Без барьеров

№ 2007 / 10, 23.02.2015

По всем книжным магазинам страны, особенно провинциальным, преследуют тебя корешки с наименованиями бесконечной вереницы произведений Михаила Веллера. Пытался я было исчислить это многообразие, но довольно быстро заплутал. Веллера сейчас много, и не только в виде его литературных эманаций, но и собственной его, Михаила Иосифовича, персоны, которая то и дело мелькает на телеэкране, натренированным голосом с неизменным пафосом рассуждая о всём и вся. Возможно, таким и должен быть писатель, да и кому как не ему, человековидцу, вещать о всевозможных вещах, жизни учить, не только одним сексологам и астрологам? «Поскольку наша эпоха – это телевидение, то ящик – возможность высказать максимальным тиражом свою точку зрения» – так довольно убедительно ответил он на вопрос о причинах частого появления в передачах типа «К барьеру». Да и сам он любим и приглашаем – медийная личность, что уж скажешь, а пока приглашают, нужно идти, пока просят, следует говорить, а что – это уже другой вопрос. Я тут побывал на одной из встреч Веллера с молодыми писателями России. Сам он в зале, а шустрые молодые люди перед входом бойко торговали пирожками-книгами по сто рублей за штуку. Что получилось, читайте. Можно вначале вопрос?

Игра в демократию с аудиторией обернулась боком. Михаил Веллер предложил на выбор: начинать ли выступление в традиционно монологическом ключе или сразу с вопросов. Фраза эта была во многом риторическая. Любой лектор всё равно все бразды правления берёт в свои руки и строит пространство лекции по собственному разумению. Однако, видимо, в тот день выдался другой случай: аудитория в самого начала перехватила инициативу. – Почему вы допускаете в своих произведениях различные оскорбительные высказывания, которые могут обернуться и против вас? Это особая провокация? Так в книге «Не ножик не Серёжи не Довлатова» вы употребляете кощунственные слова о Божией Матери. – Это писатель из Петербурга Дмитрий Орехов вихрем прорвался в микрофону. Далее Дмитрий назвал страницу книги, номер абзаца, где употреблены эти фразы. – Я в упор не помню, о чём вы говорите! Ну что это, честное слово, я не понимаю… О чём спич-то? – пытался сконцентрироваться, пойманный врасплох Михаил Иосифович. – Я не готов эти слова прочитать, я могу принести книгу, и вы сами их прочтёте. Кто-то зашипел: что это за провокатор. Из первого ряда раздался голос: «Молодой человек, ну что вы творите!..» Тут Дмитрий увидел у говорящего искомую книгу и устремился к нему… Пока он искал нужную страницу, президент фонда СЭИП Сергей Филатов представил многопечатающегося писателя Михаила Веллера, которого все без исключения видели на экранах телевизоров, после чего тот приступил к ответу: – По существу заданного мне в начале вопроса… – начал назидательным и немного монотонным голосом Михаил Веллер. – Я привёл одну из известных и существующих многие века испанских ругательств, которое не я придумал. Что касается слова «богохульство», то означает оно предельно неприличные выражения с упоминанием святых лиц. Богохульство в России закончилось с момента отделения церкви от государства и мат, строго говоря, перестал быть таковым. То что я употребляю в своей книге это ругательство, я не считаю богохульством. Миллионы людей повторяли его миллионы раз, вот идите с ними и разбирайтесь… – такова оказалась позиция маститого литератора, учёнейшего философа в этом вопросе, предельно толерантная, к вопросу о толерантности, кстати, он ещё вернётся. Раз это может кто-то другой, почему не могу этого делать и я? Действительно, почему?..

