ФОРМУЛА РУССКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ

№ 2017 / 46, 28.12.2017

Столетний юбилей революций в России оживил дискуссию о путях, не то что бы развития, но исторических изменений российской государственности. «Развитие» – понятие неясное, если не сказать, мутное. И предполагает оно известную линейную картину времени и мира, некий путь «прогресса». У марксистов это сформулировано в «законе» смены общественно-экономических формаций. Однако после всего недавно пережитого Россией и миром, когда поступательное движение обратилось «вспять», исповедовать эту концепцию, более напоминающую квази-религиозную догму, уже не только не научно, но попросту неприлично.

Общеизвестно, пишет П.Н. Грюнберг, что «теория общественных формаций и их смен была разработана Марксом на историческом материале Запад­ной Европы, использованном к тому же избирательно. Составная часть коммунистической доктрины, марксова теория общественно-экономических формаций была перенесена на русскую историю и в XX в. в обязательном порядке принята нашей исторической наукой. К этому русское образованное общество было вполне подготовлено десятилетиями популяризации марксова учения и вполне его усвоило в качестве «единственно правильного» пути познания исторического процесса».

На сегодняшний день подавляющее число публикаций, посвящённых юбилею революций 1917 года, сводится к теме «гнилости царизма», имеющей своим следствием «прогрессивную» в известных пределах Февральскую и ещё более «прогрессивную» (вариант: «реакционную») Октябрьскую революцию.

Оставим в стороне размытые и совершенно ненаучные эпитеты «прогрессивный/реакционный» и попытаемся вывести формулу русской государственности. В конце концов, наиболее адекватным, хотя тоже не научным, понятием, которым можно было бы охарактеризовать хронически повторяющиеся кризисы русской государственности, начиная с начала XVII в. и по сию пору, было бы Смута. Впрочем, «науку» не следует превращать в фетиш и некую универсальную отмычку к тайнам бытия. Это всего лишь один из способов ориентации в мире со всеми его достоинствами и недостатками, причём весьма ограниченный. Недаром же сказано: «Есть теория, а есть опыт».

Русские историки – от Н.М. Карамзина до С.Ф. Платонова много писали о русской Смуте, однако даже не пытались дать её определения или сформулировать её основные признаки. По-своему подробно, можно даже сказать исчерпывающе, они исследовали фактическую последовательность событий, их политическую, хозяйственную и сословную подоплёку. И с этой точки зрения картина Смуты вполне ясна. Неясным остаётся всё же главный вопрос – почему вдруг Русское царство, молодое и бурно растущее, народ которого объединён общностью кровной, вероисповедной и государственной, оказалось вдруг ввергнутым в череду кровавых внутренних потрясений, которые едва не подвели черту под его существованием.

Наиболее ёмко, на наш взгляд, её определил покойный Митрополит Петербуржский и Ладожский Иоанн. «История, – отмечает он, – учит, что времена общественных нестроений и смут особенно чётко и ясно обнажают состояние народной души. Смута – отсутствие общепризнанных авторитетов и силовых механизмов контроля над общественным сознанием – даёт полный простор для выявления истинных и ложных ценностей. Наносное и пришлое спадает, как шелуха, и сквозь хаос и разноголосицу мятущегося, обезумевшего времени проступают черты бессмертной народной души в её неизменном стремлении к Небу, к покою и счастью религиозно осмысленного, богоугодного жития.

Смута есть искушение, посылаемое соборной душе народа как дар, как мученический венец, дабы предоставить ему возможность явить силу своей веры, верность родным святыням и крепость духа перед лицом соблазнов и искушений, скорбей и недоумений, злобных нападок и разрушительной ненависти».

«Расхожие утверждения о Смуте как о последствии «тиранического правления Ивана Грозного» – эффектны и броски, но исторически несостоятельны. Династический кризис, чреда неурожайных лет, несовершенство административно-государственного механизма управления страной – всё это, конечно, могло иметь место и в совокупности дать повод к волнениям и непорядкам. Но именно повод, а не причину. Её, как показывает наш исторический опыт, необходимо искать в сфере духовной, ибо именно там – все начала и концы бытия человеческого».

Не менее загадочны, на первый взгляд, и приччины падения Российской империи, слинявшей, по образному выражению В.В. Розанова, за три дня.

