Андрей Геласимов. ПОЕЗД В ШВЕЙЦАРИЮ (рассказ)

№ 2006 / 36, 23.02.2015

 Давным-давно, когда на карте мира ещё был Советский Союз, а я учился в ГИТИСе на одном курсе с целой кучей полусумасшедших гениев, наш мастер придумал забавный проект. Мы должны были выучить половину одной очень старой, и кажется, австрийской пьесы, а потом сыграть её с труппой театра из города Люцерн. В Швейцарии до этого никто из нас не был, и к тому же мы понятия не имели, как можно играть спектакль одновременно на двух языках. Поэтому мы все слегка нервничали. С тех пор прошло столько лет, что моя дочь успела не только родиться и вырасти, но даже закончить школу. И тем не менее та поездка вспоминается сейчас так ярко, как будто она случилась всего пару лет назад. Время – очень хитрый товарищ. С ним надо держать ухо востро.

Когда мы увидели Витьку, мы сказали: «Ого!» Он медленно шёл к нам по перрону, как брошенный своими солдатами генерал. Дангуоле сказала: «Красивый». Саша сказал: «Это круто». А Настя сказала: «Ну и дурак. Его на первой же границе высадят из поезда». Витя посмотрел на нас и презрительно улыбнулся. Его не надо было учить как одеваться для путешествия в Европу. Он всё отлично знал сам. На нём была казацкая шинель. На нём были сапоги. На нём была настоящая казацкая фуражка. Он был прекрасен. «Ты где всё это взял?» – спросил Саша. «А не пора нам садиться?» – красивым глубоким голосом сказал Витя и плавно показал рукой на часы. «Он это на Тишинке купил, – сказала Дангуоле. – Я видела его вчера там». «И я его видела», – сказала Раса вкрадчивым голосом. «А вы зачем туда ходили?» – спросила Настя. Она испугалась, что не купила перед поездкой за границу ничего нового. А Саша сказал: «Это их маленький литовский секрет». «Акцент у тебя не получается, – сказала Дангуоле. – Сколько бы ты ни старался. Тебе нас не передразнить». «Посмотрим», – сказал Саша. Потому что Саша был знаменитый актёр. Мы были просто студенты, а Саша был настоящий актёр. Его узнавали продавщицы, и я ужасно любил ходить с ним в Новоарбатский гастроном пить кофе на втором этаже. Сашу часто показывали по телевизору, где он играл хорошего вора Пашку-Америку и плохого комсорга из фильма про Комсомольск-на-Амуре, в котором он в конце замерзал насмерть, так что из сугроба торчали одни только валенки. «Заканчивается посадка на поезд номер тринадцать «Москва – Париж», – прозвучало над Белорусским вокзалом. – Провожающих просим покинуть вагоны». «Москва – Париж, – повторил Репа. – Клёво звучит. Может, попросить, чтобы ещё раз сказали?» Витя снова презрительно улыбнулся и первым шагнул в вагон.

 

* * *

Репетировать решили в нашем купе. Сразу после отправления. Репа возражал, но ему ответили, что до спектакля осталось совсем мало. Актёры из Швейцарии наверняка уже знали весь текст назубок. «Ну, не могу я его запомнить, – вздохнул Репа и, с горечью посмотрев на нас, убрал в карман свою бутылку водки. – Плохо запоминаются слова». Витя сидел в самом углу на нижней полке и презрительно смотрел на нас из-под козырька. «Ты бы снял свой картуз, – сказал Саша. – Мы сейчас репетировать будем». Витя помолчал, потом немного покашлял и наконец сказал: «У меня горло болит». «У всех горло болит», – прогудел Репа, который обладал самым густым басом на курсе. Ему было обидно, что мы не поддержали его порыв, поэтому он считал, что теперь репетировать должны все. «Сильно болит», – сказал Витя и открыл рот. «Ни фига себе, – сказал Саша. – Тебе туда можно целый ананас положить. Пробовал?» «Хозяйское хлебало», – подтвердил Репа. Витя смотрел на нас из-за своего открытого рта и ждал, пока мы перестанем паясничать. В его глазах светилось глубокое понимание нашего идиотизма и терпеливое ожидание сочувствия. Я сказал: «У него, правда, там красное всё». Витя закрыл рот и надвинул фуражку до самого носа. «Ладно, пусть молчит, – сказал Саша. – А то ещё сорвёт горло. Заменить его будет некем. Слышь, Витька. Когда до твоей реплики дойдём – ты промычи что-нибудь. А то непонятно, когда нам говорить». «Му-му», – сказал Витя из-под фуражки, и мы начали репетировать. За окном проносились разноцветные берёзовые рощи. В Подмосковье стояла осень.