Умственная брезгливость Далее Веллер тем же назидательным тоном долго рассказывал, почему трагедия богаче комедии и в чём суть катарсиса: «трагедия – это испытание человека на прочность вплоть до полного разрушения», пока не договорился до стремления к убийству себе подобных, которое изначально присуще роду человеческому: – Материя, как сформулировал Спенсер (ссылка на авторитет – великое дело, как и в ситуации с богохульством. – А.Р.), имеет три основных вида существования: неанатомическая, анатомическая и социальная. Что касается человека на уровне органическом, то в последние века естественный отбор вроде бы кончился или же, наоборот, принял характер более отрицательный. Что касается отбора социального, то здесь дело обстоит сложнее. Из социумов неизбежно выживает тот, кто жизнеспособней, и погибает, кто нежизнеспособен, – это элементарный естественный отбор на социальном уровне. На протяжении всей истории главнейшей функцией мужчины было выжить и обеспечить жизнь своему роду (ещё один из приёмов веллеровской риторики: сказать, что так было испокон веку и этого вполне достаточно. – А.Р.). Занятие это было сопряжено с убийством врага. С современной моральной политкорректной точки зрения подобную ситуацию можно расценивать как угодно, но оружие на протяжении всей истории было естественным продолжением человеческой руки. Когда в новейшие времена сообщили, что смертные казни противоестественны, что убийство любого живого существа противоестественно, то у меня это не вызывает ничего, кроме чувства умственной брезгливости. Я полагаю, что нормальному человеку убийство другого человека, особенно в первый раз, удовольствия не доставляет, но если существуют негодяи, которые по всем законам людским, по всем традициям тысячелетий должны быть уничтожены, то тот, который их уничтожает, делает благое дело. Вот и получается, что по Михаилу Иосифовичу запрет на убийство исходит только из нашего политкорректного времени, а то, что время это далеко не является совершенным, понятно многим – дополнительный аргумент в споре посредством элементарного выверта ситуации. Понятие «традиция», традиционная культура, как правило, употребляется для обозначения закреплённой системы ценностных координат, но почему бы под это не подверстать ещё и свою посылку, возведя её в ранг непреходящей ценности? Искушение, поверьте, сильное… – Юриспруденция, юстиция по латыни означает справедливость, то есть каждому должно быть воздано по заслугам. И даже если человек хочет, чтобы всю ответственность на себя брал суд и даже если он неправеден (куда денешься: суд есть суд, закон есть закон), ему надо подчиняться. Я думаю, что это весьма шкурное, низкое, недостойное нормального человека желание избежать ответственности. Желание самому не решать ничего, а переложить всё на других. Вопрос об ответственности в данной ситуации действительно принципиально важный. По Веллеру выходит, что каждый человек должен брать всю полноту ответственности на себя, что даёт ему право, права убивать в том числе. Но может ли индивидуальная этика, индивидуальное сознания обыкновенного индивидуума и далеко не сверхчеловека, разрешить подобную ситуацию – большой вопрос. Велеречивые словеса обращаются в итоге в классический выбор: тварь ли дрожащая или право имею. А в итоге – банальная уголовщина, развернувшаяся под лозунгом: бери ответственности каждый сколько можешь. – Если предоставляется возможность убить подлого убийцу, то, я думаю, что надо это сделать, это хорошо, это нормально (но вот беда, в этом случае другие получают право убить тебя. – А.Р.). После из зала запиской поступил вопрос: – Вы так лихо рассуждаете о войне, вы воевали? Так безапелляционно рассуждаете о смерти, вы вообще в чём-либо сомневаетесь? – Способность сомневаться есть неотъемлемая черта всякого разумного человека. Я затрудняюсь что-то внятно на это ответить (в это время зазвонил телефон, выступающий на звонок ответил. – А.Р.). Я сомневаюсь постоянно в очень многих вещах. Эти сомнения приводят иногда к очень интересным позитивам. В основном сомневаешься в том, что не можешь понять, что не получается. Я сомневаюсь во всём. Пока не сложится логическая картина. Словословиями ушёл от прямого ответа на этот вопрос, а первая часть вопроса вообще прошла мимо. Далее поступил ещё один интересный вопрос, который в целом может характеризовать отношение аудитории к пафосному лектору, ответ на него, однако, вышел стандартный: – Насколько высоко вы себя оцениваете, считаете ли талантом, гением, или просто успешным писателем-профессионалом? – Это один из тех вопросов, которые нет смысла задавать, потому что на них никто не будет нормально отвечать. Тем не менее их постоянно задают. Мне больше нравится понятие «хорошо работать». Я работаю хорошо.

