Евгений ЧЕКАНОВ. НЕРАБОТЬ С КРАСНЫМИ КОРОЧКАМИ

№ 2017 / 45, 22.12.2017

Когда мы с приятелем Володей, бывает, выпиваем совместно по кружечке пивка в летнем Ярославле, к нам порой подходит здоровый лоб мужеского пола – и просит «помочь», «выручить». На нём бы пахать, а он клянчит. Я обычно просто отказываю, а вот Володя не упустит случая вежливо поинтересоваться у лба: – Работать не пробовал? В этом ироническом вопросе, как я понимаю, скрыт глубокий смысл.

Существуют два разряда людей. Одни, с детства приученные родителями к ежедневному труду, трудятся затем всю жизнь, до смертного своего часа – и находят в этом занятии не только пользу, но и наслаждение. Другие с детских своих лет видят в труде лишь обременительную повинность – и наслаждение для себя находят только в отдыхе.

Эти два разряда идут сквозь века, государственные границы, революции и войны – и ничто, кажется, не способно изменить отношение к труду ни у того разряда, ни у другого.

Мы с братом воспитывались в семье, где труд почитался неотъемлемой частью повседневной жизни, а безделье – пороком. Наш отец в любой затруднительной ситуации брался, засучив рукава, за топор, рубанок или лопату – и вскоре любая проблема, встававшая перед нашей семьёй, как бы сама собою решалась, «рассасывалась».

До сих пор помню один случай из детства. Родители работали сельскими учителями – и районо, нуждавшееся в этой категории работников, предоставляло им квартиры. Конечно, на городскую квартиру со всеми удобствами такое жильё не было похоже – это был, чаще всего, деревенский бревенчатый дом с печным отоплением. Но в нём вполне можно было жить – и наши родители этой советской льготой с удовольствием пользовались. Мама преподавала в сельских школах ботанику, биологию и географию,
а папа – труд, рисование и физкультуру.

И вот однажды, выбрав очередную «деревню на жительство», мой отец, любивший менять места проживания, попал в переплёт: всё семейство с вещами приехало по новому адресу, а «учительская квартира» оказалась к проживанию совершенно не готова. В доме шёл капитальный ремонт, и ждать его окончания нужно было пару месяцев, если не больше. А до первого сентября оставалось всего недели две.

Кто там был виноват – районо ли, за месяц до того уверявшее папу с мамой, что жильё для учителей в этой деревне давно готово, директор ли школы, подавший в районо неверные сведения, сам ли наш отец, не удосужившийся сперва съездить в эту деревню «на разведку», – это мне неведомо. Но я хорошо помню, как поступил папа, оказавшийся с женой, детьми и грудой коробок и узлов на окраине захудалой ярославской деревни, в середине августа, в конце 60-х годов прошлого века.

Он не поехал ни в районо, ни в облоно «качать права», стучать кулаком по столу. Он обошёл соседние избы – и договорился с хозяевами одной из них о временном приюте для семьи. Вещи затащили в чью-то пустую сарайку, накрыли толем. А сам папа взял в руки лопату – и за несколько дней вырыл в крутом берегу местной речушки землянку, четыре метра на четыре. Укрепил деревянными столбиками и досками земляной потолок, купил по дешёвке горбыля и обшил им немудрёное жильё изнутри; сколотил дверь. Потом в землянке появились два топчана и раскладушка. И все мы вчетвером жили в этой «береговой норе» месяца два, покуда учительскую квартиру не обустроили для проживания. Жили – и в ус себе не дули.

Мне, шестикласснику, помню, такое житьё даже нравилось. Проснёшься, выйдешь из дверей – и сразу перед собой видишь зелёный бережок, деревья, речку, всю Божию благодать… Справишь за кустиком малую нужду, хватаешь удочку – и бежишь таскать из воды голавлей!

Наш папа ещё и много лет спустя любил представлять «в лицах» тамошних старух, которым этот его поступок казался диким. Он сгибался в три погибели, шёл, косолапя, расставив руки в стороны, водил головой, как бы ища собеседника. И, наконец, как будто бы найдя, шипел, выпучив глаза:

– Мужик-то!.. так в землянке-то и жил!..

А мы покатывались со смеху.

Теперь я хорошо понимаю, кого высмеивал наш папа, – шипящую «неработь».

С годами я и сам научился различать этот разряд людей. Во времена советской власти многих из них проще всего было увидеть на разных конференциях, за столом, покрытым красным полотном и украшенным непременным графином. Эти люди потрясали в воздухе кулаком, куда-то звали, в чём-то клялись… Потом они поднимались со стульев и громко пели «Интернационал», зорко посматривая при этом в зал: поёт ли такой-то, или просто открывает рот за компанию?

