СЕМЕРО ИЗ ПЕЧОРЫ
№ 2007 / 40, 23.02.2015
Семеро из Печоры возникли среди присутствующих людей почти внезапно, из теней, из ниоткуда. Первый ряд, состоящий из трех-четырёх загадочно-отталкивающих лиц, выглядел наиболее устрашающим, наиболее убеждённым в своём неотступном естестве, в той роли, которую они должны были не просто сыграть
Эссе о сакральном и профанном мирах
I
Семеро из Печоры возникли среди присутствующих людей почти внезапно, из теней, из ниоткуда. Первый ряд, состоящий из трех-четырёх загадочно-отталкивающих лиц, выглядел наиболее устрашающим, наиболее убеждённым в своём неотступном естестве, в той роли, которую они должны были не просто сыграть, но буквально до конца пронести тяжесть её на своих плечах. Второй же, сзади выстроенный ряд, будучи не менее угрожающим, скорее поддерживал впереди стоящих своим внушительным присутствием, своей причастностью ко всей группе. Он также представлялся неприступным, неоспоримым и навсегда погружённым в своём качестве страшных вестников.
Пришедших из Печоры было Семеро – меньше было бы совсем невозможно, ибо своей численной массой они могли и должны были окончательно искоренить у испуганных и послушных людей любое возможное сомнение в произнесённых ими словах. Это было не только простое речевое пение: все семеро выстраивали и укрепляли смысл своих слов в сознании слушателей посредством продлённости звучания голосов во времени, посредством усиления ужасающего тембра, чтобы увериться, что память людей сохранит их кратковременное, но убедительное присутствие, что ниша, вырытая словами в душах людей, навечно вместит в себя весь смысл послания.
Рассказ-песнь Семерых из Печоры заключался в кратких и чётко организованных смысловых пластах, в энергичной динамике предсказаний и предупреждений. А именно, все Семеро провели здесь четыре-пять ночей – это был первый испуг, ибо никто так и не смог с уверенностью сказать, как долго эти грозные пришельцы были здесь, среди нас; вторым испугом было их присутствие в ночное время, и тот, кто безмятежно спал, узнает в трепетном волнении, что вблизи мирского покоя своего сна эти люди из Печоры склонялись, может быть, над спящим, зловеще рассматривая его. Затем они всех предупредили, что самым опасным станет беспечное, безумное поведение, если молодой юноша или девушка останутся без присмотра и защиты людей – в этом слышался отголосок самой страшной угрозы и самой чёрной беды. Но в конце концов они пообещали всё-таки уйти назад, к Печоре, в своих ветхих одеждах. Как всё это было странно и волнительно: Семеро из Печоры, с чёрными лицами, в ветхих одеждах! Неужели жизнь в этой загадочной, далёкой и непостижимой Печоре настолько темна и печальна?!..
Они признались, что уйдут, исчезнут, но не навсегда. Печорские авгуры злых сил обязательно вернутся в следующем году. Чёрным пятном страха, грядущего горя и, неизвестно за что, будущего наказания останется здесь их зловещее присутствие, но есть надежда к передышке, к свету. Скоро ветер утихнет и наступит глубокая тишина. Так они пообещали…
II
Этот один из самых замечательных и самых значительных эпизодов драматургии Медвежьего праздника Хантов взывает к экзамену нашего понимания большое количество проблем, требуя если не их разрешения или окончательной психологической и интеллектуальной интерпретации, то по меньшей мере их осознанной смысловой классификации. В тот момент, когда дело касается мифа и его практических функций, понимание всей психической и ментальной структуры человека, с точки зрения сакральных ритуалов и взаимоотношений между индивидуумом и нематериальным миром, обязывает нас к определённому взгляду и неклассическому подходу в разрешении этой трудной задачи. В данном тексте, мы, по мере возможности, попытаемся осветить эту проблематику посредством чётко обозначенных специфических парадигм, в надежде, что они позволят, хотя бы частично, реализовать осознание духовной архитектуры индивидуума.
В первую очередь, следует расчленить систематику сакрального ритуала на активных и пассивных участников. Активные актёры ритуалов – это всё те индивидуумы, которые непосредственно выполняют возложенные на них обязательства контактов, отношений, связей между «верхним миром», всеми его представителями (злыми и добрыми духами, богами и богинями и т. п.) и компактной группой людей, составляющей народ, живущий на своей земле, окружённый родной природой и говорящий на своём языке. По определению американского историка Джорджа Мосса, «слово Народ выражает что-то намного более общее и означивает взаимоотношение группы людей и некоей трансцендентной квинтэссенции. Эту квинтэссенцию можно назвать космосом, природой или мифом, но в каждом отдельном случае она связана с самой глубокой и интимной стороной человеческой души и представляет собой источник её созидательности, глубину её чувств и единение самого человека с другими представителями народа1». Чем же является эта вышеупомянутая трансцендентная квинтэссенция, этот космос, этот миф?
