ЛИТЕРАТУРА КИПЯЩИХ ПЕРЬЕВ

№ 2007 / 8, 23.02.2015

Все 90-е годы мы жили надеждой на восстановление нормального порядка вещей. Чудесного выздоровления, когда пружина духовности компенсирует социальные деформации.

Все 90-е годы мы жили надеждой на восстановление нормального порядка вещей. Чудесного выздоровления, когда пружина духовности компенсирует социальные деформации. В литературе наибольшие ожидания связывались с преодолением противостояния «патриотов» и «либералов» – чернильной гражданской войны, самым поразительным в которой была полнейшая апатия к ней населения. В итоге читатель сделал свой выбор. Потешные баталии двух лагерей он воспринял как закономерную стадию маразма когда-то великой литературы. И проголосовал деньгами. Стал читать жанровую литературу – «литературу читательских предпочтений», которую писатели с опущенным забралом презрительно наименовали словом «коммерческая». Нельзя сказать, что противостояние двух лагерей осталось в прошлом. Оно стало неактуальным. Лагеря размылись. Диффузия не затронула лишь маргиналов, непримиримых и неисправимых. Консерваторы колонизировали постмодернистские просторы – вотчину либералов. Либералы углубились в почвенничество и заигрывание с национальной стихией, игнорируя «право первой ночи» патриотов… К сожалению, положение, совсем недавно казавшееся нестерпимым, сегодня воспринимается почти ностальгически. Тех, кто ожидал пышного расцвета литературы и литературной критики после исчезновения «фракционного» подхода, ждало горькое разочарование. Почему? Неверно уже то, что «здоровым» может быть названо только такое состояние литературы, при котором господствуют чисто художественные критерии. Критик – это не литературный обозреватель, в доступной форме излагающий концепцию произведения. И не филолог, указывающий на стилистические ошибки автора. Литературный критик – специалист, чьё призвание – «острогой железной настигать исполинских китов» (Н.Гумилёв). Гарпун критика – внелитературные и нехудожественные критерии. Как ни парадоксально, но противостояние двух лагерей в большей степени благоприятствовало принципиальной критике, чем рыночная вкусовщина. На фоне современной критики даже методы школы Белинского и его последователей, сыгравшей неоднозначную роль в русской литературе, предстают верхом интеллектуальной изощрённости. Нужно признать, что заслугой социальной критики XIX века было постулирование связи между литературой и жизнью. Связи, не прослеживаемой в современной русской литературе. Идеалистическая вера во «власть книг», убеждение в существовании связи между «печатными коврижками» и жизнью – это, конечно же, «литературный утопизм». Только без утопизма, о котором идёт речь, невозможно существование литературы, подобно тому, как существование человека невозможно без экзистенциальных иллюзий, таких как «любовь», «дружба» и «отечество». Что же произошло в начале XXI века? Некоторое оживление литературы было связано не с преодолением противостояния патриотов и либералов и уж никак не с воцарением чисто литературных критериев. Успех «настигнул» тех, кто решился на коммерческую прививку, вышел из литературных гетто, принял рыночные правила, при которых не экспертное мнение и полузрячая литературная критика, а «невидимая рука» рынка вершит литературные судьбы. Возможно ли сегодня возвращение литературной критикой влияния, которое оно имело на протяжении XIX века или хотя бы в начале века XX-го? Какими должны быть принципы литературной критики, адекватной современности? Во-первых, новая литературная критика будет находиться в преемственной связи с русской критической традицией – «натуральной школой», славянофильской критикой XIX века, эмигрантской критикой с ее герольдом – Георгием Адамовичем, наиболее интересными представителями советской критики (Виктором Шкловским и группой «Перевал»). Она не будет пренебрегать тем, что представители этих течений рассматривали те или иные спорные идеи как истины, которые достаточно один раз высказать, чтобы они раз и навсегда получили научные права, ибо, за редкими исключениями, их больше интересовала истина, чем идеология сама по себе. Во-вторых, новой литературной критикой будет признаваться, что литература является содоминантой бытия – пусть не самой влиятельной, но достаточно весомой в долгосрочной перспективе, чтобы оказывать влияние на общественное сознание, хотя бы постфактум. В-третьих, новой литературной критикой будет муссироваться идея, что литература подлинна ровно настолько, насколько она больше чем литература, что как таковая литература есть вечная трансгрессия средостения между словом и действием. Вообще только в тоталитарную эпоху зыбкое слово само по себе является действием, а культивирование асоциальности – гражданской позицией. В рыночную эпоху литература имеет значения ровно в той степени, в какой переступает собственные границы и побуждает к конкретному действию. Паралитическая критика не способна пробудить литературу от наркоза. А без этого мы никогда не получим плазматическую литературу, разогревающую саму себя, или, выражаясь гоголевским языком, литературу «кипящих перьев». Отсюда следует, что художественное произведение может быть признано неудачным только в том случае, когда художественные средства автора неадекватны поставленной цели. Скажем, художественные средства, использованные Чернышевским в романе «Что делать?», несмотря на их схематичность и бедность, оказались вполне адекватны поставленной цели. Поэтому имя Чернышевского невозможно вычеркнуть из русской литературы, сколь бы преувеличенным ни казалось значение, придаваемое этой личности «вождём мирового пролетариата» (о чём красноречиво написал в своих воспоминаниях Николай Валентинов), с одной стороны, и, например, Владимиром Набоковым, с другой. Величайшие произведения русской классики, поднявшие её на недосягаемую вышину и сообщившие ей мировую известность, – это «идеологические романы». Произведения Тургенева, Толстого и Достоевского – образуют идеологический атлас России середины XIX века, с указанием каждой улицы и дома. Но пройдёмся теперь по современной литературе, сокращая в ней числители и знаменатели до реального смысла, что получим? Пока «обратная связь» между литературой (шире искусством) и жизнью отдана стихии рынка, слепой игре ориентированных на прибыль издательств, никакая идея не сможет овладеть общественным сознанием. И, значит, мы будем безуспешно пытаться обрести «ключи Марии» к подлинному творчеству, чтобы достичь такой концентрации суждения, при которой критика «опережает» литературу.

 

Михаил БОЙКО