Управляемая диктатура

– Вы столкнулись и с диктатурой, чем вас не устраивает Путин как диктатор (смех в зале)? – Я не сторонник диктатуры вообще. Как не существует идеального лекарства, годящегося на все случаи жизни, так и не существует какого-то политического строя самого лучшего для всех, для всех стран, на все эпохи… – Поставим здесь небольшую паузу, ибо писатель Веллер ушёл в долгие разговоры о Древней Греции, где «знали меньше, чем сейчас, а понимали больше, сейчас же, наоборот, знают много, а понимают мало». – Демократия, которая родилась в Европе и неотделима от европейской истории, ментальности, культуры, на многих других моделях не работает и работать не может. Потому отрицать национальный характер, исторические традиции, особенности генотипа – это означает самый дешёвый вульгарный идеализм, когда желаемое выдают за действительное. Диктатура – это период для наведения порядка. Я имею в виду диктатуру в римском смысле, когда диктатор ставится на определённый срок, с определёнными полномочиями для выполнения определённых задач. В противном случае, когда вы вдруг, после социализма, даёте всем равные права, никак не обеспечивая их выполнение, тогда естественным порядком самые умные, сильные, хитрые, жестокие, наглые, подлые, коварные захватят себе всё, что могут, а остальные будут пахать на них. Соответственно избирательное право народа превращается в право любого бандюка быть избранным. Что касается Путина… Я полагаю, что по своим личным данным, если бы нужно было из заднего кармана с чистого листа вытащить исполнительного неамбициозного и ответственного государственного чиновника на должность диктатора, то Путин был бы очень хорошей кандидатурой. Но сегодня это невозможно, потому что эта фигура, условно говоря, уже заиграна, она выработала свой ресурс доверия, связала себя с определёнными ветвями власти. В идеале необходима конституционная диктатура на пять лет с заранее проработанными механизмами принятия демократических законов и создания демократических институтов. Вариант того, что сделал Франко в Испании или Пиночет в Чили. Я думаю, что нужна вначале диктатура, а потом демократия. Вот такая типичная схема кнута и пряника, незамысловатая и простая… Ну что ж, это тоже нечто традиционное, исторически присущее свойство русской ментальности, о которой сейчас много любят рассуждать, мол, любовь к жёсткой руке и вообще подчинение в крови русской души. – Вы предлагали ввести на пять лет диктатуру, чтобы потом построить демократию, а вы не боитесь, что в России наступит длительный период самовластия, который развалит страну? – Это тот случай, когда пойти на определённый риск есть смысл, потому что в противном случае продолжение развала России, мне представляется, безусловным, необоримым. Поэтому Рим выбрал Цезаря, который узурпировал свободы. Должны быть отработаны жёсткие механизмы выхода из диктатуры. А пока диктатуры нет, страна разваливается, что ж поделать, и на вопрос о будущем Калининграда писатель Веллер отвечает, что в ближайшие четверть века он станет Кёнигсбергом. Да и вообще Германии уже пора предложить установить протекторат над Калининградской областью, то есть спровоцировать реальную угрозу развала страны, чтобы получить право на введение управляемой диктатуры.

Заезжий лектор по атеизму

Вообще липкинская встреча с писателем Веллером была богата на чудесные вопросы, вот ещё один пример из такого ряда (цитирую в точности по записи): – У вас, видимо, есть дар пророчества, как вы считаете, есть ли у вас шанс войти в «золотой миллиард» и вообще, кто в чём будет? (Смех в зале.) – Есть сейчас такая картина мира, но не это главное. У нас на глазах стремительно происходит процесс не только замещения этносов, но и замещения культур. Все примерно представляют себе, как возникло христианство. Сейчас я прошу верующих христиан не воспринимать мои слова всерьёз, а представить себе, что это часть кусочка лекции заезжего лектора по атеизму, который сам не верит ни во что. Вначале христианство было одной из многих иудейских ересей, которыми Иудея в это время была полна. Не проходило много времени, чтобы кого-то не распяли, не побили камнями, чтобы кто-то не выступил против первосвященников, которые погрязли в жадности, мздоимстве, коррупции. Но прошло каких-то полтораста-двести лет, и христианство стало укореняться в ещё огромной, могущественной Римской империи. Если мусульманство произошло как религия весьма активная: сейчас мы вернёмся в Медину, сейчас мы вернёмся в Мекку, и кто был не согласен с нами и с Аллахом, поймёт, что был не прав. Христианство возникло как религия непротивления: можно дать убить себя, но нельзя убивать другого. Но как при таком мировоззрении она обрела главенствующую роль в Римской империи? Римское общество было необыкновенно толерантным. Можно было всё. Можно было быть лесбиянкой, гомосексуалистом, можно было придерживаться одних религий и других, можно было воровать, но не попадаться, можно было заказывать убийство, но чтобы тебе не могли отомстить. Все были гражданами и все были равноправны… И вот христианство давало очень жёсткую систему ценностей: это можно, это нельзя, это правильно, а это нет, поэтому вокруг христианства и начала развёртываться новая социальная и государственная система. Сегодня же христианство состарилось (католичество в большей степени, православие – в меньшей). Там можно решительно всё. Пропагандируется всепрощение: если священник немножечко педофил, то мы поругаем его, но ведь он тоже человек, у него есть права, он наймёт адвоката… И вот тогда приходит Шариат и говорит: за прелюбодеяния побивают камнями, за воровство рубят руку, жить надо вот так и так. Поэтому европейцы сегодня начинают переходить в ислам, а мусульмане перестали переходить в христианство. Да и размножаться христиане перестали, как перестали размножаться в Римской империи. Ведь достаточно отделить сексуальное наслаждение от детородной функции, достаточно это отделение легитимизировать разговорами про безопасный секс, и народ начинает сокращаться, люди прекращают рожать, потому что дети отдельно, а удовольствие отдельно. Вот поэтому, я думаю, что к концу 21-го века «золотой миллиард» будет серебряным численностью в несколько сотен тысяч. Раз уж пошёл разговор о религии, приведу ещё одну выдержку из выступления на этот счёт: – Как вы относитесь к введению в школах основ православной культуры? – Скорее положительно, чем отрицательно, хотя будь моя воля, я бы это сделал иначе. Я, рождённый в 1948 году, по воспитанию был естественным и нормальным советским атеистом. В возрасте восемнадцати лет поступил на филфак, где услышал фразу: «Филолог, который не читал Библию, – это же нонсенс». Можно давать основы даже не истории религии, а под углом религиозной этики с упором на христианство. Сейчас, когда все плачут о потере моральных критериев, некоторая религиозность, прошу отличать от обрядовости, потому что замочить дружбана, а потом замолить грех – это к религии имеет очень мало отношения, нужна.

