ОСОБЫЙ ХОД МЫСЛИ

№ 2007 / 7, 23.02.2015

О современной удмуртской прозе, и не только о ней

Говорить о современности всегда сложно. Даже многие маститые критики не наделены чувством современности. В текущем процессе мы видим, как правило, то, к чему нас подготовило предыдущее десятилетие культуры. Новое же, что рождается в недрах старого, часто кажется случайным, «наносным», негативным и т.п. Образно выражаясь, в наши ранее уготованные литературоведческие «сети» народившаяся рыба не попадает, а крупная смело разрывает снасти и уплывает на свободу. Однако отсюда не следует, что текущий литературный процесс изучать невозможно. Важно лишь не спешить делать обобщающих выводов и чаще обращаться к фактам литературной жизни, общественной ситуации и читательской реакции на происходящие события. Уже давно хотелось поговорить о современной удмуртской прозе. Пишется о ней сравнительно мало. Но парадокс в том, что раз другие этим всерьёз не занимаются, то и тебя эта тема особенно не интересует. И вот в этом году появилась монография Татьяны Ивановны Зайцевой «Современная удмуртская проза (1980 – 2000-е гг.)». Знакомство с этой книгой не оставляет равнодушным никого – ни самих прозаиков (так как пишут именно о них или не пишут по каким-то причинам), ни критиков (ибо точка зрения Т.И. Зайцевой другая, чем у них), ни поэтов (о кризисе текущей удмуртской поэзии – чуть ниже). Зайцева попыталась осмыслить сложный художественный процесс, проходивший и проходящий в удмуртской прозе за два десятилетия. Досконально исследовала и ввела, можно сказать, во всероссийский контекст творчество Михаила Атаманова, Ульфата Бадретдинова, Серафимы Благининой-Пушиной, Лии Малых, Риммы Игнатьевой. Под своим углом зрения проанализировала творчество «устоявшихся» прозаиков: мифопоэтизм Никвлада Самсонова, маргинальность героев у Олега Четкарёва, диалогический психологизм Вячеслава Ар-Серги. Один пример. Проза С. Благининой-Пушиной («Исповедь грешницы, или Я – удмуртка», «Записки новой удмуртки») до сих пор у нас не вызывала литературоведческого интереса. Казалось, перед нами воспоминания и публицистика. Зайцева убедительно показала, что данные книги – суть явления художественные. Она пишет: «Самопознание героини осуществляется путём синтеза литературы и религии, художественного слова и христианской (православной) философии». И с этим нельзя не согласиться. Последней «современной прозы» (жанр традиционный для каждой национальной литературы) у нас в Удмуртии уже не было давно, точнее, с 1981 года. Советский сборник «Современная удмуртская проза» представил четверть века назад статьи и рецензии более десяти литературоведов и критиков, которые были посвящены конкретным пяти авторам: Трофиму Архипову, Семёну 

Самсонову, Роману Валишину, Павлу Куляшову и Петру Чернову (ныне уже все ушедшие из жизни). Зайцева сознательно не спорит с основными идеями этого сборника, осознавая, что литературоведческое понятие «современность» должно строиться из самой себя, что «современность» не навязывается извне и сравнение «вчера – сегодня» имеет смысл в том случае, если это «сегодня» уже сформулировано, пусть даже несколько предвзято. Высказывая уже своё отношение к книге Т.Зайцевой, отметим, что выбор объекта исследования у неё весьма специфичен. Исследователь на первый план выносит такие прозаические произведения, которые менее всего относятся к руслу «экспериментальной прозы» (читай: этнофутуризму). А если под перо анализа и попадают такие тексты, то автор заостряет внимание на связи с реалистическими традициями, идущими ещё от советского литературоведения. В этом принципиальная позиция Зайцевой, нравится нам она или не нравится. Она пишет: «Чрезмерная увлечённость наших литературоведов идеями зарубежных структуралистов, постструктуралистов и т.д. (Р.Барт, К.Леви-Стросс, Ж.Деррида, Г.Блум, М.Хайдеггер и др.) наметила разрыв, с моей точки зрения, между практикой и теорией литературы. Зачастую термины и категории, разработанные применительно к другой культуре, механически прилагаются к произведениям удмуртских писателей, без учёта их духовно-практического опыта, изначальной природы их самобытного творчества». Всё же в последних исследованиях Зайцевой можно встретить термины «интертекстуальность», «оппозиция», «маргинальность», «архетип» (кстати, «зарубежные» термины), но пользуется она ими крайне редко и осторожно. Но пользуется. И в этом, кажется, не только влияние Н.