КАСАТЬСЯ БЛАГОРОДНЫХ ДУШ…

№ 2007 / 24, 23.02.2015

Удивительная история… Родился в конце позапрошлого века и долго жил в России серьёзный непризнанный поэт, с длинной необычной родословной. Блестяще учился в разных учебных заведениях. Стал дипломированным юристом. Но вынужден был заниматься в основном цифирью: бухгалтер, экономист финотдела, руководитель финансового сектора. А сам всю жизнь писал стихи. Оттрубил девятнадцать лет по тюрьмам и лагерям. Был реабилитирован при жизни. И вот спустя тридцать с лишним лет после кончины вышла первая книга его стихов…
Удивительная история… Родился в конце позапрошлого века и долго жил в России серьёзный непризнанный поэт, с длинной необычной родословной. Блестяще учился в разных учебных заведениях. Стал дипломированным юристом. Но вынужден был заниматься в основном цифирью: бухгалтер, экономист финотдела, руководитель финансового сектора. А сам всю жизнь писал стихи. Оттрубил девятнадцать лет по тюрьмам и лагерям. Был реабилитирован при жизни. И вот спустя тридцать с лишним лет после кончины вышла первая книга его стихов…
А у кого родословная недлинная, заурядная? Каждому, знаю по себе, сладко и горько мысленно пробираться вверх, по ветвям родословного древа. Сладко, потому что достойные были предки, прожившие полноценную жизнь. Горько, потому что иные ветки обламывались, усекались не по естественной причине. Были и такие, что усыхали сами собой… И всё-таки с древом Александра Солодовникова случай особый. Его прадеда Алексея Ивановича Абрикосова рисовал Валентин Серов. Купец, основатель кондитерской фабрики, ставшей потом «Имени Бабаева». Меценат, финансировавший журнал «Вопросы философии и психологии». Таковы только две ипостаси этого широкого (по Достоевскому) человека, которого грех было бы сузить… К русскому древу, чтоб щедрее ветвилось и дольше зеленело, был сделан и «привой»: эстляндская кровь приехавшего в Москву из Ревеля Романа Христиановича Мальмберга…
Одним словом, семья была колоритная, культурная, трудовая. На снимках, воспроизведённых в книге, чудесные «нестеровские» дети: три брата и сестра Солодовниковы, каждому из которых предстояло пройти свой «русский путь», принять свою Голгофу…
Писать стихи Александр Александрович начал рано. Но культ положительных профессий и сугубо практических занятий был дома так силён, что встать на эфемерную литературную стезю ему не позволяли ни долг перед близкими, ни собственное стремление к материальной и прочей независимости. Было ли это ошибкой или нет – судить не мне…
Серебряный век русской поэзии напоминает мне избыточную гроздь винограда, где среди крупных и сочных ягод попадались и мелкие, и с гнильцой. Но добиться доступа в столь великолепное сообщество одарённых и талантливых до гениальности личностей было не просто. Солодовников, судя по всему, и не пытался… Современную ему поэзию он, конечно, знал, любил. Стихи всеобщих кумиров и его волновали, внушая ему, вероятно, мысль, что на этот пир он хоть и зван, да не избран… Что, как не перекличка с блоковской «Незнакомкой», заключительное восьмистишие из стихотворения «Встреча»: «Но ты, прошедшая мимо / Всё с тем же шелестом шёлка, / Ты мною вдвойне любима / За то, что ты призрак только. / Что ты только голос сладкий / И блеск улыбки старинной / На этой людной площадке / В разбеге лестницы длинной»? Стихи датированы 1919 годом. Уже написана поэма «Двенадцать». Ещё жив Блок. Не зная его внутренней крестной муки, поверхностные стихотворцы пристраиваются к уплощённым позитивным выводам из поэмы… Какими глазами прочли бы трубадуры послереволюционной действительности начальные строки «Встречи» завзятого театрала Солодовникова: «Огромный театр-гробница, / С музой на смертном ложе. / Тускло люстра струится, / Не радуя, а тревожа… / Танцовщиц лёгкие стаи, / Не веря в ясные скрипки, / Танцуют, не увлекая, / А мы глядим без улыбки…»? Ясно, что не восторженными. Но этого не было и не могло быть. Стихи остались в рукописном виде и только через сорок лет нашли своё место… в машинописном сборнике.
Выросший в религиозной православной семье, верующий изначально – горячо и просто, молодой Солодовников безошибочно определил свою основную поэтическую стезю: стихи библейской направленности. Евангельские сюжеты у него часто растут вглубь, новозаветные образы окликают свои прообразы из Ветхого Завета, вера в Христа, из рода Давидова, опирается на веру патриарха Авраама… В разделе «Единому» собраны разные произведения, но привести мне хочется одно, узловое:
Как поле утренней росою,
Ты милостью покрыл меня.
Я – как Израиль столп огня –
Твой образ вижу пред собою.
На землю, как прозревший, я
Гляжу счастливыми глазами,
Как вновь отверстыми ушами,
Внимаю гимнам бытия.
Как Товий ангелом храним,
Я осенён добром людским,
Как Даниил во рву у львов
Спасён от смерти и оков.
Но чтО во мне? Идут года,
Живу, не принося плода.
О, как смоковницу, меня
Не иссуши к исходу дня.

