ЧЕЛОВЕК ПИШУЩИЙ ДОЛЖЕН МЕНЯТЬСЯ

№ 2006 / 47, 23.02.2015

Накануне своего 60-летнего юбилея поэт, эссеист и переводчик Михаил СИНЕЛЬНИКОВ побывал в Румынии, где его настиг наш автор Вячеслав САМОШКИН. Получился небезынтересный разговор.Накануне своего 60-летнего юбилея поэт, эссеист и переводчик Михаил СИНЕЛЬНИКОВ побывал в Румынии, где его настиг наш автор Вячеслав САМОШКИН. Получился небезынтересный разговор.

Румынские корни Тарковского

– На симпозиуме в бухарестском Институте Юго-Восточной Европы вы сообщили новые и даже сенсационные данные о культурных молдавско-румыно-российских связях. Как вы их обнаружили?
– Присутствие людей иного этнического происхождения во всех культурах ощутимо. Ни Россия, ни Румыния не являются исключением. Даже в древнем Риме Теренций, Гораций, Апулей не были природными римлянами. Тем более это касается такой империи, как Российская, где много, конечно, людей пришлых, так называемых инородцев. И румынский компонент очень существен, на мой взгляд. Эта тема мне была предложена, но я был рад сделать такое сообщение. Не могу назвать себя человеком особенно образованным, но, во всяком случае, довольно нахватанным и как неудавшийся историк всё-таки накопил некоторые исторические факты – кое-чем мне пришлось заниматься при составлении антологии. И тут очень много людей русской культуры оказались связаны с Румынией. Вообще, я думаю, очень существенное взаимовлияние. Ну, например, если на румынскую культуру повлияла – не могла не повлиять – русская литература позднего времени, то Румыния, вернее, Молдова (нынешняя Республика Молдова – это только восточная часть исторической Молдовы, находящейся на территории Румынии. – В.С.) и Валахия всё же были важными странами на пути от Царьграда к Руси, и их нельзя было миновать. Так что много людей молдавского, валашского происхождения попадали в Россию и играли весьма положительную роль. Они влияли на Украину и Великороссию. Достаточно вспомнить о молдавском происхождении Рахманинова, который был потомком господаря Штефана Великого, или Мечникова, потомка известного путешественника Спатария Милеску. Естественно, я хотел избежать мистики крови, просто надо учитывать этот компонент, ну, действительно, эти гены сыграли свою положительную роль. И я остановился на двух фигурах, наиболее важных, новые данные о которых я нашёл в архивах. Это для XVIII столетия действительно великие люди – Антиох Кантемир и Михаил Херасков. Известно, Антиох – сын молдавского господаря, Херасков происходил из валашских бояр по имени Хэрэску. И закончил я своим современником, рад сказать, что моим большим другом – Арсением Александровичем Тарковским, который, как ни странно для неосведомлённой публики, тоже связан с Молдавией, ибо его мать происходила из семьи бессарабских бояр. Я знаю портрет деда – это типичное лицо молдавского боярина. И вообще, в семье Тарковских – румынские лица, прямо скажем. К Марине, дочери Андрея Тарковского, и сейчас подходят на улице люди – будь она в Молдавии или в Румынии – и говорят с ней по-румынски. И Андрей Тарковский был похож на такого лихого гайдука. А что касается самого Тарковского Арсения Александровича, то я долго этого не знал, но иногда, любуясь его красотой, чисто художественной, говорил ему: «Арсений Александрович, у вас римское лицо. Или лицо итальянского кондотьера».
А через несколько лет нашего знакомства выяснилась такая подробность, что его мама была очень талантливая женщина, певица, красавица, отец – народоволец, что не помешало ему, легализовавшись, стать директором банка. Он захотел жениться на этой красивой женщине, но она не хотела, страшилась. И однажды в церкви он сказал ей, что тут же застрелится, если она не согласится. И она, может, больше пугаясь звуков выстрела в церкви, согласилась. Так у них родились двое сыновей, один стал замечательным поэтом, а внук – столь выдающимся кинорежиссёром. И нельзя сказать, что многообразные гены, которые сочетались в их семье, не сыграли в этом своей роли…
Но существенно другое: ведь Кантемир и Херасков, сыгравшие столь важную роль в русской культуре, которую невозможно преувеличить, потому что Кантемир – это вершина русской силлабической поэзии и одновременно первое лицо новой русской поэзии, а Херасков считался в своё время мастером номер один, выше Державина (что даже несколько несправедливо), ибо он создал национальную эпопею «Россиада», – они всё-таки мало вспоминали о своём происхождении. Разве что только в сословном смысле, то есть помнили знатность своего происхождения. Но их причастность к Валахии, Молдавии в стихах не выражена. Однако у Тарковского, конечно, его цикл, посвящённый Овидию, связан и с мыслью о предках. Ибо это не просто римлянин Овидий, это даже некоторым образом Овидий, живущий в Молдавии. И эти строчки: «С Овидием хочу я брынзу есть / И горевать на берегу Дуная». И вообще, Тарковский любил давнюю поэзию и очень любил Кантемира. И даже к одному своему проникновенному стихотворению взял эпиграфом замечательные строчки из Кантемира о том, что ему так грустно, что его стихи не издают и что «тоскуют рукописи в ящике». И именно это ещё роднит Тарковского с Кантемиром, что они так поздно получили признание: Кантемир так и не издал своих главных произведений при жизни, Тарковский – очень поздно. Поэтому тема, важная для меня. Это ещё одно культурное влияние на Россию.