 

* * *

Когда в перерыве вышли покурить в тамбур, Саша долго ругал Репу за то, что тот постоянно врёт текст. «Меньше надо травы курить, – говорил он, размахивая сигаретой «Стюардесса». – Последние мозги уже прокурил. Скоро дорогу в театр забудешь». «Я один раз забыл, – сказал Репа. – Спал возле «Ивушки» на Калининском, на газоне, а когда утром проснулся – не помнил, куда идти». «Молодец», – сказал Саша. «Меня милиционер разбудил». «Забрал в отделение?» «Нет. Он был добрый». Я сказал: «Подожди, когда это было? Ты что, без меня напился?» Репа сказал: «Ты тогда рано ушёл. Помнишь, чеховский показ отмечали? Мы ещё хотели в «Ивушке» подраться, но потом те козлы ушли». Я сказал: «Помню. Мне надо было матери в Иркутск позвонить». Тут Саша вмешался: «И ещё. Репа, ты почему так странно произносишь имя Ненча? Это же просто имя. А ты говоришь его как… гинеколог». Репа зажмурился от удовольствия и выпустил дым из ноздрей. «Ты заметил? – сказал он. – Клёво же получается. Нен-ча». Он вытянул губы и произнёс это слово так сочно, что я отчётливо представил себе то, что он имеет в виду. «Перестань», – сказал Саша. «Нен-ча», – ещё раз сказал Репа. «Перестань. Это просто итальянское имя». «А ты был в Италии? – спросил я у Саши. «Был», – сказал он, и лицо у него стало другое. «Ну, и как там?» Саша мечтательно сдул пепел с конца своей сигареты и посмотрел в окно. «Там клёво, старичок, клёво, – сказал он. – А ты что, за границей ни разу не был?» Я сказал: «В Чехословакии. По комсомольской путёвке». Саша усмехнулся и похлопал меня по плечу: «Ну, ничего, старичок, ничего. Скоро сам всё увидишь». Я зажмурил глаза и представил себе. По спине побежали мурашки. «Нен-ча», – ещё раз сказал Репа. Но в этот раз у него не вышло. Я думал совсем о другом. *** На следующее утро у Вити переменился взгляд. Он больше не смотрел на нас презрительно из-под козырька, а только изредка поднимал веки, как будто они были слишком тяжёлые. Во взгляде его теперь светилась печаль. «Ты что, так и не снимал свою фуражку?» – сказал Саша, спускаясь с верхней полки. «И шинель тоже», – добавил Репа, уворачиваясь от Сашиных ног. «А ты, вообще, молчи, – сказал ему Саша. – Мне из-за тебя пришлось спать наверху». «Разбудили бы, – ответил Репа. – Я бы туда залез». «Тебя разбудишь. Свалился как мёртвый. Ты что, специально на скорость пьёшь?» «Мне не нравится, когда я трезвею. Я поэтому мало ем». «А я люблю спать на верхней полке», – сказал я и тоже спрыгнул в проход. «Ну вот, давайте теперь все будем задницами тут тереться, – сказал Саша. – Ты что, не мог там наверху ещё чуть-чуть посидеть?» Он был строгий. Строгий, но справедливый. В это время Витя снова открыл глаза и сказал: «Мне нужно лекарство». Саша снял с него фуражку, потрогал ему лоб и нахмурился. «Выздоровеет, – успокоил его Репа. – Нам ещё ехать два дня». «Да? – сказал Саша. – Ты потрогай, какой он горячий».