Г. Нефагиной, чей труд «Русская проза второй половины 80-х – начала 60-х годов ХХ века» она высоко ценит, но и сам материал удмуртской прозы, так или иначе выходящий в контекст мировой литературы. Не вполне положительное отношение у Зайцевой и к нашумевшему в финно-угорском мире этнофутуризму. Исследователь пишет: «Сторонники же этнофутуризма, представляя его как ведущую тенденцию современной литературы и видя в этом чуть ли не единственную возможность прорыва удмуртской литературы в будущее, порой слишком схематизируют живой литературный процесс» (стр. 9 – 10). В данной цитате явно слышится полемика с автором этих строк, который в «Литературной России» (2002, 13 сентября, № 37) отмечал, что в удмуртской литературе можно выделить несколько направлений художественных поисков, как уход в фольклор, публицистический реализм, «новый» критический реализм и постмодернизм, но «в споре и диалоге различных направлений взял верх и оказался наиболее оригинальным именно этнофутуризм». Я не хочу сейчас отстаивать свои взгляды или ещё раз пропагандировать идеи этнофутуризма. Важнее понять, какое рациональное зерно стоит за высказываниями Зайцевой. Дело, видимо, в том, что в том 2002 году я больше обращался к поэтическому материалу (а поэзия в этот период шла впереди прозы), а Зайцева, ориентированная на прозу, почувствовала серьёзные изменения в литературной ситуации Удмуртии. Именно где-то с 2002 года удмуртская поэзия начинает переживать творческий кризис, и на первый план выходит проза. Об этом стоит поговорить подробнее. В Союзе писателей Удмуртии в настоящее время насчитывается 67 членов, удмуртоязычных – 47. Поэтов из них (с учётом того, что некоторые писатели работают в разных литературных родах) – около тридцати. Наиболее значимыми поэтическими событиями последнего десятилетия были сборники стихов Сергея Матвеева «Ъ (Твёрдый знак)» (1999), Аллы Кузнецовой «Из яви… Из снов…» (2000), Петра Захарова «Зелёный мост» (2001), Александра Белоногова «Подъёмистый путь» (2002). Пик поэтического подъёма падает на 1999 – 2001 годы, и поэзия постепенно уходит на спад. Примечательно, что М.Н. Эпштейн 11 сентября 2001 года считает концом эпохи постмодернизма. Это событие стало «не просто началом мировой войны – между цивилизацией и террором, – но и исходным пунктом в построении новых отношений между цивилизацией и реальностью» (Эпштейн М.Н. Постмодерн в русской литературе. М., 2005. С. 459). Вполне возможно, что процессы, проистекающие в удмуртской поэзии и литературе в целом, так или иначе стали созвучными общемировому ходу истории. Нельзя полагать, что удмуртских стихов в журналах «Кенеш» и «Инвожо» стало публиковаться меньше. Но креативное, или творчески-поисковое начало, из поэзии постепенно стало уходить, она стала вторичной по отношению к прозе. Читать прозу становится интереснее. Современная лирика теперь большей частью копирует то, что создавалось поэтами-этнофутуристами в 1991 – 2002 годы. И всё-таки налицо в ней некоторые новые поиски, о чём речь будет ниже. Итак, удмуртская поэзия, господствовавшая с начала 1990-х годов, начинает уступать прозе. Словно мистическое знамение, за 2002 – 2005 годы трагически уходят из жизни Эрик Батуев, Алла Кузнецова (наиболее ярко экспериментировавшие лирики), а также Андрей Самсонов, Анатолий Уваров. Для небольшой удмуртской литературы это было сильным ударом. Ряд поэтов переходит на другие жанрово-родовые поиски – в национальный эпос (Анатолий Перевозчиков, Василий Ванюшев), в прозу (Вячеслав Ар-Серги, Сергей Матвеев), в драматургию (Пётр Захаров, Галина Романова), в критику (Людмила Кутянова). Наступает своеобразный кризис поэтического этнофутуризма. Удмуртская проза, в свою очередь, становится довольно непредсказуемой, о ней больше говорится в критике (здесь примечательны статьи Т.