МОЁ ХОББИ – ПИСАТЬ НЕ ЗА ДЕНЬГИ

№ 2006 / 36, 23.02.2015

Елена Исаева – поэт, драматург и сценарист, умеет «хорошо и просто» (так называется один из её поэтических сборников) говорить на довольно сложные темы. В своих экспериментальных пьесах, созданных с помощью техники вербатим, Исаева тактично и изящно рассказывает о таких неоднозначных вещах, как, например, проблема инцеста («Первый мужчина»), жалкое положение российской медицины («Док.тор»). А ещё в её репертуаре – «хорошо сделанные пьесы», спектакли по которым идут по всей стране (самая знаменитая – «Абрикосовый рай»), настоящие трагедии на библейском материале («Юдифь», «Давид и Вирсавия») и удивительно искренние автобиографические «Про мою маму и про меня» и «Третьеклассник Алёша» (спектакли идут в «Театре.doc»). Недавно у Елены Исаевой вышел новый сборник пьес.

– Ваш новый сборник «Лифт как место для знакомства» вышел в серии «Иной формат» (издательства «ЭКСМО») после братьев Дурненковых, Пресняковых, Курочкина, Угарова…
– В этой компании есть ещё один замечательный человек, который, к сожалению, совсем недавно умер совершенно неожиданно, – Алексей Дидуров. В этой серии у него вышла книга про русский рок. Я его ученица, начинала в созданном им литературном рок-кабаре «Кардиограмма». К сожалению, слово «кардиограмма» оказалось для него роковым. Ему как раз в последнее время успеть бы проверить сердце. Оказалось, он на ногах перехаживал инфаркт. Ему ещё не было шестидесяти…
Это уникальный человек, создавший вокруг себя творческое поле, в котором развивались многие известные наши музыканты, писатели, поэты. Его кабаре прошли Дмитрий Быков, Инна Кабыш, Лев Новожёнов, Виктор Шендерович, «Куртуазные маньеристы», Вадим Степанцов, Виктор Пеленягрэ, погибший в Абхазии поэт Александр Бардодым. С Дидуровым дружили Виктор Цой, Юрий Лоза, Майк Науменко, Юрий Шевчук, Александр Башлачёв и многие другие, о которых он потом и написал в своей книге. Владимир Вишневский был одним из корифеев кабаре.
Это легендарное место, в котором был один принцип: если ты интересен, талантлив, тебе есть, что сказать, то выходи к микрофону и говори. Там не было ни эстетических, ни политических запретов. Было много матерных стихов. Первый раз я пришла туда, вся такая воздушная, не хватало только белого фартучка или банта. Как раз стихи читал Вадим Степанцов, запросто употребляя мат. Я сидела на первом ряду и тут же пошла вся красными пятнами. Дидуров это увидел, а он был очень деликатный и тактичный человек, вышел к микрофону и прочёл целую лекцию о природе русского мата в русском языке. Потом я уже поняла, что в стихах Степанцова мат необходим, он используется там как речевая характеристика персонажа, а не абы только ругнуться. Есть, конечно, произведения, где мат – просто мат, то есть гадость и глупость. Я считаю, мату чаще можно найти достойный эквивалент в русском языке. Но бывает, что он незаменим.
Дидуров в четырнадцать лет пришёл в «Комсомолку», объездил всю страну, поднимал самые злободневные темы нашей провинции, писал о дедовщине в армии, был прекрасным журналистом, потрясающим бардом и поэтом. Казалось бы, личность такого масштаба должна подавлять, но это, наоборот, всех притягивало, он развивал других. Для него то, что делала в то время я, было чем-то вроде розовых соплей. Я была лирической девушкой, писала про несчастную любовь. Тем не менее он меня принимал и поддерживал, хотя мы эстетически не совпадали совершенно.
К тому же это была большая школа общения со зрителем: читаешь стихи, тут же получаешь отклик. В кабаре приходили не случайные люди, а те, кто хорошо воспринимал на слух. Это был огромный период хорошей литературной школы и возможность творческого существования. Из каждого Дидуров вытаскивал то, что становилось потом делом жизни. Он был для меня неким камертоном – и творческим, и человеческим. Да, в общем, и останется. В литературной студии в Бауманском, которую я веду, я придерживаюсь его принципов.
– Как вы попали в Бауманку?
– После школы пошла туда в многотиражку, работала сначала машинисткой, потом корреспондентом. Там была литературная студия, которую вела Полина Рожнова. Когда она ушла, так сложилось, что через какое-то время студию стала вести я. Понятно, что Бауманка – сложнейший технический вуз. Как раз то, что ребята не могут выплёскивать в свои чертежи, выливается в творчество. Там много гуманитарно-нереализованных людей. А это должно находить выход. Вот и находит.
