КОГДА ОБЩЕСТВЕННОЕ ЗВУЧАНИЕ ВАЖНЕЕ ТЕКСТА

№ 2007 / 12, 23.02.2015

Не будем лукавить. Анатолий Рыбаков никогда не был великим стилистом. Долгое время он писал «производственную» прозу в духе социалистического реализма. Я не думаю, что каким-то особым новаторством отличались его приключенческие повести, адресованные юношеству. Сила Рыбакова заключалась в другом. Он довольно-таки часто оголял нерв своего времени. И публику это задевало. Вспыхивали целые дискуссии, которые иногда перерастали в бурные скандалы. Вот это-то – повышенный градус полемик – во многом и повлияло на длительность жизни рыбаковских книг. Анатолий Наумович Рыбаков (настоящая фамилия Аронов) родился 1 (по новому стилю 14) января 1911 года в Чернигове в семье инженера. В 1919 году их семья переехала в Москву. Мальчик был отдан в опытно-показательную школу-коммуну. Получив аттестат, он сначала устроился грузчиком, а потом отнёс документы в инженерно-транспортный институт. Всё благополучие рухнуло в 1933 году. Рыбакова тогда обвинили по статье 58-10 в контрреволюционной пропаганде и на три года сослали в Сибирь. После отбытия срока он оказался лишённым права проживать в крупных городах. Ему пришлось весьма долго скитаться по всей России. Лишь незадолго до войны он смог осесть в Рязани, где встретил свою первую жену, бухгалтера по имени Ася, которая в 1941 году родила ему сына Александра. Когда началась война, Рыбакова сразу призвали в армию. Оказавшись на фронте, он не стал бегать от пуль. Командиры это оценили. Поэтому вскоре судимость с него сняли, а позже ему дали офицерское звание. Победу Рыбаков встретил в Берлине, будучи начальником автослужбы 4-го гвардейского стрелкового корпуса. После войны Рыбаков, забыв о своей профессии инженера, добровольно заточил себя в Кузьминках, где достаточно быстро написал свою первую повесть «Кортик». Эта вещь тут же вызвала шквал добрых откликов. После «детской» повести Рыбаков попробовал себя во «взрослой» литературе. Он написал роман «Водители». Производственная тема оказалась очень даже ко двору. В 1951 году писателю дали за эту книгу Сталинскую премию второй степени. Правда, в литературных кругах тут же пустили слух, будто Сталин, когда утверждал список новых лауреатов, добавил: мол, Рыбаков – неискренний человек и неразоружившийся троцкист. Сейчас трудно установить, насколько тот слух имел реальную основу. Однако писатель на всякий случай решил не рисковать и на какое-то время Москву добровольно оставил, посчитав за благо затеряться на два-три года на волжских просторах. И, похоже, что в творческом плане этот побег ему даже пошёл на пользу: он собрал материалы для новой книги. Первоначально Рыбаков свой второй роман хотел назвать «Одинокая женщина». Однако Константин Симонов, в 1954 году вторично пришедший к власти в журнале «Новый мир», когда прочитал рукопись, настоял на другом заглавии: «Екатерина Воронина». Первая публикация этого романа состоялась в 1955 году. А уже ровно через два года книга была экранизирована. Справедливости ради замечу: публика и «Водителей», и «Екатерину Воронину» очень быстро позабыла. Зато судьба более благосклонной оказалась к приключенческим повестям писателя «Бронзовая птица» (1956), «Приключения Кроша» (1960), «Каникулы Кроша» (1966) и «Неизвестный солдат» (1974). Они часто переиздавались. Но главное – на них выросло несколько поколений советских ребят. Образ Кроша мог бы стать идеальной находкой для советской пропаганды, а сам Рыбаков, наверное, мог бы получить на этом огромные дивиденды. Но писатель не оправдал надежд функционеров. Он очень не вовремя обнародовал свой третий роман «Лето в Сосняках». Впервые эта книга увидела свет в 1964 году в журнале «Новый мир». Говорили, что Твардовский долго сомневался, надо ли было вообще её печатать. С художественной точки зрения роман ему представлялся далеко не безупречным. Может, поэтому он