Некоторый момент веры сегодня полезен.

Последнее предложение здесь просто замечательно, избирательность – вот настоящий конёк любого востребованного сейчас ритора. О религии сейчас принято говорить снисходительно, допускать возможность её существования в особых пределах в особой резервации, за границы которой она не должна выходить. Не будем радикалами, не станем отрицать её напрочь, попользуемся ею, пока это выгодно, а потом при случае сдадим в архив…

Искусство оборотничества

Накануне поездки в Москву, листая каналы, наткнулся: писатель, философ, вероятно, уже политолог в очередной раз в передаче «К барьеру». Тема, точно уже не помню, но вероятно о выборах: модное сейчас переливание воды «назначать – не назначать». Минут с пять посмотрел, всё-таки писатель, а они сейчас редкие гости на голубых экранах, и выключил, не с раздражением, нет, совершенно безэмоционально, разве что с досадой, а потом вдруг мысль – о современном изводе патриотизма, которая долго не отставала. Идея неполноценности народа, культивированная особенно сильно в 90-е годы, трансформировалась в разговоры о национальном своеобразии, менталитете русского народа. Ему, мол, не присуще то-то и то-то, он не готов к тому-то и тому-то. В этот список входит: демократия, выборы, труд, трезвость… Помню, после очередного позорного проигрыша на чемпионате мира по футболу один учёный муж с телеэкрана объяснял тем, что все эти неудачи, настрой на проигрыш заложены в православной вере… Ряд можно продолжать в зависимости от актуального политического заказа. В последнее время с либерального поля этот скарб перекочевал на условно «почвеннический», или, по крайней мере, произошло активное заимствование стилистики, терминологии, своеобразная мимикрия, но суть не изменилась: мы – особые, да, ради Бога, не от мира сего, значит – убогие, ущербные, для которых требуются особые методы обращения – диктатура, к примеру, почему нет. Другая оболочка с одной и той же начинкой. А что вы хотите, конъюнктура изменилась. Тот же главный идеолог Кремля Владислав Сурков на прошлогодней встрече с молодыми писателями постоянно поправлял этих самых писателей в их оговорках «эта страна» на «нашу страну». И в то же время сам озвучил тезис о культурной отсталости России, которая, по его мнению, выражается в том, что люди не готовы к созданию нового товара. Бедные мы, несчастные, навязали нам этот народ, вот теперь с ним и мучайся. До сих пор на вопрос: что бы вы изменили в России, чаще всего говорят – менталитет. А что делать? Поэтому для этих людей понятие «государство» всегда будет выше народа. А Веллер… что Веллер? Он лишь иллюстрация общего правила, времени переоценки ценностей до их полного низведения на нет. Профессиональный демагог?..

 

Андрей РУДАЛЁВ
г. СЕВЕРОДВИНСК