 

* * *

Дангуоле покачала головой, когда увидела под столом пустые бутылки, и сразу выгнала нас из купе. «Идите ищите доктора, – сказала она. – Где-нибудь в поезде должен быть врач. И позовите сюда Раску. У неё есть аспирин». «Литовский?» – сказал Саша. «Дурак ты, – мягко ответила Дангуоле. – Ему же плохо. А ты всё время шутишь. Надо ему помочь. Снимите с него это пальтишко». «Это не пальтишко, – сказал Репа. – Это его шинель. Он спал в ней ночью». «Совсем не раздевался? – удивилась Дангуоле. – Это не правильно. Вы, русские – дураки. Это не гигиенично. От этого действительно можно заболеть». Поиски врача затянулись. Мы обошли весь состав, но ничего подходящего так и не обнаружили. Русские медики не торопились в Париж. Во всяком случае, не на этом поезде. «В четвёртом вагоне едет бактериолог, – отчитался Саша, когда мы вернулись. – Но это не врач, а медсестра. Зато симпатичная». И он показал руками – насколько. Репа сказал: «На себе не показывай». «А кто такой бактериолог?» – сказал Витя с заметным трудом. «Это такая милая девушка, которая берёт у тебя кал на анализ». «Саша!» – возмущённо сказала Дангуоле. «А что? – сказал он. – Ты просто плохо понимаешь русский язык. Это совсем не грубое слово. Это научный и медицинский термин. У нас так написано во всех больницах. А грубое слово – совсем другое. Если хочешь, я могу тебе его сказать. И ещё есть слово «какашка». «Отвяжись», – сказала Дангуоле. «Я не хочу сдавать кал, – сказал Витя. – Мне неудобно». «Неудобно знаешь что делать? – повернулся Саша к нему. – Надо будет – заставим. У Репы есть трёхлитровая банка в рюкзаке. Он специально её с собой везёт, чтобы купить в Европе марихуаны. Я ему сто раз объяснял, что марихуана значит по-нашему – анаша, но он не верит. Не понимает, что они просто понтуются. Придумали красивое слово. Так что не бойся. Если что – тара у тебя есть». «Пошёл ты», – устало сказал Витя. «Ну вот, я же ещё и пошёл. Дангуоле, а скажи, пожалуйста, как будет «кал» по-литовски?» *** Вскоре мы начали пересекать границы. На выезде из СССР нас подняли вместе с вагоном высоко над землёй и поменяли под нами колёса. Мы около часа выглядывали из окон, стараясь увидеть то, что происходит внизу. Родина всё ещё была рядом. Не более чем в двух метрах под нами. Русские пограничники обошли весь поезд с собаками, проверили наши паспорта, разбудили Витю и заставили его снять фуражку. Настю они попросили накраситься, потому что она была не похожа на свою фотографию. Так нас проводила наша страна. «Отлично, – сказал Саша, когда поезд наконец вздрогнул, и мы медленно поехали дальше. – Главное, что Репину банку они не нашли». На следующее утро печаль в Витькиных глазах сменилась упрямством. Он мрачно прислушивался к стуку колёс, к нашим разговорам о Швейцарии и хмурился, как будто ему было больно даже смотреть. Когда мы спросили его – как он себя чувствует, он опустил веки и с трудом просипел: «Не отправляйте меня обратно. Я хочу в Швейцарию». Мы пообещали ему, что всё будет нормально, но Дангуоле посмотрела на нас и пожала плечами. У неё был свой собственный взгляд на то, как надо путешествовать по Европе. Больной Витька в огромной чёрной шинели в её схему вписывался с трудом. То есть вообще не вписывался. Она сказала нам: «Пойдёмте в коридор. Надо поговорить». Мы показали Витьке большой палец и закрыли к нему дверь. «Вы дураки», – сказала нам Дангуоле. Репа посмотрел на неё и сказал: «Витя поедет в Швейцарию». Тогда Дангуоле ещё раз сказала: «Я даже не знала, какие вы дураки». И Репа снова сказал: «Витя поедет в Швейцарию». А Саша добавил: «Ты не расстраивайся, Дангуоле».

 