поначалу поставил «Лето в Сосняках» в план на 1965 год. Но тут вдруг в стране стал меняться политический климат. «Оттепель» вот-вот могли сменить заморозки. Окружение решило надавить на Твардовского: мол, в 1965 году роман о девочке из репрессированной семьи уже никакая цензура не пропустит. И редактор сдался, правда, перед этим он потребовал убрать из рукописи все сцены, связанные с панелью. Как потом вспоминал Рыбаков, в этом плане Твардовский ни на какие уступки не шёл, до последнего изображая из себя якобы законченного пуриста. Если судить по реакции критики, у нас в стране «новомирскую» публикацию «Лета в Сосняках» почти никто не заметил. Рыбаков винил в этом власть: якобы это она дала команду замолчать его третий роман. Зато, как считал писатель, его книга имела шумный успех в Западной Германии, где книга продавалась с припиской «Русский Грэм Грин». Тем не менее вплоть до середины 1960-х годов Рыбакову в литературе почти всё доставалось относительно легко. Проблемы стали нарастать как снежный ком уже в брежневскую эпоху. Сколько нервов стоил ему, к примеру, роман «Тяжёлый песок»! Уже в 1990-е годы Рыбаков, будучи в Нью-Йорке, признался Соломону Волкову, как зарождался замысел этой книги. Выяснилось, что ещё до войны писатель сдружился в Рязани с Робертом Купчиком. «Мы с ним женились на подругах», – вспоминал Рыбаков. – Сидим как-то с ним у меня дома, и он начинает рассказывать мне историю своих родителей. Вы знаете, в те годы о родственниках за границей старались не упоминать, в анкетах на этот вопрос отвечали «нет». Но Роберт мне доверял. Так вот, в начале прошлого века его дедушка, будучи ещё молодым человеком, уехал в Швейцарию, в город Цюрих. Окончил там университет, стал преуспевающим врачом, женился, родила ему жена трёх сыновей. Старшие пошли по его стопам – стали врачами, а младшего сына, то есть будущего отца Роберта, дедушка решил перед поступлением в университет свозить в Россию, показать родину предков. Это был 1909 год. В Симферополе юный швейцарец влюбился в шестнадцатилетнюю красавицу еврейку, дочь сапожника, женился на ней и увёз в Цюрих. Но ей там не понравилось. Её потянуло назад, в Симферополь, куда через какое-то время она и вернулась вместе с мужем. Он остался там и стал сапожничать, как его тесть. Другой профессии у него не было. Но это ещё не всё. В тридцатые годы его, конечно же, посадили как иностранца, но выпустили в сороковом году. Эта история меня потрясла. Человек оставил родину, богатых родителей, возможность сделать блестящую карьеру. И всё ради любви. К тому же само слово «Швейцария» звучало в предвоенные годы, как Марс или, не знаю что, как Луна. После войны я снова встретил Роберта, спросил о родителях. Они были расстреляны немцами в числе других симферопольских евреев в 1942 году у дороги на Судак» (цитирую по книге: «Т. Рыбакова. «Счастливая ты, Таня!». М., 2005). Рыбаков поехал после этого в Крым. Но поездка мало что дала. Писатель решил: надо поискать других свидетелей. И он вспомнил про мамину младшую сестру – тётю Аню, которая до малейших подробностей восстановила для него историю жизни их семьи в Сновске, переименованном в советское время в город Щорс. Оставалось найти материалы о гетто. Первоначально Рыбаков свой роман назвал «Рахиль». Он впервые решил оттолкнуться от прямых прообразов. Он говорил С.