У каждого из них в кармане пиджака лежали заветные «красные корочки». Неработь дорожила этими корочками – и не зря: они давали ей добро на бездельничанье, на вечное пребывание возле красных столов и графинов.

Советская неработь не была дурой – она тоже сразу видела, что ты не из её разряда. Но пока ты молчал и не противоречил ей, она тебя не душила. Работай, дурачок, раз уж так любишь это дело, – хорошие работники всегда нужны. Если же ты пробовал возражать ей, доказывая, что белое – это белое, а не чёрное, то сразу становился для неё врагом на всю жизнь. А поскольку на всех властных стульях восседала в основном она, жизнь твоя вскоре могла показаться тебе с овчинку. Неработь тебе и «антисоветизм» сразу шила, и много чего ещё…

Спасало от беды всё то же – твоё желание и умение трудиться. Если все вокруг знали тебя как «вечного пахаря», ты мог рассчитывать на то, что не пропадёшь.

В 1991 году новые власти отобрали у советской неработи заветные красные корочки – и та взвыла не по-детски. Но тут же, увидев, что и в новых условиях умение красиво потрясать кулаком и куда-то звать народ столь же востребовано, сколь и прежде, пристроилась там, куда её взяли.

А те, кто любил и умел делать что-то нужное людям, – остались при своём интересе. Теперь, правда, душить их стало труднее: они сами распоряжались своей судьбой. И их по-прежнему уважали все порядочные и умные люди. Уважали – и помогали выжить.

Помню, как в 2000-х годах одна гнида из бывших комсомольцев, только что назначенная в большие ярославские начальники, «наехала» на меня всей мощью своего административного аппарата – отобрала и госзаказ, с которым я многие годы безупречно справлялся, и газету, и помещение в центре города. Даже юриста своего прислала – и тот долго копался в бумагах моего предприятия, ища несуществующие ошибки и нарушения.

Что ж, отобрали так отобрали. Я перешёл через улицу – и постучался в дверь предприятия, которым руководил мой бывший однокашник. Рассказал о том, как поступила со мной комсомольская гнида.

– Это за что он тебя так? – поинтересовался однокашник.

– А за то, что я десять лет тому назад не перебежал в его команду. Помнишь, он тогда свою кандидатуру выставлял на выборах губернатора – и бездарно продул? Он ведь перед той кампанией меня тайно звал к себе – а я не пошёл. Толя, ну как я мог пойти? Я же пришёл в эту команду, работаю на действующего губернатора… И что теперь – я должен был предавать его? Да и какой из этой гниды губернатор!.. он же ни разу даже плохоньким предприятием не руководил – только «Интернационал» пел на конференциях да куратору депеши писал. Ну, вот он через десять лет вернулся в губернию на белом коне – и мстит всем, кто под него тогда не лёг…

Однокашник почесал затылок, подумал.

– Ну, ладно! – сказал он. – Ты всю жизнь газеты делаешь – вот и делай. Бери нашу газету – и делай!

И три года затем я издавал газету этого предприятия. И в ус себе не дул.

Но что это я о себе… я же хотел о неработи. Она никуда не делась сегодня – и даже в последнее время лютует, поливает своих врагов из души в душу. Только теперь шьёт им уже не «антисоветизм», а «антинародность» и «безнравственность». Потеряв коммунистические красные корочки, обзавелась кучей других, – в том числе и «писательских».

– Но ведь я же писатель! – визжит неработь с «писательского» сайта. – Я же писатель! Почему мне не дают всё то, что мне положено, – писательскую дачу, кабинет, льготы, графу в реестре?

И сколько ни доказывай, что до звания писателя она не доросла, поскольку даже пишет с кучей грамматических ошибок, не говоря уж о пунктуационных, – неработь и слышать тебя не желает. «Ведь вот же, – кричит она, – вот мои красные корочки. В них чёрным по белому написано, что я – писатель. Даже печать там стоит!..»

Особенно лютует неработь в городах, где её по разным углам скопилось сегодня видимо-невидимо. Ехать в деревню и выращивать себе пропитание она не желает ни в коем разе. Скорей уж она, если очень прижмёт, перекроет какую-нибудь магистраль, устроит властям «транспортный коллапс»…

Я рассказываю обо всём этом своему приятелю Володе за кружечкой отличного пива, посредине замечательного ярославского лета.

«Лишь бы не работать», – кивая головой, подтверждает Володя.

Мы с ним допиваем пиво, жмём друг другу руки и расходимся. Нас ждут дела.

 

г. ЯРОСЛАВЛЬ