– «Иной формат» предполагает необычную, нестандартную, раскованную форму и содержание…
– «Иной формат» – это действительно уникальное явление. Я не знаю ничего подобного. «Иной формат» – иной, потому что современная драматургия, например, – в принципе необычна для нашей книгоиздательской политики. Я считаю, что это подвиг для издательства «ЭКСМО», потому что оно, конечно, как и все издательства, преследует, в первую очередь, я думаю, коммерческие цели. А здесь оно рискует, позволяет себе экспериментировать. Я снимаю шляпу перед редактором этой серии Кариной Халатовой, которая, как настоящий подвижник, занимается современной драматургией, историей русского рока и многим таким, что пользуется не общепопсовым, а специфическим спросом. Но спрос-то этот есть! Его же надо удовлетворять!
Раньше было проще. Мы все читали Арбузова, Розова, Рощина… Странно было тогда представить, что современных драматургов могут не издавать или что невозможно найти их книг. Они выходили достаточно большими тиражами. Старшее поколение было вполне печатаемо. А вот поколение, которое идёт перед нами, тем, кому сейчас 45 – 55, практически не печатали. Например, удивительно, что у Михаила Угарова сборник вышел только сейчас. Нет книги пьес у Ольги Михайловой, Елены Греминой, даже у Владимира Гуркина, кажется, нет! Хотя «Любовь и голуби», «Кадриль» – шлягеры отечественного кинематографа.
– В последнее время, как мне показалось, издатели, наоборот, активно интересуются современной драмой…
– Этого всё равно мало. Всегда занимался пьесами, естественно, журнал «Современная драматургия», печаталась серия «Сюжеты» при СТД. Есть такое драматургическое бюро «Герольд» (при ООО «Кайрос 92»), которое взяло на себя задачу публиковать пьесы авторов-современников. Это тоже абсолютные подвижники. Например, совсем недавно они издали сборник современной польской драматургии. Отдельно вышла книжка документальных пьес «Театра.doc», отдельно – сборник политических пьес «Путин.doc». По итогам конкурса «Действующие лица» также выходят сборники, за что надо отдельное спасибо сказать Иосифу Райхельгаузу и тем, кто ему помогает. И всё равно сейчас очень много хороших авторов остаются неохваченными: Оля Мухина, Ксения Драгунская, Екатерина Нарши… Пьесы очень редко доходят до театров, не говоря уже о читателях.
Я, например, начиная с юношеского возраста, любила читать драматургию. Постановка – это всё-таки уже представление режиссёра, которое либо совпадает с мировидением автора, тогда это – большая удача, либо идёт с ним вразрез. Интересно сначала составить своё мнение, а потом уже смотреть чужие интерпретации.
– Вы учились на журналиста, стали поэтом. Как пришли в драматургию?
– Стихи я писала со школы, просто в то время в Литинститут брали только после двух лет стажа работы. Работала журналистом, но поэзию не оставляла. После того как написала пьесы в стихах, поняла, что их не поставит никто и никогда. Всем нужна была проза. Спасибо Вадиму Данцигеру, который всё-таки поставил «Юдифь» в Центре драматургии и режиссуры Казанцева и Рощина. Хотя он тоже поначалу шутил: «Всё хорошо, но ты бы не могла переписать это прозой?»
Потом я начала писать пьесы прозой, поскольку стихотворная форма – это гораздо сложнее, там диктуют ритм, рифма, вся картина может измениться от одного слова. Однако даже в прозе я пишу по законам поэзии. Конечно, есть заказные вещи, которые я жёстко выстраиваю. А есть вещи, которые пишутся, как стихи, и герои ведут себя, как хотят. И, несмотря на то что драматургия – это математика, жёсткое построение, чёткие мотивировки, всё же хочется «полетать» между балок уже твёрдо поставленной конструкции.
– То, что «новая драма» превратилась в движение, признаётся многими критиками. Как вы себя ощущаете в нём?
– «Новая драма» – в любом случае эксперимент, сюжетный, языковой. А эксперимент – это всегда хорошо. Другое дело – какие получаются результаты. Ну, у кого-то так, а у кого-то по-другому. «Новую драму» нельзя ни хвалить, ни ругать. Ведь это не однородное явление. Где-то я с ней совпадаю, где-то нет. У меня есть совершенно традиционные вещи, которые написаны ремесленно для определённых театров, антрепризы. А есть экспериментальные, где я пытаюсь найти другой язык, другие формы.
– У вас есть автобиографические пьесы, «Про мою маму и про меня», «Третьеклассник Алёша». Обнажение себя перед читателями, публикой – всегда определённый страх, стресс. Как вы его преодолеваете?
