Григорий ВИХРОВ. ХРАМЫ ВОЗРАСТАЮТ НА КРОВИ (поэтический альбом)

№ 2017 / 36, 20.10.2017

 

 

ГОЛОС

 

Ласковый голос в холодном краю

Спасает в чёрные дни.

– Верни Солнце в Отчизну мою,

И в сердце моё верни!

 

У очага живого пою –

Угли слезам сродни:

– Верни Солнцу Отчизну мою!

И в сердце её верни!

 

Боже! А я под кресалом стою.

Искрою, сохрани!

Верни Отчизне любовь свою!

Молитве любовь, верни!

 

 

* * *

Спаси меня, Боже, от призрачных царств,

Страстей осаждающих, мутных,

Воздушных прорех и воздушных мытарств

И вечных, и сиюминутных.

 

Недаром заборы, ворота – в щепу!

Златые замки завизжали.

Какую мне щёку подставить, щеку?

Святейшие не подсказали.

 

Нещадно сбивается липовый цвет,

Пушистый, во злые погоды.

И падают души счастливых комет

На ржавые громоотводы.

 

Из дневника

* * *

Печально уходят сирени из наших селений.

Заборы сметая, круша родовые сараи.

И сердце споткнётся, и снова пойдёт,

привирая о рае,

О грузе тяжёлых ветвей –

сокровенных,

духмяных.

Жалея, уходят сирени

от нас, окаянных.

 

 

БЕСНОВАТЫЕ

 

Ропщут яминами и рытвинами

Неказистые и сановные.

Под снегами, дождями бритвенными

Пригвождённые и примятые –

Бесноватые – виноватые,

Бесноватые – невиновные.

 

– Это порча? – спрошу у батюшки.

– Это порча не самобранная.

Это смерти земные «баюшки»,

Гибель мутная, даль стеклянная.

По зарёванным сёлам, выселкам,

Городкам, на погостах тающим,

Отвечают далёким выстрелам

Многозвездием расцветающим.

 

На ладонях – долины ровныя,

Тропы, кровным огнём объятые.

И бредут по ним невиновные,

Бесноватые, виноватые,

Кто – с верёвкой, кто с белой лентою,

Скляночкой горевого варева.

Хорошо! Посидим над Летою

У костра мирового зарева.

 

Зорька – розова! Помощь – разова!

Время вечное уменьшается.

Под лучиной людского разума

Бесноватый не утешается.

Просветлённая, бесноватая –

Рощи голы. Вороны голые.

Непокорная Русь, брюхатая,

Бьёт в живот… Кулаки тяжёлые.

 

И качнётся от рода к племени

Ранний воин. И охнут: «Вылитый!»

Он в рубашке родился времени,

Материнскою лаской выбитый.

 

 

* * *

Сапожник пьёт, как Цезарь перед Брутом.

И ты стакану шепчешь, чуть дыша:

– Запой. С народом, мастерски обутым,

Колеблется единая душа.

 

Зелёный пламень допотопной свечки,

Ржавеют гвозди, сумерки кипят.

На сапогах теснятся человечки,

На башмаках и черевичках спят.

 

Шагают благородные солдаты.

Шикует щёголь – бритва в каблуке.

Телячьи шкуры в небесах распяты.

Языческая лента – в кулаке.

 

Пустые зеркала умножат рожи,

Продолжат залы городской степи.

Раскрой миров: не слабо пахнут кожи

Седьмые, площадные… Потерпи!

 

Сапожника на Царство выдвигают.

Сапожника качает бабий гул!

И Цезарем младенчиков пугают…

А где живёт погубленный Катулл?

 

 

* * *

Дом деда – на Остоженке,

Зелёный тополёк.

За комиссаром в кожанке

Шагренью век пролёг.

 

Гуляют шлемы пыльные.

Держись, богатыри!

За пули подзатыльные

Не мсти и не кори!

 

Кому мечом размахивать,

Кому зарю пропеть,

И вспыхивать, и вспахивать,

И к Господу успеть.

 

 

* * *

Образ жизни – здоровый.

Команды сердечных калек.

Что ж ты делаешь, вдовый,

Двадцать первый, окрученный, век?!

 

Над детьми и отцами –

И сера, и чуждая вонь.

Ты играешь мЫшцами,

И тленье зовётся огонь.

 

Я храню своё пламя,

И помню в грядущих веках

Правит Красное знамя,

Ожившее в Белых руках!

 

 

НАЧАЛО ДВАДЦАТОГО и ДАЛЕЕ…

 

Модильяни ходит по дешёвке.

У Магрита – солнце и луна.

Из портретов зырят шалашовки,

И молчит китайская стена.

 

Для России не найти услады.

Напирает дружелюбный Ганс.

Водка – в чайник. Захлебнитесь, гады!

Не пугай, геройский декаданс!

 

Крейсер создан. Легче утопиться!

Храмы возрастают на крови.

А к России вновь не подступиться

По цене – по Вере и Любви!

 

 

Из дневника

ПРОГУЛКА по НОВОЙ МОСКВЕ

 

«…останавливающийся и жилу

перекусывающий, конь аравийский»

Марина Цветаева

 

Небо радуют, синея.

Вещих душ живые пробки.

Доживёшь до Самуила,

Не страшись партийных сект.

 

Остановка Пастернака,

И Ахматовой коробки,

Всемогущего Корнея

Упоительный проспект.

 

Вот, когда литературу

В зной асфальта закатают,

Крепче – детские площадки,

Чем в былые времена.

 

Всех квартирных, безквартирных

На лошадках покатают? –

Ты спроси у Мандельштама,

У Марины. Здесь она.

 

Плачет кладбище пустое.

И скорбят единородцы.

Огляжусь на этом свете –

Ни козы, и ни козла.

 

Лишь кузнечик на планете

Утверждает в травостое,

И в пустыне Аравийской

Вспоминали иноходцы

Прежде – нежную Державу,

Позже – звонкие дела.

 

 

* * *

Мы устаём от пенья птиц,

Истомы набежавшей лени.

Зачем балетных учениц

Князья сажали на колени?

 

Жреца карета довезла,

Домчала праздничная тачка.

Вот снежной Павловой крыла.

Кшесинской гаснущая пачка.

 

 

* * *

Кувшин, наполненный с утра,

Запотевает от испуга.

Прости, унылая жара.

Пойми, горячая подруга,

Колодец поздно украшать

И журавлём, подобным змею,

Звезду с песком перемешать

Я с детства раннего умею.

На коромысле – два ведра,

На третье – не дают отваги.

Кувшин, наполненный вчера,

Не принимает поздней влаги.

Всё – над землёю, на земле,

В земле, и, редко, на вершине.

Всё – на челе и о пчеле…

Кувшин качается в кувшине.

 

 

* * *

Жене

 

Если всё это произойдёт,

Листья яблони станут грубее,

Застыдятся, пожухнут, робея,

Обретая последний полёт,

 

Если всё это произойдёт,

 

Дождь со снегом, и снег без утайки,

Зимних птичек чернявые стайки

На сияющий двор приведёт,

 

Если всё это произойдёт,

 

Мы поедем сквозь долгие дни,

Золотые следы оставляя,

Только варежки не оброни

От ненастий меня избавляя,

 

Если всё это произойдёт,

И увидишь, что стало со мною:

За паденьем – высокий полёт,

И задышит весна за спиною,

 

Если всё это произойдёт,

Незакатное солнце взойдёт.