«Русь слиняла в два дня. Самое большее – в три. Даже «Новое Время» нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей. И собственно, подобного потрясения никогда не бывало, не исключая «Великого переселения народов». Там была – эпоха, «два или три века». Здесь – три дня, кажется даже два. Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска, и не осталось рабочего класса. Что же осталось-то? Странным образом – буквально ничего».

И надо же было такому случиться, что в те же три дня исчез могучий СССР – исторический продолжатель России.

Сейчас стало модным призывать к созданию СССР 2.0. Но давайте вдумаемся, что это означает. «СССР», как известно, расшифровывался как «Союз Советских Социалистических Республик». Топоним «Россия» в нём вновь отсутствует. И это глубоко символично: историческая Россия вновь оказывается лишней, ненужной, а вместо неё предлагается некий мутный социально-политический проект, потерпевший уже однажды сокрушительное поражение. Из этого следует, что нам опять предлагают ленинско-сталинский план национально-государственного строительства и устройства, потерпевший крушение в 1991 году буквально на ровном месте и являющийся нам нынче во всей красе в его кровавых усобицах и прочих трагических последствиях.

Наверняка кто-то скажет, что под «СССР 2.0» имеется в виду социально-экономическая система. Но кто же против справедливой общественно-экономической системы? Оставим в стороне проблему содержания понятия социальной справедливости, по-разному решавшуюся ещё Платоном и Аристотелем, отметив при этом, что социально-экономическая система немыслима без системы государственной, определяющей её основные параметры. Зависимость между ними не всегда прямая, но весьма существенная. Помнится, после Второй мировой войны Англия была вынуждена силою обстоятельств строить социализм, хотя и не советского толка, и построила его. Его элементы – национализация важнейших отраслей экономики, бесплатное здравоохранение и образование – не затронул даже «тэтчеризм». А ведь в послевоенной Англии, потерявшей все свои колонии и оказавшейся в самом отчаянном положении, в условиях монархии был построен социализм, создано собственное ядерное оружие и – что самое главное – страна выжила. Прикажете верить в таком случае, что все эти успехи были достигнуты «вопреки» монархии, а сам Георг VI не имеет к этому отношения? Но оставим до времени сию тему в покое и перейдём непосредственно к вопросу наиболее оптимального государственного устроения России, коль уж речь зашла о её «проектах» (в кавычках и без оных). При этом базироваться следует не на неких абстрактных и новомодных учениях, от которых за версту несёт господствующей идеологией, а на опыте – высшей форме человеческого знания. К сожалению, рефлексии на тему наиболее желательного и наилучшего государственного устроения России слишком мало. Очевидно, считается, что действующая конституция зафиксировала некий желанный оптимум, и «история, по выражению героя М.Е. Салтыкова-Щедрина, «прекратила течение своё».

Показательно, что с нетривиальным для исторической и правовой наук взглядом на Русскую историю и форму её государственности выступили филологи-пушкинисты, анализировавшие «Бориса Годунова». Не будучи связанными условностями и правилами, присущими цеху историков и правоведов, филологи могли позволить себе достаточно широкие и неожиданные обобщения. И хотя речь шла о пушкинской трагедии, главный посыл литературоведов был ясен и однозначен.

Пушкин, писал Г.А. Лесскис, обнаружил «порочный круг русской истории, который и составлял единственную трагическую коллизию в истории Московии: самодержавие порождает Смуту, а Смута порождает самодержавие, и ничего другого быть не может».

В «Борисе Годунове», отмечает автор, Пушкин сделал для себя фундаментальное открытие, которое позднее (в 1830 г.) он изложит в публицистической форме в рецензии на книгу Н.Полевого, – «о несходстве путей исторического развития России и Европы. < > Смута оказалась национальным русским явлением, имеющим причины, но не несущим никаких новых исторических следствий, гак что история оказывалась «замкнутой» и обречённой на повторяющиеся переходы Самодержавия в Смуту, а Смуты – в Самодержавие. Это открытие соответствовало реальному положению вещей: порочный круг действительно и составлял единственную трагедию всей русской истории не только московского, но и петербургского периода».

Ниже Лесскис выразился ещё резче: «…обнаруживается порочный круг русской истории: революция европейского типа, заменяющая одни правовые нормы другими правовыми же, но более демократичными, в мире Годуновых и Шуйских, Пименов и Юродивых невозможна; здесь возможна лишь смута, замещающая Бориса Гришкой, а Гришку – другим царём, но характер власти при этом остаётся неизменным».