– Если уж ступаешь на эту стезю, не обнажиться нельзя. Даже «Чёрный квадрат» говорит о человеке, его создавшем, всё. Обнажение происходит в любом случае, в большей или меньшей степени. Может, о тебе не будут знать, кого ты любил, а с кем был в плохих отношениях, но твой взгляд на мир, твои установки и принципы, твои слабые и сильные стороны будут выражены в твоём творчестве обязательно. Это не скроешь никаким абстрактным искусством.
– Как в таком случае быть с документальным материалом? Понятно, что позиция автора здесь тоже ясна…
– Даже если позиции нет – это тоже позиция. Существуют два подхода к документальному написанию пьесы. Первое – ты берёшь тему, которая тебя лично волнует; второе – это некий специальный заказ. Я много раз уже рассказывала, что, приступая к пьесе «Первый мужчина», хотела взять тему отношений между мамой и дочкой, и вдруг вышла на тему инцеста, которая меня саму шокировала. Но я понимала, что пройти мимо уже не смогу, не смогу не дать этим женщинам высказаться. Хотя прекрасно знала, что меня после этого ждёт. В одной газете написали, что моя пьеса про то, как мама спит со своим сыном, а у меня как раз подрастает сын. Да и в огород своего отца, который давно умер и с которым у меня были нормальные человеческие отношения, мне бы не хотелось, чтобы летели камни. Тем не менее я не считаю нужным оправдываться по поводу того, что я взяла такую сложную, сексуальную тему. Взяла, значит, взяла.
– Врач, у которого вы брали интервью для пьесы «Док.тор», видел спектакль?
– К сожалению, нет. Он только читал пьесу, чтобы провести работу над ошибками. Там же много медицинских терминов. Зовут его Андрей Гернер, он из Астрахани. И незадолго до премьеры его пригласили работать в «Красный крест», в Эфиопию, на два года. Я думаю, следующий «Док.тор – 2» будет как раз о медицине в Эфиопии. «Наши в Эфиопии» или что-то в этом роде. Все равно мы вспоминаем его после каждого спектакля и пьём за его здоровье.
– Не планируется ли переезд спектакля «Док.тор» в другое помещение или антрепризу?
– Нет. Он рассчитан на это пространство. А антреприза такие спектакли не прокатывает – она народ старается веселить, а не заставлять задуматься. Но если будут куда-то звать, почему бы не сыграть. Мы в июне были на фестивале в Висбадене. Он проходит раз в два года и тоже ориентирован на новые пьесы. Интересно, что организаторы объезжают в поисках новых спектаклей всю Европу, в том числе и Украину, и Белоруссию. Из России в этом году были только мы, причём нам разрешили играть целых три раза. Показ прошёл при полных залах, была хорошая пресса.
– Ваши впечатления от фестиваля?
– Всё проходило очень радостно. Хорошая организация, чудесная погода. В парке, где мы собирались, было озеро с утками, бегали кролики. Перед театром установили большой белый шатёр, в котором кормили участников фестиваля. Кролики подбегали, как собачки, заглядывали в глаза, и так выпрашивали себе угощение. Каждый вечер мы собирались. Были поющие коллективы, так что для нас устраивались концерты. И мы сами гуляли по Висбадену и орали русские песни. А когда Германия победила в каком-то матче, то весь город стоял на ушах. Интересно, что немцы кричали, веселились до тех пор, пока полиция не приехала и не намекнула, что пора спать. Тогда все быстро и спокойно разошлись по домам. Я изумилась такой дисциплинированности.
– Панкова иногда обвиняют в том, что он человек, интересующийся коммерцией. Как вам его новый спектакль «Переход»?
– Может быть, эти обвинения как раз и связаны с «Переходом». «Док.тор» – например, совершенно некоммерческая вещь. И предыдущий спектакль – «Красной ниткой» по пьесе Александра Железцова – язык не поворачивается назвать коммерческим. «Док.тор» по сравнению с ним – просто попса. «Красной ниткой» – очень сложный спектакль для очень подготовленной публики, и он не прозвучал так, как, мне казалось, должен был. Эту серьёзную работу про умирающую русскую деревню (совершенно непопулярная тема) оценили только на Западе, к сожалению.
У «Перехода», может быть, коммерческий фантик, но в нём тоже выражен непопулярный взгляд на мир. Мне, правда, в этом спектакле не хватает позитива, потому что переход – это не только бомжи. Но Панков попытался объединить некоммерческую начинку с коммерческой подачей, и ему это удалось, как мне кажется.
Надо понимать, что Панков – художник развивающийся, растущий, экспериментирующий в разных областях. Сейчас он освоил большую сцену. Дальше он будет делать что-то другое.
– Вы возродили в наше время жанр поэтической трагедии («Юдифь», «Давид и Вирсавия»). Причём в то время, когда современную драматургию обвиняли, иногда не без оснований, в «чернухе». Мне кажется, это был смелый шаг с вашей стороны.