* * *

На границе с Германией пограничников оказалось больше всего. Один из них стоял рядом с нашим окном, и Репа сказал про него, что он похож на фашиста. Потом он сказал, что фашисты замучили его дедушку, и что он хочет пойти с ним разобраться. Саша сказал ему, что больше не надо пить, иначе мы никуда не доедем, и Репа очень расстроился. Я сказал, что, может быть, надо его отпустить, чтоб фрицы ответили за деда, но Саша сказал, что мне уже тоже хватит. Потом он спрятал наши бутылки, и мы стали ждать, когда надо будет показывать паспорта. Мы приподняли Витю и прислонили его к стене. Саша сказал, что так он выглядит очень нормально. Надо только фуражку снять. Витя проснулся и прошептал, что ему неудобно сидеть. Очень тяжело. И начал заваливаться на бок. Тогда я сел справа от него, а Саша сел слева. Мы хотели поддерживать его плечами, но он сказал, что ему больно. Репа сказал нам: «Вы его сдавили, придурки». И тут вошли немцы. Они сказали: «Горбачёв. Перестройка». А потом сказали: «Где ваши документы?» У них были фуражки ещё круче, чем у Витьки. Но он их не видел. Закрыл глаза и сидел. Иначе бы, наверное, точно расстроился. Потому что на Тишинке таких не купишь. А Репа сел напротив нас и от всех отвернулся. Назло немцам. Ему было обидно за дедушку. Но немцы вели себя очень вежливо. Посмотрели наши паспорта и отдали честь Витьке. А он им честь не отдал. Потому что он их не видел. И потому что мы держали его с боков. И даже если бы мы его не держали, он бы всё равно им честь не отдал. Он бы свалился. А они, видимо, подумали, что он генерал. Откуда им знать про старинную русскую форму? Когда они вышли, Репа стал очень грустный и сказал: «Как я теперь буду моему дедушке в глаза смотреть?» А Саша сказал: «Ты же говорил – его фашисты замучили». А Репа сказал: «Ну да. Он на войне когда был, заразился радикулитом. До сих пор, знаешь как, мучается. Ты бы рядом с ним посидел». Саша снова достал наши бутылки и сказал: «Да. Зря мы им разрешили сломать Берлинскую стену».

 

* * *

В Берлине мы должны были пересесть на другой поезд. Поезд в Швейцарию. Красивый, как детская сказка. Но не смогли. Лишние два часа, которые мы простояли в Варшаве, в итоге вышли нам боком. Швейцарский поезд уехал к себе в Швейцарию, а мы с больным Витей, просроченными билетами и целой кучей реквизиторского барахла остались стоять на платформе берлинского вокзала. Посреди бывшей столицы фашистской империи. Что очень нервировало Репу, кстати сказать. Правда, теперь он заводился не из-за деда. «А когда будет следующий поезд в Швейцарию», – озабоченно спрашивал он до тех пор, пока Дангуоле не взяла себя в свои маленькие литовские руки, перестала ругаться на непонятном языке и очень вежливо ему ответила: «Через сутки. А что?» Репа поморгал немного и потом сказал: «Может, мы пока походим вокруг. Европа ведь. Я, блин, хочу посмотреть». Дангуоле ответила ему очень тихим голосом: «Репа, сейчас два часа ночи. Мы застряли на полпути. У нас нет денег. У нас кончилась вся еда. У Вити температура за сорок. Через несколько часов в Швейцарии будут встречать поезд, на котором нас нет. А ты хочешь походить вокруг, погулять». Репа вздохнул и пожал плечами: «Ну да. А что ещё делать-то?» Через пять минут все разошлись в разные стороны. Настя сказала, что была уже раньше в Берлине, поэтому мы ей здесь не нужны. Саша пошёл с Расой и Дангуоле. А мы с Репой остались охранять Витю и наш багаж. Сначала мы походили немного взад и вперёд, и осмотрели всё, что было поблизости. Мы нашли газетный киоск, но он был закрыт. Мы посмотрели газеты через стекло и вернулись к Вите. Ещё мы увидели полицейского. Он прошёл мимо нас, но ничего не сказал. У него была такая же высокая фуражка, как у пограничников. Потом Репа сходил в соседний зал и нашёл там автомат, который наливал кофе. Витя сказал, что хочет кофе из автомата, но мы ему сказали, что у нас нет денег. Витя сказал, что никогда не пробовал кофе из автомата. Тогда мы ему сказали, чтобы он посмотрел рекламу на стенах. Это должно было его отвлечь. Но он не отвлёкся и сказал, что его тошнит. А рекламы на стенах висело много. «И ещё, – сказал Витя, – у меня болит голова. И горло». Вокзал был красивый. Нам с Репой он очень понравился. Репа сходил на второй этаж и сказал, что там движется пол. «На нём можно переехать в соседнее здание». Я не поверил и сходил посмотреть. Потом мы отнесли туда Витю. Витя сказал, что мы его достали, и что он может один покараулить багаж. Репа сказал: «Мы тебя здесь не бросим». Витя закрыл глаза и пожал плечами.