К аналогичному выводу пришёл и анализировавший пушкинского «Бориса Годунова» филолог Ф. Раскольников: «Закономерность, которую обнаружил Пушкин не только в русской истории, но и в жизни вообще, можно обозначить как «закон волны или цикличности». Этому «закону», выражающемуся в смене дня и ночи, времён года, поколений и проч., подчиняется и ритм истории, и в нём осуществляется Судьба. Не христианское Провидение, как, вслед за Карамзиным, утверждают Энгельгардт и Непомнящий, а Судьба, Рок».

В итоге, как подчёркивает М. Альтшуллер, «получается дурная бесконечность: воцарение при одобрении народа – восстание – гибель царя – новое воцарение – одобрение народа – гибель… Из этой бесконечности нет и не может быть выхода».

Итак, Смута порождает Самодержавие, а сама история, по Пушкину, есть Промысл Божий, спасающий Россию самодержавием. Что ж, проследим историю смут, которые пережила Россия, и попытаемся сделать из их опыта некие выводы относительно оптимальной формулы её государственного устроения. И будем держать при этом в уме мысль великого русского поэта и мыслителя А.С. Пушкина о том, что «Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою; что история её требует другой мысли, другой формулы». Мы вполне отдаём себе отчёт, что Пушкин для современных учёных не указ. Впрочем, непонятно, кто для них в настоящее время, кроме начальства, указ. Молчит академическая наука, хотя кому, казалось бы, как не т. наз. «теории государства и права» и обсуждать её. Или хотя бы истории политических и правовых учений. И невольно вспоминается известное речение, произнесённое 14 декабря 1825 года: «… и жена его Конституция». Не менее красноречиво молчание политических лидеров и партий, обязанных в силу своего положения задумываться о перспективах государственности в откровенно кризисный период и хотя бы начинать дискуссии на эту тему.

Одним словом, о насущном государственном бытии России и стратегии её укрепления и перспектив не говорится практически ничего. Попробуем восполнить в меру своих сил эту досадную лакуну.

Длившаяся доброе десятилетие первая Смута, начавшаяся с династического кризиса, которым умело воспользовались внутренние и внешние силы, привела к восстановлению монархии. Петровские реформы по сути демонтировали русскую монархию и привели к созданию абсолютизма на западный манер. Попытка переломить ситуацию, предпринятая Павлом Первым, была пресечена элитой на корню, и положение дел начало постепенно выправляться лишь с началом царствования его внука – Николая Первого. Его сын начал великие реформы, воссоздавшие органы местного самоуправления – земства.

Вторая Смута, разразившаяся в 1905 году и по видимости, точнее, кажимости, завершившаяся в марте 1917 года, привела к крушению монархии и попытке создания формально «республиканского» и «демократического правления» с его парламентаризмом и прочей закулисной атрибутикой. «Парламентаризм и демократия» продержались до октября месяца.

Формально, РСФСР была республикой, но республикой «особого типа». Бывший премьер СССР В.М. Молотов неоднократно назвал государственность советской России «сверхдиктатурой». Отличительной чертой этого периода стала «полиархия вождей», завершившаяся к 1940 году властью одного вождя с широчайшим набором явных и подразумеваемых («дискретных») полномочий.

Показательно, как быстро и престранным образом регенерировалась «монархия» в Красной России, восстановилась в СССР в новом обличье. «Сама по себе», разумеется. Через скоротечные «двуумвираты» и «триумвираты».

Историки, в том числе и историки права, до сих пор не подвергли научному анализу феномен удивительного симбиоза государства и правящей партии, а посему рисовать картину образа и сущности советского государства можно лишь очень грубыми мазками.

Разумеется, вожди «избирались», и «выборы» их как фактических глав государств осуществлялись до последних дней СССР. Все вожди, а впоследствии «лидеры» Советского государства избирались в Верховный Совет СССР и тем легитимировали своё положение в сложившейся системе власти.

Крах СССР вновь, как и марте 17-го, породил мечтания о парламентарной республике, однако после расстрела парламента страна – теперь уже РФ – вернулась к идее сильной президентской власти, т.е. опять-таки власти одного лица с неопределённо широким объёмом полномочий.

Нынешнюю президентскую власть тоже с полным правом можно, хотя и с известными оговорками, уподобить власти монарха. Одним словом, за две Смуты система единоличной власти регенерировалась, проявив завидную живучесть в совершенно разных исторических и политических условиях.