И. Зайцевой, которые и по сути составили книгу «Современная удмуртская проза (1980 – 2000-е гг.)»), её трудно втиснуть в рамки какого-нибудь одного известного метода, и даже устоявшийся термин этнофутуризм здесь оказывается не совсем уместным. В этом ряду примечательна повесть Генриха Перевощикова «В пору цветения земляники», документальная повесть Егора Загребина «Любовь моя… ревность моя…», повесть Вячеслава Ар-Серги «Мальчик и Полкан», роман-бред Сергея Матвеева «От имени рыбы» и др. Из названных четырёх произведений в книге Т.И. Зайцевой краткий анализ даётся автопсихологической повести В.Ар-Серги. Если сопоставить текущую удмуртскую прозу с поэзией, легко заметить, что в первой заметно усилилось лирическое начало. Вячеслав Ар-Серги в вышеназванной повести глазами шести-семилетнего мальчика заглянул в конец 1960-х годов, при этом описание «застойной» удмуртской деревни усложняется и обогащается за счёт органично введённого экспрессивно-оценочного начала. Творческая эволюция Сергея Матвеева от стихотворного сборника «Ъ (Твёрдый знак)» (1999) до романа-бреда «От имени рыбы» (2005) тоже весьма показательна. Так, включая своё стихотворение «После прочтения И.Бродского» в романную ткань (теперь текст даётся уже прозой), С.Матвеев откровенно намекает, что эпический сюжет в новом его произведении всецело подчинён лирическому началу. Егор Загребин в документальной повести «Любовь моя… Ревность моя…» свой современный лиризм усложнил ещё и высоким драматизмом. Судьба изображённой в повести удмуртской актрисы Анны Колесниковой (1916 – 1947), покончившей с собой из ревности к мужу-кагэбэшнику и стрелявшей в своих детей, напрямую оказалась созвучной судьбам героини эврипидовской «Медеи» и Катерины из «Грозы» А.Островского (примечательно, что эти две женские роли особо привлекали талантливую актрису). Генрих Перевощиков в повести «В пору цветения земляники» продолжает развивать ту же тематику и проблематику, над которой работает уже более десяти лет: судьба удмуртов, стремящихся выжить, творить и оставить свой род в индустриальном городе. Однако фабула повести «В пору цветения земляники» настолько проста и символический накал повести настолько высок (и образ земляники, и образ индустриального города, и объяснение природы раковых заболеваний), что художественный смысл произведения приходится искать в синтезе эпического и лирического начал. Следует добавить, что финское общество им. М.Кастрена (г. Хельсинки) в 2005 году отметило эту повесть Г.Перевощикова как лучшую в финно-угорской литературе России за последние пять лет. Таким образом, текущая удмуртская проза начала интенсивно и творчески осмысливать те завоевания, которых добилась поэзия в 1990-е годы, но при этом актуализируя и свой внутренний потенциал. Поэзия, как было отмечено выше, начинает переживать творческий кризис. Но кризис и поэтический страх, как известно, – это приближение к новой сверхзадаче и сигнал того, что в национальной культуре создаётся почва для раскрытия новых скрытых сил. Что же примечательного мы наблюдаем в ней? Во-первых, заметно усилился процесс поэтического перевода на удмуртский язык и с удмуртского на другие языки. Важными событиями стали издания поэтических переводов на удмуртский язык С.А. Есенина (2002) и Н.А. Некрасова (2005). В первую книгу включено 111 стихотворений и маленьких поэм С.Есенина, параллельно даются русские оригиналы и удмуртские переводы. Часто печатается не один перевод, а два, три, иногда и больше. Во второй книге содержится 63 стихотворения и фрагмента из поэм Н.А. Некрасова. Сборник по структуре составлен аналогично есенинскому, принцип расположения текстов хронологический. Составитель этих сборников Н.В. Витрук отмечает: «Выбрать для печати один-единственный перевод из нескольких – дело архисложное… Тем более что каждый перевод содержит нечто оригинальное, более адекватное есенинскому духу, языку, чем иные переводы. Не хотелось терять эти «изюминки». На удмуртский язык также переводятся стихи с эстонского (Н.Пчеловодова), с финского (А.Уваров), с татарского (В.Ар-Серги). На эстонском языке составлена антология удмуртской поэзии «Серебряная лодка» (Таллинн, 2005. 