– Я не писала в противопоставление, мол, вы все тут занимаетесь «чернухой», а я вам… Просто по молодости было время для этой трудоёмкой работы. Кроме того, я пришла в драматургию из поэзии. Для меня было естественным писать в стихах. А для пьесы в стихах должна быть очень серьезная мотивировка, и темы «Юдифи», «Давида и Вирсавии» как раз требовали высокого воплощения.
– Подобные тексты сейчас с трудом пробиваются на сцену. Может быть, поэтому сейчас вы предпочитаете писать в прозе?
– Это моя мечта – сидеть и оттачивать рифму. Но на это нужно много времени, в это надо погружаться. Пьеса в стихах – это полгода жизни. У меня их нет. Я работаю, участвую в других проектах, но у меня есть список тем, которые ждут своего воплощения. Я даже шучу: мое хобби – писать не за деньги.
– Обычно считают как раз наоборот: на заказ писать сложнее…
– Мне кажется, что когда чётко обозначена задача, известно, что делать и сколько за это заплатят, – писать легче. Во всяком случае, мне.
– Бывали у вас случаи, когда нарушалось ваше авторское право?
– Когда кто-то нарушает, то об этом не спешат сообщить. Может быть, я просто не в курсе. Я не боец, к сожалению, и не умею ставить на место подобных людей.
Был несколько лет назад такой случай. Пьесу «Абрикосовый рай» поставили в Симферополе, и я узнала об этом в Крыму совершенно случайно. Сидела с ребёнком в какой-то глухой деревне между Феодосией и Керчью, чистила на газету воблу и смотрю: крымский театральный репертуар, стоит название моей пьесы, а фамилии автора нет. Я с трудом нашла в этой деревне телеграф. Его хозяйка сидела, доила корову. Пришлось мне её отвлечь. Она нашла по книжке телефон этого театра, я позвонила. Спрашиваю: «У вас идёт «Абрикосовый рай»? – «Да. Замечательно идёт. Аншлаг. Приходите» – «Автор Исаева?» – «Да» – «А вы знаете, я – автор»… Тут в ответ, конечно, – молчание, а потом – изменившимся голосом: «Ну, и что бы вы хотели?» «Как же? – говорю. – Вдруг вы меня ищете, с ног сбились. Вот я, сама нашлась». А голос отвечает: «Никого нет. Ничего не знаю. У нас лето. Директор уехал. Ничем помочь не могу. А вы где?» Я объясняю, а до Симферополя надо было ехать шесть часов на машине. «А, далеко», – обрадовался голос. Вот и весь разговор. Я бы успела навестить их, но муж отговорил.
Я, конечно, потом в Москве занялась этим вопросом, но мне объяснили, что спектакль просто снимут и всё. А там всё-таки режиссёр ставил, актёры играют…
Обидно то, что ведь с нами всегда можно договориться. Почему же некоторые директора даже не пытаются? Ведь мы берём не такие уж бешеные деньги. Если театр бедный, то никто не будет перекрывать кислород. Пожалуйста, ставьте. Вышлете потом в благодарность программку, кассету. Это же не сложно.
Кстати, я думаю, что в антрепризе редко играют современные пьесы как раз потому, что им не хочется платить авторам деньги. Им это не выгодно. Хотя есть и приятные исключения. У меня шла пьеса «Убей меня, любимая!» в антрепризе Александра Гордиенко (сначала спектакль шёл в Центре драматургии и режиссуры). Не могу пожаловаться. Мы друг друга понимали с полуслова, и спектакль был замечательный.
– Вы пишете стихи и песни или стихи, которые превращаются в песни?
– Я воспитывалась и росла на Новелле Матвеевой и Веронике Долиной. Я пыталась научиться играть на гитаре, но освоила только три аккорда. А вот те люди, которые умеют это делать, очень хорошо поют мои стихи. Сейчас я могу сочинить что-нибудь и из шансона (смеётся).
– Какой пост вы занимаете в Союзе писателей?
– Я один из секретарей в Союзе писателей Москвы. Там достаточно грустная ситуация. Нас лишили помещения и нового пока не предвидится. Драматурги могут существовать без всяких союзов, а вот молодым писателям это необходимо. Важно адекватно себя воспринимать в литературе, а это невозможно без общения, определённой среды, на создание которой нужны деньги. Для этого существуют «Любимовка», «Новая драма». У Союза на подобные вещи денег нет. Мы проводим совещания молодых писателей в Переделкине, но этого мало. И Союз нужен, конечно, пожилым писателям. Даже те, кто был в своё время очень успешным, сейчас часто живут бедно. Мы помогаем, как можем, но этого мало, это не выход. Думаю, со своим помещением нам было бы легче. Хотя ситуация с писательскими союзами вообще несуразная. Изнутри, мне кажется, эту проблему решить очень трудно.
Беседу вела Ильмира БОЛОТЯН