Юрий Павлов. ВЕЛИКАЯ ТОЛЕРАНЦИЯ И ДИССИДЕНТСТВО

№ 2006 / 31, 23.02.2015

Заметки на полях статей и дневника Владимира Лакшина

lakshin1

Из многочисленных записей Твардовского разных лет следует, что с «Одного дня…» собственно и начинается новый «Новый мир», а рассказ Солженицына – своеобразная точка отсчёта в деятельности главного редактора и всего журнала. Вполне естественно, что идеолог «Нового мира» В. Лакшин в 1964 году одним из первых откликнулся на явление Солженицына программной статьёй «Иван Денисович, его друзья и недруги». В 1989 году в предисловии к книге, названном символично «Четверть века спустя», Владимир Яковлевич утверждает, что Александр Солженицын стоял у истоков возрождения художественного реализма в литературе. Думаю, следовало пояснить, когда и на ком этот реализм прервался, а также каковы его принципы, ибо литературный процесс 40-х – 50-х годов (например «Возвращение» А. Платонова или «Поморка» Ю.Казакова) свидетельствует о жизни реализма. В таком случае, что тогда возрождал А.Солженицын?
     Вызывает вопрос и мысль В.Лакшина о том, что автор «Одного дня…» открыл возможность свободного дыхания для Ф.Абрамова, Ч.Айтматова, С.Залыгина, Б.Можаева, В.Быкова… Свободное дыхание у большинства из названных и неназванных авторов, которые традиционно звучат в этой связи, было ещё до публикации рассказа Александра Солженицына. Назову лишь статью «Люди колхозной деревни в послевоенной литературе» (1954) и роман «Братья и сёстры» (1958) Фёдора Абрамова. К тому же Лакшин и в 1964, и в 1989 году, как и многие авторы разных направлений, не замечает тенденциозность, заданность «свободного дыхания» Солженицына уже в «Одном дне…».
     Через 25 лет после выхода статьи «Иван Денисович, его друзья и недруги» В.Лакшин признаёт свою частичную неправоту: «несколько «пережал», восхищаясь сценой кладки стены на строительстве Соцгородка. Ведь это прежде всего труд заключённых, труд не свободный, подневольный <…>; за лагерной колючкой все, за исключением заведомых стукачей и мерзавцев, были несчастными, страдающими от деспотизма людьми». Высказывание В.Лакшина совпадает по смыслу с многочисленными суждениями В.Гроссмана в романе «Жизнь и судьба». В отличие от этих авторов известный славянофил К.Аксаков ещё в XIX веке высказал справедливую мысль в статье «Рабство и свобода»: свобода – понятие не внешнее, а внутреннее. И в лагере можно быть свободным, утверждает в повести «Правила игры» Л.Бородин, знающий «колючку» не понаслышке.
     Это не понимают В.Лакшин и В.Гроссман. Последний в своём романе приходит к внешне-механическому, примитивно-искусственному делению жизни человека на лагерь – несвободу и на лагерь – свободу, где личность, по словам В.Гроссмана, «не может быть несчастлива». Интересно, как отнеслись бы светочи «левой» мысли к высказываниям Олега Волкова и Леонида Бородина (отсидевших соответственно 28 и 12 лет), в которых утверждается, что в заключении они были не только свободны, но и счастливы. Бородин в лагере испытал наиболее счастливые минуты в своей жизни, а Волков говорил, что любому человеку, особенно писателю, полезно посидеть.
     Очевидно и другое: В.Лакшин и В.Гроссман абсолютизируют, фетишизируют свободу, что, по словам того же К.Аксакова, является формой рабства. Лакшин и Гроссман, как и их единомышленники, предшественники и последователи, – слепые пленники «свободы».
     В статьях и дневнике В.Лакшина даются и точные оценки А.Солженицыну, прежде всего человеку. И не грех сегодня различным певцам Александра Исаевича прокомментировать высказывания Владимира Яковлевича. При этом уровень эмоций и обвинений, что в своё время продемонстрировал Борис Можаев, вряд ли продуктивен.
     В работе «Солженицын, Твардовский и «Новый мир» В.Лакшин, прибегая к помощи риторического вопроса, утверждает: «Он думает, что воюет с «режимом», с «идеологией». Но не воюет ли он уже с многомиллионным народом, населяющим эту страну». Таким образом, Лакшин, наверное, первым отметил важнейшую особенность мировоззрения Солженицына, на которую позже на примере прозы и публицистики указали многие «правые». Важно и то, что данная характеристика применима и к большинству других борцов и якобы борцов с режимом.
     Александр Солженицын хорошо сказал о «деревянном сердце» Андрея Вознесенского. Владимир Лакшин в статьях и дневниках останавливается на эпизодах, которые заставляют усомниться в сердечности самого Александра Исаевича. Просьба Твардовского приехать к нему в труднейший период жизни так встречена Солженицыным: «Я не санитарная машина». А на предложение младшей дочери Твардовского прийти проститься с отцом в морге накануне похорон Солженицын ответил: «У меня сегодня весь день распланирован. Я приду завтра в ЦДЛ, так у меня намечено». Один из комментариев Лакшина к первому эпизоду такой: «О каких добрых, товарищеских отношениях можно тогда говорить? Какое Христианство проповедовать?»

