Зомби братьев Стругацких
№ 2016 / 27, 29.07.2016
К вопросу о трансформации патриотизма и русских идей в литературе
Вячеслав Рыбаков
Новый текст известного российского писателя-фантаста Вячеслава Рыбакова «На мохнатой спине» (назвать его романом у меня просто не поворачивается язык), опубликованный в дружественном ему журнале «Нева», сам по себе вряд ли заслуживает отдельного разговора. Это откровенно слабая книга, оправдать несовершенство которой не помогут никакие ссылки на то, что она публикуется в журнальном, и, стало быть, сокращённом варианте. Невнятный сюжет, персонажи-куклы, функция которых состоит в том, чтобы озвучивать и иллюстрировать авторские мысли, набор тем, перекочевавших в книгу с многочисленных общественно-политических форумов и интернет-изданий. Опять Сталин, снова пакт Молотова-Риббентропа, Халхин-Гол на заднем плане и поверх всего этого история не то семейная, не то любовная (но тоже с глубокой политической символикой), чтобы читатель совсем не заскучал над аргументами в оправдание власти и государства.
Хотя речь идёт о событиях из прошлого, «На мохнатой спине» нельзя рассматривать ни в качестве художественного исторического повествования, ни как книгу, выдержанную в фантастическом жанре альтернативной истории. Автор сам отказывается от обычного и для того и для другого вида литературы стремления соответствовать духу эпохи. Причина простая – для современного политизированного сознания никаких исторических эпох нет. В итоге книга напоминает помесь современного российского телесериала о 35-х и других годах с литературными фантазиями на манер постановок «Гоголь-центра». Сталин поёт песню Пахмутовой и Добронравова («Как молоды мы были…»). Большевики в ссылке тихонько затягивают Окуджаву («Возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке»). Главный герой, доморощенный Дэн Сяопин из кружка Плеханова, постоянно провидит грядущее и предлагает СССР образца 38–39-го года пойти по китайскому пути развития. Как всегда гадят либералы. А августовский распил Польши со спасением восточной её части от фашистов, навевает стойкие ассоциации с современными украинскими событиями. «Сеть гудит». Зрелище душераздирающее.
Прикрутив все эти модные театральные финтифлюшки к замусоленному уже порядком в последние десятилетия набору исторических событий и затасканных исторических лиц, Рыбаков, как-то так, ненароком, незаметно, изменил самому себе. Вошёл в противоречие с тем, что сам же писал в 1999 году в статье «Какое время – таковы пророки»: «…Много стало текстов, где перемешиваются реалии прошлого и настоящего; зачастую такое смешение служит самым мощным в этих текстах эстетическим средством… С художественной точки зрения это порой бывает ярко и смешно. Но со смысловой-то – это не более, чем капитуляция перед мрачной иллюзией, что исторического движения нет».
Так, в общем-то, дело и обстоит с рыбаковским текстом. История в нём упраздняется. Отбрасывается деление на этапы и периоды. Прошлое соседствует с настоящим и, в самом деле, лишь для того, чтобы убедить читателя в том, что никаких изменений в истории нет. Нет той самой исторической специфики, которую безуспешно пытались уловить выпускники исторических факультетов, профессора и академики, «написавшие тома для библиотеки». История – это вечное топтание на месте. Различие эпох – лишь кажимость. Для российской истории характерны повторяемость и тождественность, вечное кружение вокруг одних и тех же вопросов: государство и революция, интеллигенция и власть, нация и класс. Вчера ходили на Болотную, ой, Дворцовую площадь, а сегодня уже налаживают скрепы и стабильность, думают о том, как разобраться с санкциями. Революционная мораль эмансипации переплавляется в государственное охранительство. ГУЛАГ становится средством наискорейшего приближения свободы, равенства и братства (других средств нет, а, может, и не будет). Государственная необходимость перемалывает любую идеологию. И в этом нет ничего плохого. Либералы и революционеры-проходимцы, оказавшись
у руля истории, погрязнув в государственных заботах, внезапно осознают, что править приходится вёслами, а позиция капитана и рулевого – на самом деле оказывается местом раба на галерах.
Впрочем, вся эта романтика тяжёлого государственного труда относится лишь к тем, кто слышит не блоковскую музыку революции, а гребную или бурлацкую (кому что по душе) песнь государственной службы.
Глухие интеллигенты, моралисты и белоручки, напротив, подобно блохам и прочим паразитам, едут на могучем теле государственного террора. Здесь удобнее и сытнее. От отечественной фронды не отстают и нацменьшинства, которые тоже не прочь проехаться на безвольном хребте великодержавного русского шовинизм.
Так было всегда, так будет всегда – такова, похоже, мораль рыбаковского текста.
Многонациональная Русь, высокий этос чиновничества, образ державы-спасителя и ценность семьи, перенесённая на государство, глубоко непонятная бессовестной интеллигентской массе – с этим набором идей Рыбакова публика знакома уже не первый год. Зачем понадобилось их художественное воплощение, да к тому же такое корявое?