 

* * *

На улице Репа сказал: «С ним ничего не случится. Там есть полицейский. И вообще очень светло». «И чисто, – сказал я. – Ты заметил, как у них чисто? Не то что у нас». «Ну да, – сказал Репа. – Интересно, где тут у них продаётся всякая порнография?» Мы долго ходили в темноте и почти ничего не видели. Репа сильно ругался, а я говорил ему, что сейчас у них ночь. Все немцы ещё спят. Но Репа говорил, что у них тут должно быть полно всяких ночных баров, в которых показывают секс. Он видел по телевизору. И вообще всё должно сверкать и переливаться. Но мы ходили в полной темноте и натыкались на какие-то рельсы. Потом нашли огромный сарай, и я сказал, что, может, по телевизору этот вокзал не показывают. Или только днём. Когда светло и всё видно. Но Репа ответил, что я ни фига не понимаю в европейской ночной жизни и что сейчас мы обязательно что-нибудь найдём. Надо только походить вокруг ещё немного. Мы походили ещё полчаса и заблудились. Репа сказал: «Ерунда. Скоро станет светло, и мы всё увидим. Вокзал большой. Его будет видно издалека». Я сказал ему, что вокзал должно быть видно и в темноте. Он освещён электричеством. Репа снова ответил, что я ничего не понимаю, и потом показал куда-то мне за спину. Я обернулся и увидел несколько огоньков. «Вот видишь, – сказал Репа. – А ты волновался». «Это не вокзал», – сказал я. «Это ночной бар, – сказал Репа. – Готовься к европейской ночной жизни». Мы подошли к зданию, и это оказалась заправочная станция. «Надо же, – сказал я. – У них даже ночью заправка работает». «Ну и что, – упрямо ответил Репа. – Там должны продаваться порнографические журналы». «Откуда ты знаешь?» – сказал я. «А что им ещё продавать на заправке?» Мы вошли внутрь. У самого входа сидел пожилой толстый немец. Он махнул нам рукой, приглашая посмотреть на свои товары. «Вот видишь, – сказал Репа, кивнув на целые ряды полок, уставленных яркими журналами. – Я тебе говорил». Через десять минут мы ушли от приветливого немца. Репа ругался во весь голос и говорил, что одни фашисты могут читать столько автомобильных журналов. «У нас даже машин столько нет, – повторял он, – сколько у этих фрицев – журналов». «Зато там был наш «За рулём», – сказал я. – Ты заметил?» Так я познакомился с европейской ночной жизнью. *** Дангуоле сказала, что убьёт нас, если мы ещё раз бросим Витю. Она рассердилась и назвала нас каким-то длинным литовским словом. Раса отвернулась, чтобы мы не увидели, как она смеётся, а Репа сказал: «Так нечестно. Мы же не обзываемся по-татарски». «А вы что, оба татарины?» – удивлённо спросила Настя. «Нет, – сказал Репа. – Только он». Я удивился ещё больше чем Настя, но промолчал. Потому что мне всё равно – кем быть. Татарином даже прикольней. Дангуоле сказала, что мы не будем ждать следующего поезда в Швейцарию. Она предложила поехать на электричке. «Круто, – сказал Саша. – Как в Переделкино. Или в Электросталь». Дангуоле сказала, что ездила в Германию с мужем в прошлом году. И поэтому теперь знает, как можно добраться до Швейцарии. Они приезжали сюда покупать «БМВ». «Подержанный», – сказала она. «А у тебя разве есть муж?» – сказал Саша и подмигнул нам. «Ты дурак, – ответила Дангуоле. – Отвяжись от меня. Потому что я очень сердитая». «Маленькая сердитая литовка, – сказал Саша. – Держит своего маленького мужа на чердаке». «Отвяжись, – повторила Дангуоле. – Всё равно акцент у тебя не получается. Ты дурак». «Дангуоле, Дангуоле, – не мог успокоиться Саша. – А зачем тебе такие маленькие глазки?» «Отстань». «Дангуоле, Дангуоле, а зачем тебе такие маленькие ручки?» «Отстань, я тебе говорю». «Дангуоле, Дангуоле, а зачем тебе такой маленький носик?» «Я не буду с тобой разговаривать». «Дангуоле, Дангуоле, а зачем тебе твой маленький муж?» Утром мы сели в пригородный поезд, который отправлялся в сторону швейцарской границы. До Базеля мы должны были пересесть ещё несколько раз. К счастью, наши билеты оказались действительными на все поезда, двигающиеся в сторону Швейцарии. Дангуоле позвонила нашим друзьям, и они сказали, что будут встречать нас в Базеле. С Сашей она больше не разговаривала. Когда мы зашли в вагон, Репа сказал: «Ни фига себе, у них в поезде окна». Раса сказала: «Не то что у нас. Раза в два, наверное, больше». А Дангуоле добавила: «У нас в Каунасе уже есть такие вагоны. Ты, Раска, дура, дома давно не была». Настя сказала: «И кресла как в самолёте. Кайф». «Витю положить некуда», – сказал я. *** Все уже прошли в купе, а мы с Витей стояли в проходе. То есть Витя стоял, а я его поддерживал. «Давай его сюда, – сказал Репа. – Мы его у окна посадим. Тут можно немного прилечь». Но Витя стоял и не отрываясь смотрел на столик. Мы тоже посмотрели туда и замолчали. Там была банка пива. Красная банка, с белыми буквами на боках. Первая в нашей жизни. До этого только по телевизору, из вонючих канистр, трёхлитровых банок и зелёных бутылок по прозвищу «чебурашка». Мы, разумеется, ждали, что это произойдёт. Но никто не мог представить, что так скоро. Не знаю, кто её там забыл. «Можно, я первый? – сипло сказал Витя. – Всю жизнь хотел попробовать». «Конечно, – наперебой заговорили все мы. – Какой разговор? Давай, старик. Садись вот сюда. Мы её тебе сейчас откроем». «А как?» – спросил Витя. Раса сказала: «У меня есть стакан». И мы все презрительно на неё посмотрели. Какой же дурак будет пить из стакана, если есть настоящая банка. С белыми буквами. Как в кино. Витя спрашивал не про то, как он будет пить пиво, а про то, как его открыть. Дангуоле сказала: «Дайте мне. Я знаю». Она вырвала банку из наших цепких пальцев и отогнула жестяное кольцо. «Отойдите, – сказала она. – А то может обрызгать». Мы стукнулись друг о друга. Витя зажмурил глаза, и банка зашипела в пальчиках Дангуоле. «Не надо было ей доверять, – тихо сказал Репа. – Прольёт ведь, литовка». Дангуоле протянула открытую банку Вите, и мы стали смотреть, как он пьёт. Ему было трудно пить, поэтому мы смотрели довольно долго. У меня даже немного закружилась голова. Так было круто. Но, может быть, она закружилась оттого, что мы не ели уже целые сутки. Я в этом не разбираюсь. Короче, Витя медленно пил пиво из красной банки. А мы ждали своей очереди. И поезд вёз нас в Швейцарию. В самом конце коммунистической эпохи. Плавно набирая скорость, едва ощутимо покачиваясь. Так что даже стоя вокруг Вити, мы не боялись упасть на него, а просто смотрели. Покачивались в такт с поездом и с моей кружащейся головой. И в этот момент я вдруг подумал, что, когда мы умрём… Когда-нибудь, фиг его знает когда… Всё равно ведь придётся, куда денешься?.. То мы снова окажемся в этом поезде. И вспомним друг друга. А Витя будет снова пить пиво. И это будет всегда.