На данный вопрос ответ может быть найден исключительно самим человеком, в его непосредственном земном бытие, ибо представители другого мира никогда вольно не обнаруживают себя в обычной жизни и не вступают в контакт с людьми посредством языкового или иного знакового обмена. Эти представители сакрального верхнего мира поддаются обозрению, пониманию и восприятию только через метафору и миф, сознательно и аргументированно рассказанными самим же человеком. Верхний мир никогда не говорит ни от себя, ни за себя – он открывается человеку только благодаря чрезвычайному индивидуальному или коллективному психологическому откровению и внутренней духовной иллюминации. И поэтому, если человек стремится проникнуть и обосноваться в этом мире, если он чувствует необходимость конкретного возникновения и дальнейшего присутствия этой квинтэссенции в своей мирской жизни, ему, чтобы добиться своей цели, необходимо выполнить определённое количество сублимированных жестов и психологических манипуляций своего сознания. Одна из легенд буддизма объясняет этот процесс путём использования изящного логического абсурда: «Однажды какой-то Человек уснул и ему приснилось, что он стал Бабочкой. Когда же он проснулся, он уже не был способен ясно себе сказать, является ли он Человеком, которому снилось, что он Бабочка, или является ли он Бабочкой, которой снится, что она Человек».
Активные участники соприкосновения с сакральным миром не играют никаких заведомо придуманных обязательных и отрепетированных ролей. Они в самом прямом смысле становятся теми, кого они представляют в момент контакта с другим миром. Именно это обусловливает абсолютную достоверность их персонажей в глазах пассивных участников ритуала. Активные участники ритуалов никогда не нуждаются в публике, в коллективном спектакле, в обманах, фокусах и каком бы то ни было эгоистическом шарлатанстве: Шаман всегда остаётся один на один с другим миром. Посредством строгого выполнения ритуала, он в конечном результате достигает личной трансфигурации и постепенно уходит в этот мир, оставляя за собой возможность возврата назад. Его поведение не является искренним (по отношению к кому, к чему?), но всегда – естественным, инстинктивным, единственно возможным.
Эта ситуация приводит к самому главному и, судя по всему, к самому неприступному вопросу о сакральности и профанности, а именно: какова финальная цель этого процесса, зачем всё это столь необходимо людям, почему с такой аккуратностью, дисциплиной, убеждённостью и самоотдачей, часто даже под угрозой для собственной жизни, они продолжают столь упорно следовать одному и тому же пути, редко отрекаясь от абсолютно абстрактных духовных величин, от своего мифа, от своих богов, которые материальным образом никогда не присутствуют в этом мире?
Нам кажется, что наилучшей точкой отправления в поисках адекватного ответа на поставленные вопросы является постулат, в силу которого человек, по своей имманентной сути, есть существо этически осознанное. А это значит, в частности, что он способен воспроизвести в своём воображении весь свой жизненный цикл, включая глубоко рефлекторное, внутреннее понимание законченности своего существования, то есть своей смерти. Помимо всего прочего, человеческая жизнь – о чём собственно веками размышляет философия – является не столько своевольно данным, бесцельным времяпрепровождением в нейтральном вакууме, но весьма специфическим пространственно-временным смысловым вместилищем, требующим от человека определённого рода свершений. Не вдаваясь сейчас в многочисленные детали, мы прекрасно знаем, насколько в каждодневной жизни обязанности такого рода встречают на своём пути трудности и препятствия. Любое действие человека сопряжено с естественным сопротивлением жизненного материала, любой жест подвержен мощной противодействующей гравитации вещественного мира. Вот почему всякое мало-мальски серьёзное свершение в жизни становится не только личным праздником, не только исключительным опытом самореализации и источником сильнейшего удовлетворения, но главное – очередным этапом на нескончаемом пути вперёд. Человек прекрасно знает, что он ограничен внутренними и внешними факторами, то есть своей естественной морфологией и законами окружающего физического мира. Вступая на своём нелёгком жизненном пути в контакт с другим, сакральным миром, он, во всех отношениях, освобождает себя от материального сопротивления и тяжести внешних проблем, интуитивно вверяя свои относительно ограниченные способности и возможности, самоё себя, свою судьбу, свою суть тем силам, которые представляются для него магическими, никогда не встречающими на своём пути каких-либо аналогичных преград. Данная ситуация придаёт человеку кардинально новые качества и опыт, в силу которых он обретает способность волшебной, внеземной не-весомости, все-могущества, полёта и гармонии, избавляясь при этом от своего жизненного несовершенства, от своей первоначальной мирской инвалидности. «Верующий, который причастился к своему Богу, не является только (ни особенно) человеком, которому открылись новые истины, недоступные неверующему; это человек, который может больше. Он чувствует в себе больше сил, чтобы перенести трудности жизни или их победить. Он как бы вознесён над человеческими несчастьями, потому что он вознесён над человеческим существованием.»2 Таким образом, другой мир, будучи объектом веры или сакрального воображения, выполняет фундаментальную функцию в процессе человеческого существования как такового, при котором сублимирование и интеграция в сакральную потусторонность является единственно возможным условием индивидуального самопреодоления и самореализации.
