», хотя в чём-то явно перегнув палку.

Либералы такой напористости от Ягодкина не ожидали. А тут ещё пошли слухи, что власть оказалась недовольна нерешительностью Демичева и стала подыскивать нового секретаря ЦК по пропаганде. В общем, либералы захотели во что бы то ни стало этого аппаратчика нейтрализовать. Но как? И тогда возникла идея устроить провокацию с выставкой лианозовцев. Всё было разыграно как по нотам. «Левакам» подыграл тогдашний инструктор горкома Владимир Набатчиков, подогнавший к уличной выставке бульдозер. Всё делалось для того, чтобы, с одной стороны, скомпрометировать Ягодкина, а с другой – в разы повысить рыночную стоимость картин лианозовцев.

Когда фокус удался, Александров-Агентов доложил Брежневу, что Ягодкин перед всем миром опозорил всю партийную власть, которая применила бульдозер в подавлении инакомыслящих художников. Однако Гришин Ягодкина тогда не сдал.

Борьба за Ягодкина продолжалась ещё несколько лет. Брежнев под давлением Александрова-Агентова поднимал этот вопрос перед Сусловым. Но тот постоянно уклонялся от принятия решения. Суслов видел, откуда дул ветер, и не хотел, чтобы либералы везде и всюду диктовали свои условия. Но удалить Александрова-Агентова от Брежнева ему не удалось.

8 января 1976 года Суслов получил от Брежнева письмо. Вождь писал:

«Михаил Андреевич! О тов. Ягодкине я ставил вопрос перед тов. Гришиным В.В. – если не ошибаюсь дважды. Мне кажется, что вопрос о тов. Ягодкине созрел и его надо было бы решать. Я ещё раз переговорю с тов. Гришиным В.В. Прошу и тебя переговорить с ним» (РГАНИ, ф. 81, оп. 1, д. 217, л. 1).

 

11. Надо вовремя уходить

 

Короче, к 1976 году стало очевидно, что Брежнев перестал быть самостоятельной фигурой. Он уже был во многом зависим от своего окружения.

По-хорошему, Брежневу следовало бы на двадцать пятом съезде партии в 1976 году уйти с почётом в отставку и передать бразды правления новому поколению руководителей. Но ближайшие его соратники этому воспротивились. Они понимали, что после ухода Брежнева многих из них тоже попросили бы на выход.

Вячеслав ОГРЫЗКО