А здесь, как на чёрном экранчике после фильма, хочется рассказать, что произошло потом с моими героями: Витя едва не умер по дороге в Люцерн, и толстый швейцарский врач, которого мы заставили работать в воскресенье и который с недовольным лицом разрезал Витино горло, сказал, что ему очень повезло. Ещё бы чуть-чуть – и от нашего друга в Швейцарии осталась бы одна шинель и фуражка. Но он выжил. И снялся потом во многих хороших фильмах. Репа сам снимает кино и чувствует себя замечательно. Саша стал известным театральным режиссёром, получил «Золотую Маску», а недавно сыграл Мастера в нашумевшей телевизионной версии булгаковского романа. Раса вышла замуж за очень известного артиста. Дангуоле, говорят, стала книжным издателем. (И это ей очень подходит.) А я пишу книжки. Такая вот жизнь.

Андрей ГЕЛАСИМОВ

 

---

Андрей Валерьевич Геласимов родился в 1965 году в Иркутске. Окончил в 1987 году факультет иностранных языков в Иркутске. Учился на режиссёрском факультете в ГИТИСе, в мастерской Анатолия Васильева. Десять лет преподавал в Якутском университете. В 1997 году защитил кандидатскую диссертацию об ориентальных мотивах в поэтике Оскара Уайльда. Автор романов «Год обмана», «Рахиль», повестей «Жажда», «Фокс Малдер похож на свинью» и других произведений.