Школа акмеизма и «вторая жизнь»

– В современной русской поэзии есть постмодернисты, метаметафористы, другие группы и течения. Ввиду вашего предстоящего юбилея, если подводить своего рода итог, как бы вы сами определили своё место в поэзии, где вы позиционируете своё творчество?
– Боюсь, что я старше, чем эти направления. Я, может быть, архаичнее, я ретроград. Но критика, известная мне, иногда меня называла неоакмеистом. Может быть, это справедливо – не к футуризму же относить мою поэзию. Но я всё-таки не ощущаю себя эпигоном акмеизма и не считаю, что я сохранил верность его заветом. Всё-таки, как всякая школа, это была именно школа. Мне посчастливилось знать последнего живого, настоящего акмеиста – Михаила Зенкевича. Я очень горжусь тем, что он мне давал рекомендацию в Союз писателей. А ещё меня рекомендовали Тарковский и Каверин. Это мне приятно вспомнить: эти люди были обо мне, юноше, хорошего мнения. А по существу, я думаю, что человек пишущий обязательно должен меняться, иначе всё превратится в некоторое самоповторение. Я не имею чрезмерных иллюзий о своей работе, но всё же для меня самого очень существенно, что я менялся. Что за последние пятнадцать лет неожиданно написал совсем другие книги и другие тексты, и много. То есть это уже вторая жизнь. И это лично для меня важно. Естественно, изменилась и сама жизнь. Она дала мне новое содержание, заставила жить и думать иначе. И, в конце концов, я благодарен судьбе. Хотя, конечно, в эту эпоху я, как все пишущие, прошёл через многие чисто житейские трудности… Ну, теперь, с годами мне стали ближе иные поэты, чем те, что были в юности. Мне даже трудно назвать кого-то самого любимого. Ну, если в юности мне было ближе, так сказать, левое крыло акмеизма – Зенкевич, Нарбут, то с годами моим постоянным собеседником как читателя стала Ахматова.
– Сейчас много разговоров о том, что русская поэзия исчерпала себя, свой новаторский ресурс. Вот с высоты вашего поэтического опыта что бы вы сказали в этом плане, могут ли существовать ещё неосвоенные ресурсы русской поэзии – как бывают залежи нефти и газа? Или, скажем, радия?
– Это хороший вопрос, но в некоторой степени мистический. И тут я могу вспомнить общеизвестные стихи Тютчева, над которыми сейчас иронизируют: «В Россию можно только верить». Но поскольку культура – это непременная часть России, которую мы хотим видеть, и поэтому в русскую культуру можно только верить. Конечно, нельзя отрицать, что огромный ресурс исчерпан и такое цветение, которое было иногда в цветущие эпохи русской культуры, маловероятно в близком будущем. Но вопреки всему я стараюсь верить и верю в Россию. Стало быть, я верю, что произойдут какие-то сдвиги и в культуре. Но думаю, что для этого понадобится немалый промежуток времени. А одарённые люди – они есть во все эпохи. Как эпоха помогает им себя раскрыть – это другой вопрос. Беда нашего времени – в разрушении иерархии в культуре. Советская иерархия была лживой, лицемерной. Она что-то искажала, она создавала много белых пятен, но всё же иерархия была, и образцом для нас была классическая литература, её знали. Сейчас возникло много групп, у которых свои гении и уже не тексты, а артефакты и так далее. Это опасный путь. Я не хочу выглядеть крайним реакционером и безудержным консерватором, всё же я вижу спасение только в одном: если какая-то нить, связывающая нас с традицией, сохранится.

В зеркале поэзии: гении и таланты

– Несколько слов о вашей антологии «История в зеркале русской поэзии». Не составит ли ей конкуренцию другая антология, евтушенковская?
– Речь идёт о долгосрочном проекте Российской академии наук. Не думаю, что антология русской поэзии может быть конкурентом какой-то другой, тем более на таком большом поле, как российская поэзия. Как говорится, рынок может принять несколько антологий. Всё равно всё это субъективно – только я сторонник честной субъективности. Имевшиеся опыты антологий XX века говорили о недостаточной честности. Евтушенковская – публицистичная, но в основном она честная. Короче говоря, в нашей антологии поэзия рассматривается под близким мне углом её причастности к истории. Но дело в том, что, в сущности, всё является историей. Когда Ахматова говорит: «Проводила друга до передней, / Постояла в золотой пыли», – то слово «постояла» обладает страшной силой, и после этого видно, что волны времени прошли сквозь человека, и это уже тоже история. И когда поэт Ржевский в XVIII веке написал мадригал итальянской актрисе, то вызвал опалу со стороны Елизаветы Петровны, очень недовольной комплиментом другой красивой женщине, это тоже стало фактом истории. И пейзажное стихотворение может быть фактом истории, потому что пейзаж меняется. Но самое существенное, что я стараюсь не обращать внимания на некоторые репутации, которые кажутся искусственными. Мы живём в мире частно неверных репутаций. Впрочем, во все времена совершались несправедливости, были дутые величины, были незаслуженно забытые авторы. И здесь есть некоторая радость для души играть роль человека, который реанимирует одно и даёт преувеличенным фигурам более скромное место. И были очень замечательные поэты, которые не имели удачи и признания. Вот как теперь. Мы покажем, что и через триста лет они не забыты.

Записал Вячеслав САМОШКИН
г. БУХАРЕСТ,
Румыния