* * *

Реакция на лекцию о Достоевском, прочитанную 27 октября 1971 года в Музее изобразительных искусств, вызвала вопрос: чем объяснить хулу не только ортодоксов, но и либералов. Встреча же с одной из слушательниц, пригласившей Лакшина в гости, подвигла к ответу на этот вопрос, к размышлениям на общие темы, об интеллигенции и либерализме в частности.
     Комментируя – такие привычные для «левых» – обвинения хозяйки в «фашизации мысли, сталинщине» и альтернативу, предложенную ею, В.Лакшин приходит к выводу, что женщина выразила общее настроение либеральной интеллигенции, которая культивирует бесцельную мысль.
     Общая характеристика, перефразируя В.Лакшина, московских чуть прокисших сливок – это, с небольшими поправками, и точно выраженная сущность либералов двух последних десятилетий: «Они проклинают XIX век как идейный, не верят ни в чох, ни в грай и могут жить припеваючи, не ссорясь с властью и утешая себя сознанием своей элитной независимости <…>. Они возводят свой собственный интерес в какую-то 15-ю степень теоретической отвлечённости и сражаются за него яростно, как за «чистую идею».
     Жаль, конечно, что подобное пишется Лакшиным только в дневнике. Понимаю: опубликовать такое в «Новом мире» или «Юности» было невозможно из-за либеральной цензуры. Данный портрет – это своеобразная иллюстрация, дополнение к стихотворению Николая Рубцова «В гостях», где речь идёт уже о ленинградских «сливках»…
     Определяя платформу «Нового мира» задним числом, в 1989 году в статье «Четверть века спустя» В.Лакшин писал: «Журнал побуждал открытыми глазами взглянуть на недавнее прошлое с трагедий сталинских лагерей и массовым беззаконием (А.Солженицын, Ю.Домбровский, А.Побожий), с насильственной коллективизацией (С.Залыгин) и кровавой ценой победы в войне (В.Быков,Г.Бакланов, К.Воробьёв)». Это высказывание даёт наглядное представление о плоском, «новомировском», «левом» видении нашей истории ХХ века.
     Во-первых, лагеря возникли не при Сталине, а гораздо раньше, о чём неоднократно писалось и в период перестройки, и что В.Лакшин и его единомышленники оценивали как защиту Сталина. Характерно, что версия о несталинском происхождении лагерей даётся и в «Одном дне…»: «Об этом старике говорили Шухову, что он по лагерям да по тюрьмам сидит несчётно, сколько Советская власть стоит». И то, что лагерь – неотъемлемая часть советской системы, не видели или не хотели признавать В.Лакшин, А.Твардовский, «новомировцы», «шестидесятники».
     Во-вторых, советско-социалистические иллюзии В.Лакшина проявились и в выражении «насильственная коллективизация». Как будто она была или бывает иной?
     В-третьих, о кровавой цене победы обычно говорят либо люди недалёкие, либо, мягко выражаясь, небожители, либо те «левые», которые хотят поставить под сомнение, по сути перечеркнуть нашу победу. Какая цена могла быть у СССР, воевавшего против Германии, и, на что одним из первых указал В.Кожинов, большей части Европы? А вообще вопрос цены в таких случаях – не русский вопрос. И дело здесь не в жестокости и бездарности полководцев, а в готовности большей части народа отдать свою жизнь за свободу Родины. Мы же не американцы, и слава богу, американцы, которые при минимуме вклада, потерь извлекли максимум, сверхмаксимум выгод, да ещё нагло настаивают на своей решающей роли в победе над фашизмом.