1932
СССР. Москва. Начало тридцатых… Александр Александрович уже повидал и пережил многое. Уехала из России со своим женихом Леонидом Юргенсом любимая сестра Анна, обладательница красивого меццо-сопрано, что принесло ей известность за границей. Был арестован и этапирован в Пермскую область замечательный священник Илья Четверухин, настоятель Николо-Толмачёвской церкви, прилежным прихожанином которой был Солодовников (вскоре отец Илья погиб во время тушения пожара в исправительно-трудовом лагере на реке Вишере). Повсеместно закрывались московские храмы. Начались гонения на интеллигенцию, потомков дворян и купцов. Безвременно умерли родители. Но А.А. держится. Он счастливо женат, у него растёт дочка Марина с чеховским прозвищем Мисюсь. Он – советский служащий, ни дня без работы. У него выходят книги для детей. Сочиняется музыка, пишутся пьесы. Домашние спектакли Солодовниковых становятся культурным событием, привлекают в их дом единомышленников… Но скоро всё рушится. На Татьянин день в квартиру друзей, тоже живших напряжённой внутренней жизнью, врываются двое в форме чекистов. Старинный студенческий праздник, собравший много гостей, толкуется как сходка контрреволюционной организации. Все участники арестованы, осуждены и высланы из Москвы. В том числе и младший брат поэта Николай. В 40-м году он умрёт от воспаления легких в тюремной больнице в Карелии. Взят под стражу и сослан в Среднюю Азию другой брат, Алексей. В 42-м он погибнет на фронте. Сам поэт тоже объявлен врагом народа и отправлен на Колыму. В Москву он вернётся только в 1956 году…
Сколько таких душ, что составили бы честь любому народу, ушло безгласно, почти бесследно! И, хотя, согласно Священному Писанию, «у Бога все живы», все мы настолько несовершенны, привязаны к материальному миру, что жаждем видимого следа: писем, воспоминаний, хотя бы упоминаний в мемуарах свидетелей… От Александра Александровича остались стихи. Их немного. Прижизненный ад не располагал к поэзии. Но те, что есть, потрясают. Как человеческий документ, как свидетельство духа, неподвластного земному злу…
Незадолго до пика скорбных исторических событий умерла от недосмотра врачей дочь поэта, маленькая Мисюсь. Солодовников едва оправился после тяжкой утраты. Помогла вера. Он пишет в одном из стихотворений, составивших целый цикл: «Уж я не здесь… Я там с тобою… / Люблю, тоскую горячо. / Нет, наших душ не рассечёт / И смерть всесильною косою…». Реквием завершается словами:
О, если б вдруг пролепетали губы
То сокровенное, чем все сердца живут,
Пусть в этот миг архангельские трубы
Провозгласили б Страшный Суд.
У отца Александра Меня иногда спрашивали: «Когда начнётся Страшный Суд?» Обыкновенно он отвечал: «Суд уже идёт». Нет, не тот неправедный суд, который изломал судьбы Александра Солодовникова, его близких и миллионов невинных жертв государственного произвола. А другой, из хрестоматийных стихов Лермонтова: «Но есть и Божий Суд, наперсники разврата!..» Под стихотворением «Весна» стоят «1931 – 1937» годы. Всё вобрали в себя эти стихи, всю горечь эпохи Большого Террора. Но там, где для подавляющего большинства страдальцев выхода нет, поэт прозревает его:
…Уж не хочу я песней плакать
По неприветливым дворам,
Приплыл и я в свою Итаку
К манившим сердце берегам.
И вот лежу в долине скорби
На самом, самом тёмном дне,
И кто-то, кутаясь и горбясь,
Тихонько плачет в стороне.