Волкову: «Мой дедушка – Авраам Исаакович Рыбаков, чернобородый, скуластый, с раскосыми японскими глазами. Я его очень любил, больше, чем отца. В молодости он работал на строительстве железной дороги, таскал шпалы, потом – на скотобойне. Силы был необычайной, был вспыльчивый, скорый на расправу, но справедливый, его уважали. Рахиль… Внешне я хотел её сделать похожей на мою мать. А по характеру это, скорее, моя покойная сестра. Она была женщиной с твёрдым, властным характером. Что же касается Якова… Яков не имеет прямого прототипа, но, понимаете, Соломон, Рахиль должна была иметь именно такого мужа. Я писал его, отталкиваясь от характера Рахили, и это оказалось возможным». Когда рукопись была завершена, Рыбаков решил для начала постучаться в журнал «Дружба народов». Но Баруздин сразу замахал руками. Затем писатель отправился в «Новый мир». Но и Наровчатов эту книгу не принял. Согласился опубликовать этот роман лишь главный редактор «Октября» Ананьев. Как потом вспоминал Рыбаков: «Октябрь» – не «Новый мир»: журнал без фронды. Цензор прочитал первую часть и спокойно её завизировал, не усмотрев там ничего крамольного: предреволюционный еврейский городок на Украине. Хватился только тогда, когда прочитал вторую и третью части. Но я уже никаких поправок не принимал. А прервать печатание романа тоже нельзя. Представляете, какой шум бы поднялся?.. (Смеётся.) Но зато накидала замечаний сама редакция. У меня хранится редакционное заключение, я и ксерокс с него снял. Знаете, Соломон, его можно рассматривать как исторический документ. Конечно, первым делом снять название «Рахиль», полностью исключить имена Сталина, Молотова, Достоевского. Исключить историю ареста Льва Рахленко. Хорошо, я его бросил под колёса поезда. Показать, что нацизм как идеология направлен против всего человечества, а не только против евреев. Призыв Рахили должен быть обращён не только к мужчинам-евреям, но и ко всем людям. Город Цюрих заменить на любой другой германоязычный город Швейцарии. Почему? А потому что за границей вышла книга Солженицына «Ленин в Цюрихе» и упоминание в моём романе этого города может вызвать нежелательные ассоциации». Впоследствии «Тяжёлый песок» вышел в 26 странах мира. Но, наверное, самую точную ему характеристику дал немецкий славист Вольфганг Казак. Он писал в своём лексиконе: «Роман «Тяжёлый песок» – это эпическое полотно из жизни еврейской семьи в России и за границей в период с 1910 по 1943 год. Еврейская тема, впервые широко введённая в советскую литературу, но односторонне освещённая автором, приобрела актуальное значение в связи с сильно распространившейся в те годы тенденцией евреев к эмиграции из Советского Союза в Израиль». Пока «Тяжёлый песок» пробивал себе дорогу в печать, Рыбаков окончательно решил связать свою судьбу с радиожурналисткой Татьяной Беленькой. Она уже давно ушла от своего первого мужа – поэта Евгения Винокурова. А он давно расстался и с первой, и со второй супругой, от которых у него было два сына: Александр и Алексей. Судя по всему, своей главной книгой Рыбаков считал роман «Дети Арбата». Первую редакцию этой книги писатель завершил ещё в 1966 году. Твардовский даже успел её проанонсировать и поставить в план «новомирских» публикаций 1967 года. Но потом он от своих намерений отказался. По одной из версий, Твардовского разочаровал слабый уровень книги. По другой – якобы на него надавила цензура. Потом, уже в 1979 году, «Детей Арбата» рискнул проанонсировать в своём «Октябре» Ананьев. Но Ананьев считал, что окончательно судьбу романа может решить только ЦК КПСС. Однако сам он идти по этому вопросу на Старую площадь не осмелился, а попытался уговорить поискать обходные пути Рыбакова. В итоге возник спор. Мнения сторон нам потом изложила в своей книге «Счастливая ты, Таня!» Т.Рыбакова. Я приведу лишь фрагмент из той бурной дискуссии: «АНАНЬЕВ: Я прочитал «Детей Арбата». Впечатление сильнейшее. Мы ведь даже анонсировали его на этот год. Но ты сам хорошо понимаешь, что цензура «Детей» не пропустит. Значит, надо обращаться в ЦК… Я – лицо должностное, я выше Отдела культуры обратиться не могу, а ты свободный художник, ты известный писатель и можешь обратиться к кому угодно, даже к товарищу Брежневу. Конечно, он твой роман вряд ли прочитает, но его референты прочитают, и хорошо бы найти к ним ходы. Ищи! РЫБАКОВ: Я не люблю обходные пути и не умею ими пользоваться. Тебе роман нравится, набирай его. Если цензура