Итак, от Рюрика до наших дней мы видим совершенно отчётливую константу: сильную личную власть главы государства. Всяческие попытки ограничить её ведут в России к кровавому хаосу, условия выхода из которого оказываются крайне тяжёлыми. Из этого вытекает, что оптимумом формы государственности в России является монархия. Все прочие исторические формы – «вождизм», «генеральное секретарство», президентство – перифразы этой формы государственного устроения, ухудшенные, а то и вовсе пародийные.

Перейдём ко второму важному элементу государства – представительным органам. Практически всю историю Руси-России-СССР-РФ органы народного представительства имели совещательный характер. Явное усиление их роли в общественной и государственной жизни страны имело место в нашей истории во времена смут. Выход из смуты приводил эти органы в «первобытное», т.е. докризисное состояние». Исключение составляют времена Иоанна Грозного с его Стоглавом и окончания первой Смуты с избранием на царство Михаила Романова, а также утверждение Соборного уложения 1649 года.

Показательно, что начиная с 1905 года «парламенты», почувствовавшие «волю», стали играть совершенно деструктивную роль. После прямых телерепортажей с Первого Съезда народных депутатов СССР 1989 года стало отчётливо понятно, по какой причине Николай II вынужден был распускат две первые Думы и держать в крепкой узде Третью. И как только вожжи ослабли, случился март 17-го. Если взять ситуацию, как говорят математики, «по модулю», то и Верховный Совет РСФСР не мог стать примером для подражания. В результате по Конституции 1993 года мы получили практически беззубый орган, с основательно урезанными компетенциями. В известной мере это было возвращение к доперестроечному советскому образцу машины для голосования. И если в первые годы жизни советского государства парламенту разрешались некие вольности, то уже в середине 30-х они были сведены к нулю, причём по объективным обстоятельствам. А как говорил один персонаж Э. Олби, «такие обстоятельства всегда находятся».

Нынешняя Государственная дума по сути мало чем отличается от советского парламента. И опять-таки по объективной причине. Ради того, чтобы не допускать разбалансировки системы, пришлось срочно создавать «партию начальников», контролирующую законодательный процесс и не допускающую резких движений. Благодатно это или не очень – иной вопрос. Мы опять-таки берём ситуацию «по модулю».

Таким образом, итог исторического бытия России таков, что высшие представительные органы играют второстепенную, законосовещательную по сути, а не законодательную по своей юридической форме, роль.

Третий элемент государственности – местное самоуправление.

Едва ли будет преувеличением, если мы скажем, что наибольшее значение за всю истории нашей страны органы местной власти имели во времена опять-таки Иоанна Грозного. Роль их резко возрастала во времена смут. Фактически они вынесли на себе тяжесть распада русского государства в период самозванчества. Не до конца выяснена ещё и роль советов в период Гражданской войны, когда силы центральной власти оказывались не в состоянии контролировать страну или то, что от неё оставалось.

С упрочением центральной власти роль местного самоуправления вновь резко «умалялась». В позднесоветские времена на каждом съезде КПСС в качестве привычной мантры звучал с высокой трибуны тезис о «необходимости повышения роли местных советов». Однако воз оставался по-прежнему там, где и был. Ситуация с местным самоуправлением едва ли не ухудшилась после принятия конституции РФ. Свидетельство тому «бессмысленные и беспощадные» попытки привести ситуацию к единому знаменателю.

Дабы не пахло духом советской власти, отцы-писатели нынешней конституции лишили органы местного самоуправления статуса органов государственной власти. Бумага в очередной раз стерпела: дух выветрился, проблемы остались.

Подведём итоги. Сквозной формулой государственности России становятся сильная личная власть главы государства, законосовещательные органы народного представительства и пребывающие в «ничтожестве» органы местной власти («самоуправления»).

Нетрудно заметить, что нынешнее положение дел, не говоря уже о предыдущих советских, воспроизводит тысячелетнюю доминанту русской монархии.

В истории политической и правовой мысли рассуждения о достоинствах и недостатках наследственной монархии в её сравнении с республикой/демократией занимают одно из главных мест. И аргументов в пользу монархии оказывается отчего-то куда больше, нежели в пользу республики/демократии. Дело однако заключается в том, что с известных пор говорить о преимуществах монархии перед прочими формами правлениями стало «немодным», в основном по чисто политическим соображениями.

Заговору против монархии уже несколько веков. И причина его не в любви заговорщиков – идеологов и практиков – к «народоправству», но в их стремлении к власти, обретение которой в условиях монархии было для них делом невозможным. Проще говоря, в воле к власти. Надо отдать им должное: «товарищи» (известный масонский термин) работали на долгую перспективу.