О, сердце мира! Все поэты
Тебя зовут долиной слёз.
……………………………………
Гляжу, с улыбкой ярче света
Уже подходит к нам Христос.
Вера – чувство интимное. Верой нельзя ни убедить, ни заразить другого. Но для непредвзятого читателя книги несомненно, что именно вера помогла лагернику, зэку, заключённому (сколько, однако, синонимов!) и выстоять, и не потерять человеческого облика в худших испытаниях двадцатого века…
Когда-то поэт написал: «Кругом глубокое паденье, / В искусстве – смерть, в науке – сушь. / Одно на свете есть спасенье – /Касаться благородных душ». Многие годы спустя, вернувшись с Колымы, особо выделил в одном из своих машинописных сборников раздел «Люди». Здесь и старец Андроник, в Охотском море, на корме парохода с преступниками, настоящими и мнимыми, раздающий свои вещи. И девушка, читающая в безбожной стране, в церкви, псалом, – «беленькая свечечка с голубым огнём». И портреты жены, друзей, радостно встретивших его после долгой разлуки. «Мы в огненном кольце… Людей терзает пламя, / Но праведники в нём не разлучились с нами… / Дар Божий – видеть их, узнать, что есть они, / Святые новые в языческие дни» – итожит он свой опыт.
«Зло будет возрастать!» – предрёк любимый своей паствой, а теперь и тысячами читателей выдающийся священник. И был убит. За то, что призывал людей к праведности, являл собой пример высокой жизни. Недавно сердце дрогнуло: убит со своей семьёй другой, сельский священник, делавший много бескорыстного добра окружающим. Зло не сдаётся. Мимикрирует, изворачивается, подделывается под добро. Стихи Александра Солодовникова – не чистая поэзия, они работают. Оказываются весьма злободневными в наши дни, когда повальное увлечение христианством, почти без паузы, сменило недавнюю, тоже массовую борьбу против всякой религии. И отлучённые от веры на десятилетия люди не знают, куда они собственно попали, к чему их обязывает крещение, не понимают таинства исповеди, не умеют слушать проповедь, далеки от различения духов. А ведь всему этому учили великие пастыри и богословы.
Господь спасает человека,
А не толпу, и не народ.
Крещаемых, входящих в реку,
Поодиночке Дух ведёт.
И через жизнь идут незримо
Владыки тайные рабы.
Они уже несовместимы
С ареною земной борьбы.
Их упованье – не коммуна,
Не кибернетики дары.
Для них звучат иные струны,
И светят новые миры.

1961

К сказанному остаётся добавить следующее. Книга вышла благодаря стараниям многих ценителей Слова и, в первую очередь, двух людей среднего возраста. Московский поэт и журналист Евгений Данилов никогда не видел Александра Солодовникова. Временно работая в отделе поэзии журнала «Знамя», он просто получил из рук посетителя, поэта Валерия Рубина, машинописные стихи неизвестного автора, которым сумел дать широкую зелёную улицу и с которыми не расстаётся по сей день. Анна Шпакова (Васильева) познакомилась с Александром Александровичем, будучи студенткой 1-го курса 2-го медицинского института; он приехал в гости к её родителям. Её воспоминания о дальнем родственнике волнуют искренностью чувства. Тем, кто хочет узнать о творце уникальной книги побольше, рекомендую заглянуть в Рамблер, набрав «поэт Александр Солодовников». Ибо главное в этом всесторонне одарённом человеке – певце, композиторе, драматурге, актёре, писателе-краеведе, посвятившем несколько очерков московским некрополям, – то, что он поэт.

Тамара ЖИРМУНСКАЯ
ФРГ