отклонит, тогда начнём борьбу. Я официально жалуюсь в ЦК, там должны будут принять какое-то решение. Словом, роман начнёт официальную жизнь и в конце концов попадёт на те верха, о которых ты говоришь. АНАНЬЕВ: Это негодный путь. Как только цензура его зарубит, трудности увеличатся неимоверно, а если откажет и вторая инстанция, скажем, Отдел культуры ЦК, то дело совсем пропало, никто твой роман больше читать не будет. Повторяю: надо сразу пробиваться наверх. Ты – знаменитый писатель, сейчас, после «Тяжёлого песка», твои акции неимоверно повысились, с тобой не могут не считаться, ссылайся на меня, можешь всюду говорить и писать, что, если будет разрешение, я готов немедленно печатать роман. РЫБАКОВ: Если разрешат, любой журнал напечатает. АНАНЬЕВ: Ну не скажи… Думаешь, Мишка Алексеев, или Толя Иванов, или Викулов тот же согласятся печатать? Никогда! А я готов за твой роман жизнь положить. Но мои возможности ограничены, без высокой санкции запустить роман в производство я не могу. И не буду, прямо тебе об этом говорю, я предлагаю тебе единственный реальный путь. Пробивай роман наверху! Подумай, подумай, Толя. РЫБАКОВ: Ладно, я подумаю. АНАНЬЕВ: Роман я тебе возвращаю. Я его в редакции никому не давал читать, и ты никому не давай, чтобы не было лишних разговоров». Вновь вопрос о публикации «Детей Арбата» встал уже в перестройку. Сначала, как водится, был проведён зондаж. Летом 1986 года кто-то из литераторов решил озвучить эту проблему на очередном съезде советских писателей. И ничего, власть эту наживку проглотила. Более того, как говорили, сразу после съезда рукопись «Детей Арбата» затребовал к себе один из главных прорабов перестройки Александр Яковлев. Однако вмешательство Яковлева сильно не понравилось консервативному крылу. Не случайно Егор Лигачёв, считающийся в партии вторым человеком, устроил 26 октября 1986 года либералам разнос. Он на заседании политбюро ЦК КПСС прямо заявил, что «Дети Арбата» печатать ни в коем случае нельзя. Казалось бы, Рыбаков вновь потерпел поражение. Но либералы придумали оригинальный ход. Они ещё до публикации романа решили устроить шумное обсуждение рукописи в самом массовом по тогдашним меркам журнале – в «Огоньке». Как это происходило, уже в 2005 году довольно-таки подробно описал Борис Леонов. В начале перестройки Леонов работал первым заместителем главного редактора «Огонька». Он вспоминал: «Неожиданно к нам в «Огонёк», во главе которого уже встал Коротич, прислали, принесли, доставили (это не важно!) набор отзывов выдающихся деятелей литературы о гениальном, самом-самом романе Анатолия Рыбакова «Дети Арбата», повторяю, который ещё не был опубликован. Такого в моей практике не случалось. – Так что будем делать? – спросил я у Виталия Алексеевича. И Коротич ответил однозначно: – Будем печатать… Во время очередной встречи во дворе с Борисом Андреевичем Можаевым (а мы как соседи иногда встречались и во время таких встреч обменивались новостями литературной и окололитературной жизни) я поделился с ним «огоньковской» новостью. – Да я знаю, – сказал Можаев. – Уж не ведают, как тешить себя. Дорвались до вседозволенности. Ведь и мне предлагали написать о рукописи романа значимые слова. Но я сказал, что напишу именно значимые слова после прочтения рукописи. Так мне отказали – некогда, мол, читать. А тут встречаю Бэлу Ахатовну Ахмадулину. И она тоже с возмущением рассказала, как от неё требовали положительного отзыва. «Ну, и ты, конечно, написала?» – спросил я её. А она в ответ: «Я им такое сказала устно… О бездарных вещах вообще ничего не говорю…» И потом Борис Андреевич рассказал мне настоящую историю возникновения бестселлера Рыбакова. Началась она ещё во времена «оттепели», когда Анатолий Наумович принёс в «Новый мир» повесть о «деле» Саши Панкратова. Повесть была небольшой – листов пять-шесть. В ней рассказывалось о том, как за выступление в стенной