Преимущества же монархической формы правления очевидны. Так, сама собою решается проблема с преемником, на которой ломают себе шею вожди и диктаторы, отчего-то никогда не поспевающие обеспечить себе желаемого преемника. Кроме того, обеспечивается длительность правления. А входить в курс дел по управлению такой страной как Россия, неизбежно приходится долго. Оттого и править в ней нужно долго, без оглядки на очередной «выборный сезон». Кстати, не показательно ли, что русское слово «государство» производное от «государя»?

В иных языках понятие «государства» описывается в совсем иных терминах. Да и история этого сугубо лингвистического вопроса наводит на многие размышления. А ведь известно, что Бытие живёт в языке.

Разумеется, обсуждение темы перспектив монархии в России может легко соскользнуть в формальную плоскость, что было бы даже вполне естественно: ну чем, спрашивается, отличается избираемый на пять лет король в Малайзии от избираемого на пять же лет президента?

Или: в чём отличие «вечного» («бессрочного» – «так сложилось исторически») президента (покойного Дювалье, к примеру, или Стресснера) от короля Дании?

Давайте же признаем, наконец, что президентство штука ненадёжная. Простой пример: приходит новый президент в свой Овальный кабинет (возьмём для примера «светоч демократии» США) и начинает знакомиться с передаваемыми ему делами. Но помимо бывшего президента дела ему на ознакомление несут чиновники, имеющие своё начальство и «дававшие подписку». И знакомят его с делами, с которыми ему «положено» (кем!!!) ознакомиться. Строго в рамках инструкции. И едва ли новый президент будет в курсе всего. На все свои порядки – инструкции, параграфы, и т.п. а таких чиновников – немало. А над ними свои начальники.

Известна же ситуация с Карибским кризисом: Кеннеди в последний момент понял, что Хрущёву известно про Америку нечто, что НЕ ИЗВЕСТНО было и НЕ БЫЛО ДОЛОЖЕНО ему – самому главному формально начальнику Америки. И не было доложено не то, с кем флиртовала в последний раз его подружка Мэрилин Монро, а нечто такое, из-за чего может начаться атомная война. И теперь представьте себе его положение! И кто в таком ситуации главный? Он, президент, или некто, вводящий его в курс дел?

Кстати, вы уверены, что новый президент уже ознакомлен с переданными ему по описи делами? Бонапарту, между прочим, тоже предлагали президентство, однако он подобную «инициативу с мест» пресёк на корню: «Я не свинья, чтобы меня зарезали по осени!» Понимал человек, что к чему. И это удел всех президентов.

Не то Монарх. Его не только вводят в курс дела, но он и сам эти дела создаёт и следит за тем, чтобы в эти дела никто не вмешивался. Он становится ГЛАВНЫМ и ОПРЕДЕЛЯЮЩИМ. Даже если он и «конституционный». Потому что он один получает всю полноту информации, и связан формальными и неформальными узами со своими «элитариями». И было бы наивно полагать, что полномочия его прописаны исключительно в «конституции». По «конституции» ни одна страна в мире не живёт и жить не может в принципе, ибо «конституция» это всего лишь набор неких формальных правил и процедур, но никак не СУЩЕСТВО и СОДЕРЖАНИЕ государственной и политической жизни.

Что же касается избираемых президентов, то как-то забывается, что народ избирает их из числа тех, кого ему предлагают. А в современных условиях пропуском в их число является посредственность (милая или не очень – другой вопрос), а также способность и готовность кандидата чётко исполнять приказы тех, кого мы не выбираем и даже не знаем. А если и избираем, то не факт, что того, кого следовало бы. Похоже, что история хождения товарища Ельцина во власть, если кого-то чему-то и научила, то далеко не всех.

Одним словом, монархия, это формула бытия государственности в России. А если учесть, что государство есть организационно-политическая форма бытия народа, имеющего свою историю, традиции, свои «культурные коды», то становится понятным, отчего чужеродные модели, ориентированные на иную антропологию, не приживаются на русской почве.

Со времён Платона и Аристотеля в теории существует традиция различения «правильных» и «неправильных» форм государства. И посему задачей теоретиков и практиков становится не поиск «наилучшей формы правления», пригодной во все времена для всех народов, а методическое и неуклонное улучшение «правильных» форм государства и недопущение их превращения в «неправильные».

 

Борис КУРКИН