СЛОВО БЕЗУМЦА

№ 2017 / 46, 28.12.2017

Записки сумасшедшего. «Немецкий театр» (Берлин). Спектакль в Москве в рамках «Сезона Станиславского».

Самуэль Финци, известный немецкий актёр болгарского происхождения, впервые сыграл в моноспектакле «Записки сумасшедшего» берлинского «Немецкого театра» в постановке Ханны Рудольф в 2008 году, в возрасте сорока двух лет – а это как раз возраст Поприщина, героя гоголевской повести. По странному совпадению, именно в сорок два года и сам Николай Васильевич Гоголь впал в умопомрачение и сжёг свои рукописи, так что написанный им в двадцатипятилетнем возрасте шедевр оказался в некотором смысле провидческим.

За девять лет, что прошли с премьеры до показа спектакля в рамках «Сезона Станиславского» в Москве, спектакль был показан на многочисленных сценах Европы, участвовал в театральных фестивалях и конкурсах. За эти годы спектакль не потерял в энергии и художественной выразительности. Как говорит сам актёр, он часто импровизирует и постоянно находит источники вдохновения в гоголевском тексте.

После открытия занавеса на сцене видны одинокий стул и прикрытая тёмной пыльной мешковиной нагруженная тележка (сценография Марайле Креттек). За этим нехитрым реквизитом – ещё один занавес, который не поднимется до самого финала. Однако пока даже начало представления задерживается. Кто-то сбоку ряду в седьмом начинает выражать возмущение: ведь он заплатил деньги, а спектакля до сих пор нет, и обстановка какая-то странная. Далее звучит: «Я люблю бывать в театре. Как только грош заведётся в кармане – никак не утерпишь не пойти». А это уже цитата из «Записок сумасшедшего» – из середины. Проговорив всё это по-русски без акцента, на сцену с трудом поднимается немолодой мужчина в мешковатом костюме (художник по костюмам Геральдина Арнольд) и уже по-немецки (на этот язык текст перевёл Кай Боровски) начинает произносить исповедь-дневник.

Поначалу не ощущаются у него признаки сумасшествия, лишь эксцентричны отдельные замечания вроде: «Эка глупый народ французы! Ну, чего хотят они? Взял бы, ей-богу, их всех, да и перепорол розгами!» (после этого актёр исступлённо бьёт воображаемых французов дощечкой из стоявшей на сцене повозки). Лишь постепенно вырисовываются странности: чрезмерное увлечение политикой, сарказм по отношению к коллегам и даже к начальникам (едкий тон, подхихикивания). Герой не подчёркивает своей униженности и «трагедии маленького человека», к чему мы привыкли благодаря школьным учебникам и критическим комментариям. С самого начала он уверен в себе, и мания величия возникает не на пустом месте.

Значительное место в постановке занимает работа с предметами. Она контрапунктом сопровождает игру актёра. В момент первых странностей (подслушанный разговор собачек) исполнитель сдёргивает накидку со штабеля паркетных дощечек на тележке, потом время от времени берёт ту или иную дощечку и играет с ней (кого-то в воображении бьёт, кому-то угрожает) но, успокоившись, педантично кладёт на место.

Однако, когда герой окончательно теряет рассудок, он разбрасывает всю кучу дощечек по полу, кладёт на эту груду стул, пытается усесться на него, как на трон, и падает.

Поражает экономия выразительных средств: мимикой, скупыми движениями, едва заметными переменами в интонации актёр рисует не только картину сумасшествия героя, но и окружающую его среду, гнетущую обстановку казённого учреждения, где Аксентий Иванович Поприщин работает (чинит перья для директора), пошлые разговоры людей вокруг, промозглую, отравляющую атмосферу большого города.

Вот актёр иронически, презрительно смотрит на воображаемых соперников, противников, «французов», вот, рассуждая о том, что «у всякого петуха есть Испания, что она у него находится под перьями», перевоплощается в петуха.

Финальный, жалобный монолог С.Финци произносит, как и начальные фразы, по-русски. Возможно, это связано не только с тем, что исполнитель владеет русским языком: во время гастролей спектакля в Париже некоторые куски звучали и по-французски – вероятно, для усиления эффекта в наиболее эмоциональные моменты.

Задний занавес поднимается, за ним открывается тёмная бездна, ожидающая героя. И он убегает от неё.

Уже спустившись со сцены и уходя в фойе, герой становится совершенно спокоен и будничным тоном спрашивает: «А знаете ли, что у алжирского дея под самым носом шишка?», и такое умиротворённое завершение представляется оправданным и усиливающим художественное воздействие.

Волшебство перевоплощения, глубина выражения мыслей и страданий человека в жестоком мире не оставляют зрителей равнодушными и по праву приносят успех спектаклю.

 

Ильдар САФУАНОВ