газете Саша вылетел из института, его судили, но всё обошлось. И для того, чтобы жить, он вынужден был пойти работать на автобазу. Кстати, в чём-то это было биографией самого писателя. Затем Анатолий Наумович напишет повесть «Водители», кажется, в 1951 году, и получит за неё Сталинскую премию III степени. На сей раз история автобазы,уже в свете решений XX съезда партии, выглядела совсем по-иному. Твардовский долго держал повесть, не решаясь на последний шаг в отношении её судьбы. И всё же в конце концов заметил, что вещь слабая и печатать её журнал не будет. Видимо, Анатолий Рыбаков обиделся. Но мысль о его недооценённой вещи жила в нём. Неожиданно ему в руки попала книга беглеца-чекиста Орлова, которую Рыбаков активно использовал в своём новом произведении, рождённом на базе повести о Саше Панкратове. Сама эта повесть стала составной частью «Детей Арбата». Критики тут же поспешили объявить новое творение Рыбакова произведением, которое по своим художественным достоинствам не ниже «Войны и мира» Л. Толстого» (Бор. Леонов. Прошлое, которого не было, или Записки человека без будущего. М., 2005). Весной 1987 года «Дети Арбата» были в полном виде напечатаны в журнале «Дружба народов». Сразу после этого стало ясно, почему либералы так спешили и почему «Огонёк» устроил до публикации романа столь невиданную рекламную акцию. Дело даже не в ложном посыле этой книги (ну не был Киров жертвой сталинского заговора, поменьше стоило ему засматриваться на чужих жён). Проблема заключалась в общем настрое. Появись «Дети Арбата» после «Архипелага ГУЛАГ» Солженицына или «Колымских рассказов» Шаламова, тут же многое встало бы на свои места. И, возможно, начавшаяся в перестройку масштабная дискуссия о том, как развиваться стране, пошла бы совсем по другому сценарию. Ведь смотрите, как публика расслоилась в восприятии «Детей Арбата». Далеко не самый радикальный либерал Лев Аннинский даже в 2005 году продолжал доказывать: «Дети Арбата» – «это общественно-политическая вершина» (альманах «Литрос», вып. 6). Критик утверждал: «Он был убеждён: что рыбаковский роман остался событием, которое оказало воздействие на миллионы людей. Как это ни парадоксально, глубокого разбора «Детей Арбата» не смогли предложить ни наши либералы и ни наши почвенники. Пожалуй, самые точные оценки дали западные писатели. Сошлюсь для примера на Джона Апдайка. Он верно заметил: «Рыбаков демонстрирует в некотором роде модернизм формы: книга, будучи пространной, воспринимается как фрагмент, необработанный толстый ломоть жизни» («Литературная газета», 1989, 5 июля). Апдайк воспринял «Детей Арбата» как мыльную оперу, в которой не ощущается напряжения, свойственного поворотному витку истории. Вывод Апдайка: «В романе предпринята дерзкая попытка проникнуть в механизм мышления Сталина, но в нём не преодолены рамки сталинского наследия. Счастье представлено в романе в традиционно русской манере – как нечто украденное у государства, как род духовного бегства, акт открытого неповиновения индивидуума и его личной свободы». К сожалению, поднятый в прессе шум вокруг «Детей Арбата» вскружил Рыбакову голову, и он поспешил взяться за продолжение, написав три романа: «Страх», «Тридцать пятый и другие годы» и «Прах и пепел». Но лучше бы Рыбаков этого не делал. Все три книги в художественном плане получились откровенно беспомощными. Вскоре после развала Советского Союза Рыбакову стало ясно, что страна покатилась не туда. Он очень был огорчён событиями осени 1993 года. Многие его бывшие приятели тогда публично потребовали от властей расправиться с оппозицией. Более того, нашлись сорок два литератора, которые в своём письме одобрили расстрел парламента. Рыбаков был просто в шоке. Как вспоминала его вдова, он считал: «Писатель не может одобрять пролитие крови». Умер Рыбаков 23 декабря 1998 года в Нью-Йорке. Но похоронили писателя в Москве.

 

В. ОГРЫЗКО