455 с.), куда включены стихи более ста пятидесяти удмуртских авторов. Кроме того, отдельные сборники стихов на эстонском языке в 2006 году напечатали Пётр Захаров, Сергей Матвеев, Виктор Шибанов и Вячеслав Ар-Серги (все четверо в переводе Арво Валтона). Переводческая работа, как известно, это интенсивное впитывание опыта других литератур, и она всегда плодотворна в периоды больших творческих поисков. Заметно, что в переводческой деятельности сейчас сосуществуют две тенденции – классическая (с учётом формальных особенностей поэтики стиха) и вольная (в духе европейских смысловых опытов). Во-вторых, тот вакуум, который постепенно образовался в удмуртской лирике, интенсивно заполнили женщины-поэтессы. Ещё не было в удмуртской литературе такого периода, чтобы в разных жанрах поэзии работало так много женщин, причём добрая половина из них – молодёжь: Лидия Нянькина, Лариса Орехова, Люза Бадретдинова, Надежда Пчеловодова, Лариса Марданова, Екатерина Макарова, Любовь Тихонова, Светлана Любимова, Елена Панфилова, Любовь Виноградова, Светлана Петрова, Наталья Ильина, Наталья Кондратьева, Ольга Ведрова, Зинаида Рябинина, Юлия Разина, Наталья Глебова, Милитина Гаврилова, Серафима Благинина-Пушина, Зоя Трухина и др., не говоря уже об известных поэтессах Людмиле Кутяновой, Галине Романовой и Татьяне Черновой. Поэтессы большей частью работают в духе «тихой лирики» 1960-х – 1970-х годов – с элементами творческой учёбы у А.Ахматовой и М.Цветаевой. Для тех, кому своеобразными кумирами стали Михаил Федотов (1958 – 1995) и Эрик Батуев (1967 – 2002), характерны также традиции этнофутуризма. Не вдаваясь в особенности поэтики каждой поэтессы, сейчас отметим лишь следующее: стремление не быть похожим на других усиливает процесс творческих поисков; хочется верить, что количество так или иначе должно перейти в качество. В-третьих, особенность современного этапа удмуртской поэзии заключается также в том, что снова усиливается интерес к модернистским экспериментам и формальной стороне стиха. Национальная лирика всерьёз подошла к новому освоению общемировой поэтической формы – верлибра. В послесловии к удмуртско-эстонской антологии «Серебряная лодка» Арво Валтон пишет, что хотелось бы больше увидеть удмуртских верлибров, базирующихся на национальной фольклорной основе. Благо, что молодым удмуртским поэтам есть у кого учиться. Прекрасные образцы верлибра оставили ещё в 1970-е – 1980-е годы Флор Васильев и Владимир Владыкин. А сейчас, читая свободные стихи молодых, всё чаще вспоминаются слова Ю.Минералова, сказанные им по поводу русской поэзии: «Короче говоря, верлибр – это не просто некий записанный «столбиком», по-стихотворному, текст, лишённый при этом ощутимой рифмовки и стихотворной метрической упорядоченности. Верлибр, прежде всего, – это особый ход мысли, далеко не каждому художнику слова присущий. Огромный процент считающихся у нас опытами «русского верлибра» словесных текстов на самом деле «верлибрами» не является». Новым толчком к освоению новых верлибровых форм в удмуртской поэзии, кажется, послужила организация пен-клуба Удмуртии и издание в связи с этим каталога «Удмуртский ПЕН-клуб» (Инвожо. 2005, № 9). Примечательны в этом ракурсе поэтические эксперименты Алексея Арзамазова, Ларисы Ореховой, а также опыты перевода Геннадия Айги на удмуртский язык Петром Захаровым. Хотя данные выполненные переводы и нельзя считать образцовыми в том смысле, что «особый ход мысли» (Ю.Минералов) на русском и удмуртском языках не совпадают, но сам факт актуализации верлибра П.Захаровым особенно значим. Трансформационные процессы, проходящие в удмуртской поэзии в 2000-е годы, выход прозы на первый план и оттеснение ею поэзии свидетельствуют прежде всего о том, что удмуртская литература находится в непрерывном идейно-эстетическом поиске и творческом диалоге с русской и мировой литературой. Познакомившись с книгой Т.И. Зайцевой «Современная удмуртская проза (1980 – 2000-е гг.)» я, вопреки идеям автора, ещё раз прихожу к мысли: этнофутуризм, созвучный русскому постреализму (термин Н.Лейдермана и М.Липовецкого), становится всё более значимым и в удмуртской прозе.

 

Виктор ШИБАНОВ г. ИЖЕВСК