     В 1989 году Владимир Лакшин поправляет тех «западных» авторов, которые называли «Новый мир» либеральным журналом, – «не либеральный, а демократический». Демократизм в понимании Лакшина и работников журнала подразумевает и «внимание к народной боли, к заботам и беде людей, живущих в краях, далёких от столиц…». Более того, Владимир Яковлевич утверждает, что веру Твардовского «в первенствующее значение народных интересов» разделяли все сотрудники «Нового мира».
     Эти и подобные утверждения Лакшина вступают в противоречие с его же высказываниями о народе. В статье «Солженицын, Твардовский и «Новый мир» Владимир Яковлевич, как истовый марксист-ленинец, спасая идею социализма, прибегает к помощи известных самых мерзких, облыжных «аргументов», так популярных среди «левой» интеллигенции на протяжении последних почти сорока лет.
     Общий посыл о том, что любая идея может быть искажена и даже убита реальностью: природой людей, генетически незрелых как род, скверной исторической почвой и т.д., Лакшин вполне внятно иллюстрирует: «А может, все беды и неудачи нашей страны оттого как раз, что социализм понят по-старому, по-монархически, в соответствии с дорогими автору «Телёнка» давними российскими традициями? Ведь идея социализма, пришедшая к нам с развитого Запада, хоть и поддержанная инстинктивно навыками нашей крестьянской общины, пала на такую, в общем, глухую, придавленную вековыми традициями рабства, порченную петербургской бюрократией почву, что и сама… Впрочем, это уже другая тема». Точные оценки подобным обвинениям давались многократно, начиная с блестящей статьи Александра Солженицына «Наши плюралисты», поэтому от комментариев откажусь.
     В дневнике от 22 ноября 1970 года Владимир Лакшин приводит разговор в электричке, переданный ему В. Из него следует, что двое попутчиков В., «на вид люди интеллигентные», совершенно не разбирались в современной литературе, путают Твардовского с Евтушенко и т.п. И этот частный, безобидный, нормальный эпизод даёт основание «народолюбцу» Лакшину для глобального вывода: «Вот она Расея, верящая, что «Литва с неба упала», – и ради неё Твардовский растрачивал кровь и нервы, жёг жизнь свою. Тоска».
     Это всё равно, что поносить Россию за то, что, по свидетельству Твардовского, В.Жданов пересадку черёмухи назвал выкорчёвкой и путает породы деревьев. Не обязаны все интеллигентные люди разбираться в перипетиях литературной борьбы, знать Твардовского, Евтушенко, Дудинцева. Тем более всё это не повод для выпадов против «Расеи». Что же касается Твардовского, то он был благодарен и воодушевлён поддержкой «простых» читателей после снятия его с поста главного редактора и огорчён предательством многих литераторов, «новомировцев»…