Вразумительное объяснение отыскать трудно.
Остаётся прибегнуть к доводам, лежащим за пределами логики. Рыбаков так долго ругал разум в своих публицистических статьях («дитя Уолл-стрита», «процесс шулерских подмен», «недальновидный», «хитрованский»), что, видимо, решил теперь на практике, продемонстрировать преимущества безумия и неразумности. Патриотизм стал для него синонимом идиотизма.
Поэтому деградация художественного начала в книге вполне закономерна. Также естественно разложение здравого смысла и превращение книги в катехизис виртуального патриота.
Написанный с таких «идеально-государственнических» и «правоверно-патриотических» позиций, что им бы мог позавидовать сам Александр Проханов, текст Рыбакова демонстрирует, до какой низкопробной графомании может опуститься писатель, заболевший политикой в тяжёлой форме.
Книга Рыбакова только подтвердила правоту Владимира Солоухина, спорившего лет двадцать с лишком назад в одном из многочисленных телешоу с Эдуардом Лимоновым о политике и литературе. Писатель уже сам по себе является политиком, подлинно художественное не требует никакой особой политической заострённости и злободневности, – утверждал тогда Солоухин. Эта истина остаётся незыблемой. Убедительность, живость, зажигательность таких классических примеров политизированной литературы, как «Мать» Максима Горького или «Как закалялась сталь» Николая Островского, ощутима и по сей день. Она определяется не идеологической выверенностью, а художественной убедительностью, яркостью образов. Художественное в этих произведениях не обслуживает идеологию, а формулирует, задаёт её. В Павке Корчагине, в фигурах рабочих, кружковцев и Ниловны, идея обретает свою плоть и кровь, становится по-настоящему близка и понятна людям. Жизненность идеи соответствует полнокровной, жизнеутверждающей форме её воплощения.
В тексте Рыбакова, напротив, мы наблюдаем тождество мертвенности. Мёртвая мысль порождает мёртвые образы. Свалка лозунгов и стереотипов производит лишь вонь, распад и разложение.
«Мне не надо приятно! Мне надо чтобы работало!» – говорит Сталин в тексте Рыбакова.
Но «На мохнатой спине» и являет собой пример создания такой «приятной», то есть не работающей вещи. Текст лишён художественности, и, следовательно, эмоциональности, заразительности, той самой инстинктивности, которую автор ставит в своих статьях выше любой рациональности. Сухое, рассудочное, пропагандистское начало без остатка поглотило всё живое и жизненное в тексте, оставив на их месте только волны похоти, охватывающие время от времени главного героя.
С одной стороны, «На мохнатой спине» – прекрасная иллюстрация эволюции нашего нынешнего шапкозакидательского патриотизма. В тексте сосредоточены все его характерные переверзии – прагматизм, неотличимый от абсурда и безумия, оправдание бессовестности и начальственного произвола «делом», многонациональность, не стыдящаяся националистических выпадов, «демократизм» и «забота» о народе, облечённая в форму романа из жизни красных герцогов и баронетов.
С другой стороны, книгу Рыбакова можно рассматривать с точки зрения историко-литературной. Она – закономерный итог политизированной идеологической линии отечественной фантастики, яркими представителями которой являются братья Стругацкие. Антихудожественность Рыбакова – это просто мутация диссидентской заострённости братьев Стругацких. Поменялись акценты, форма – пропагандистская листовка под видом социально-философской фантастики, осталась той же. Персонажи новой книги Рыбакова – это зажившие посмертной жизнью герои Стругацких. Интеллигенция – это зомби злобные и быстрые. Сталин, Коба, Никита Хрущёв, главный герой «На мохнатой спине», правильные наследники Дона Руматы и идущих за ним благородных прогрессоров – зомби медленные, добрые, государствообразующие. Они не ждут светлого будущего, а строят его. Конечно, такое светлое царство российской государственности немножко отдаёт Некрополисом, но это же лучше, чем ничего? Всё-таки своё, суверенное.
Здесь, наверное, было бы интересно порассуждать о том, как произошла трансформация идеологии просветительского прогрессорства в теорию бюрократического патриотизма в текстах Рыбакова. Но это уже чисто научный, медицинский интерес. Сомневаюсь, чтобы у рядового читателя была страсть к паталогоанатомии. Монстр, в котором слились воедино черты советского диссидентства и квасного патриотизма, – не самое приятное зрелище. И не самое безобидное создание. Лучше с ним не встречаться, но знать о том, что он бродит по литературным просторам в поисках жертв – не помешает.
Сергей МОРОЗОВ
г. НОВОКУЗНЕЦК
Вячеслав Рыбаков. На мохнатой спине// Нева, № 6, 2016
Какой мерзкий поклеп получился у Сергея Морозова…