* * *

Сталин остался в восприятии Владимира Лакшина до конца жизни фигурой карикатурно-примитивной, чьи поступки, не укладывающиеся в «левые» стереотипы поведения, получают прямо-таки фантастические мотивировки. Так, как явствует из статьи «О доме и бездомье (Александр Блок и Михаил Булгаков)», поводом к реабилитации ёлки мог стать спектакль «Дни Турбиных» и «отцовский соблазн устроить ёлку для маленькой Светланы».
Какая странная, очень замедленная реакция у Сталина. Почему такое желание не возникло при маленьких Якове и Василии? Потому что они – мальчики или, быть может, их Сталин любил меньше? А реабилитация «русских фашистов», полководцев, отечественной истории и другое, стоящее в одном смысловом ряду с ёлкой, под влиянием каких спектаклей или желаний доставить себе и своим близким праздник возникло?

* * *

«Игорь Сац» – название одного из литературных портретов в книге В.Лакшина «Голоса и лица», вышедшей в 2004 году. Тёплые, лиричные, интересно написанные воспоминания наверняка полонят многих непрофессиональных читателей: они воспримут на веру всё, что сообщает о времени и его действующих лицах Владимир Лакшин. В этих воспоминаниях наглядно проявляются человеческие и исследовательские качества их автора.
     Отношение Лакшина к Сацу вызывает уважение и характеризует Владимира Яковлевича как человека благодарного, умеющего ценить близких ему людей. Однако, как это часто бывает, достоинство, доведённое до логического конца, становится слабым местом. Недостатком Лакшина-мыслителя, историка литературы, культуры. Так, в воспоминаниях не раз говорится, что Игорь Сац десятилетие был литературным секретарём, правой рукой, доверенным лицом Анатолия Луначарского. Этот факт вызвал соответствующие последствия. По словам В.Лакшина, «взгляд Саца на людей и вещи, явления искусства складывался под несомненным влиянием Луначарского».
     Если это так, то сие влияние плодотворным не назовёшь. Чтобы ни писали о Луначарском различные авторы от И.Саца и В.Лакшина до Л.Лиходеева и Е.Евтушенко, он стоит в первом ряду советских руководителей-людоедов, разрушителей традиционного православного сознания, убийц русской литературы, культуры.
     Луначарский, обладавший, по словам Л.Лиходеева, «великой толеранцией к диссидентству» (сразу виден демократ с претензией на ум и известными комплексами), отводил литературе роль служанки партии, которая, как говорится в статье «Марк Колосов», обладает «самой чистой, самой честной, самой объективной истиной». А в другой публикации «Пути современной литературы» в духе самых «неистовых ревнителей» Пролеткульта и РАППа утверждается: «только пролетарский писатель сможет нас удовлетворить вполне».
     Высказывания Саца, Лакшина, Лиходеева, Евтушенко и других авторов об интеллекте, гигантской эрудиции, художественном вкусе Луначарского меркнут на фоне его в высшей степени вульгарно-социологических, примитивных суждений о литературе (смотрите «Упадочное настроение среди молодёжи (есенинщина)», «Молодая рабочая литература», «Новая поэзия», «Пути современной литературы», «Иосиф Уткин», «Десять книг за 10 лет революции», «А.Блок», «Блок и революция», «Просвещение и революция» и другие работы) и на фоне таких высказываний: «Если бы пролетарский писатель даже был сейчас маленьким мальчиком по сравнению с попутчиками, он вырастет. За ним будущее. Его нутро куда здоровее попутчика».
     Если бы в Лакшине пульсировало русское «я», он бы обязательно отреагировал на, мягко говоря, нелюбовь манкурта Луначарского к исторической России и русским. Она – эта нелюбовь – многочисленными мыслями-уродцами, мыслями-саморазоблачениями выпирает и в статье о Блоке, где Россия именуется «страной несчастной <…>, забитой, слюнявой – всемирным посмешищем», и в откровенном признании: «Ведь мы з а в о е в а л и (разрядка моя. – Ю.П.) не сказочную страну…», и в выступлении перед учителями: «преподавание истории в направлении создания национальной гордости, национального чувства и т.д. должно быть отброшено; преподавание истории, жаждущей в примерах прошлого найти хорошие образцы для подражания, должно быть отброшено».
     Различные версии о Луначарском, якобы не вписавшемся в новый формат политического времени, выдвинутые И.Сацем, В.Лакшиным, Е.Евтушенко и т.д., звучат неубедительно, ибо по всем главным вопросам нарком просвещения был рупором этого времени. Так, в статье «Молодая рабочая литература» он клеймит «мещан», сочувствующих сельским жителям, не понимающим политику партии в деревне, и без тени сомнения в своей правоте и капли жалости заявляет: «Крестьянство – эдакое море, эдакое чудище, а мы строим социализм на его спине».
     Не менее показательно, как рассуждает о формах борьбы с кулачеством Анатолий Луначарский, представитель «славной богемы» (Л.Лиходеев), интеллигент, интеллектуал, гуманист: «Кулак – враг довольно сильный. Если бы кулаки были, как их часто изображают, заплывшие жиром, то можно бы их послать на бойню и переделать на мыло (так в одном рассказе говорится), но в том-то и дело, что их так легко не возьмёшь».
     И вот у такой, по определению Ивана Бунина, «гадины» десять лет – спокойно, созвучно – был секретарём и правой рукой Игорь Сац. Ситуация не изменилась и в дальнейшем: своё отношение к жизни и литературе Сац, по свидетельству Лакшина, определял по Луначарскому. Да и сам Владимир Яковлевич поступал подобным образом: из записи от 3 января 1970 года следует, что невостребованность современных луначарских оценивается им как недостаток времени.
     Лакшин, призывавший к покаянию многих, должен был обратить данный призыв к Игорю Сацу или к себе самому. К себе в первую очередь, потому что такими талантливыми воспоминаниями он из преступников от литературы, культуры и их подручных делал, употреблю выражение Владимира Яковлевича, «героев рождественской сказки».