III
Сознание и рефлексы участника этого процесса самореализуются в контексте намного более сложных, многогранных и абстрактнопассивного -сублимированных элементов. Именно в силу своей относительной пассивности, то есть определённой дистанции, опосредованности своей связи с другим миром, человек обязан создать строго оперативную систему восприятия мира с помощью логико-языковых агрегатов, позволяющих ему естественно и легко маневрировать символикой ритуала и рефлекторным пониманием самого мифа.
Приведём в высшей степени тривиальный пример. Если маленький ученик в начальной школе, на уроке астрономии, отвечая на вопрос наивной учительницы, скажет, что солнце встаёт на севере (или на юге, или на западе), его незамедлительно поправят, научив навсегда непоколебимой истине, что солнце встаёт на востоке. Проблема заключается в двух весьма скверных логических несуразностях, а именно, во-первых, солнце никогда и нигде не встаёт, как каждый знает, и, во-вторых, тот факт, что солнце встанет завтра утром на востоке, не является аксиомой, но только гипотезой, ибо доказать повторяемость этого процесса с точки зрения логики просто невозможно. Тем не менее, вопреки этому, столь очевидному абсурду, наша молодая учительница выполняет важнейшую функцию по внедрению в сознание ребёнка психических навыков и обучению его общепринятой ментальной игре. Она провоцирует спонтанное восприятие учеником такого мира, который должен быть наиболее целесообразен человеку на протяжении всей его жизни. Человек не обязан и не стремится во что бы то ни стало познать мир как таковой, его цель – не механическое стремление к познанию материальной истины и усвоению суммы практических знаний, но создание условий, при которых он, в мирской данности, сможет наивыгоднейшим, наилегчайшим для себя образом организовать своё жизненное присутствие в согласии со своей имманентной и неизменимой задачей. Индивидуум, участвующий пассивным образом в процессе ритуала, прекрасно знает и понимает, что внешняя оболочка ритуала являет ему очевидное действо театрального, ненатурального, наигранного свойства. Однако удельный вес этого понимания весьма низок по сравнению с общей системой жизненных координат, в которой взаимоотношения пассивного участника ритуала с окружающей реальностью обусловлены, в первую очередь, его фундаментальными интересами. Эти интересы, как мы уже упоминали, связаны с абсолютной убеждённостью самого индивидуума в необходимости присутствия другого мира в его жизни, ибо в противном случае человек чувствует себя не только ущербным, покинутым, одиноким, а-человеченным, но главное – неспособным выполнить свою миссию в том виде, в котором она ему была предписана его собственным бытием.
Кроме того, одним из главнейших критериев организации индивидуального сознания в этом виде является другая жизненная парадигма, которую следует определить как коллективное сознание. Если тщательно вдуматься, то мы заметим, что весь жизненный исторический процесс основывается на удивительном созидании группой людей феномена народа. Нет необходимости сейчас и здесь повторять общеизвестные истины о народах и об их характеристиках, как-то язык, земля, традиции, история, природа, морфология агрикультуры и т. д. Однако следует всё-таки определить и зафиксировать этот невидимый миг трансформации массы в народность, количественного аспекта группы людей в качественную единицу. Переход этой неосознанной, конкретно незафиксированной границы позволяет индивидууму примкнуть, по рождению или брачными узами, к этносу, обладающему едиными сакральными ценностями и общими духовными узами. В этой конфигурации мы сталкиваемся с большим количеством трудных вопросов, возникающих в контексте психологических отношений индивидуума и народа, разрешение которых так или иначе выходят из заданных рамок нашего размышления, но которые позволяют приблизиться к мета-проблемам о жизни и бытие.
Милан Кундера писал: «То, что разнит малые народы от больших, не является количественным критерием их жителей, но чем-то намного более глубоким и важным: для малых народов существование не является незыблемой реальностью, но всегда сомнением, всегда риском, всегда пари». Действительно, народ не является необратимой и навсегда определившейся данностью, так как существуют, по меньшей мере, две конкретные опасности либо его полного исчезновения, либо его возвратной трансформации в бесформенную массу индивидуумов. Первая опасность – внешняя, когда война, агрессия, колонизация, физическая экстерминация, геноцид, извне навязанная чужая и чуждая идеология уничтожают количественно малый народ или превращают его в группу людей, потерявших свою изначальную этническую идентификацию. Вторая же опасность намного более скрытая и распространяется в лоне этноса в виде всё разлагающей духовной радиации, когда его члены, под давлением новых исторических тенденций и реалий, утрачивают связь со своими традициями, забывают о своих мифах и ритуалах, когда десакрализация коллективного полотна возвращает человека в его низменно-материалистическое состояние, предлагая ему исключительно профанную жизненную модель. Человек, как и народ, теряет энергию и постепенно угасает.
IV
Как было уже упомянуто выше, современная реальность, в контексте нового исторического и духовного мировосприятия, навязывает малочисленным народам определённую жизненную модель, кардинально отличную от модели традиционной жизни. Эти обе модели обусловлены наличием или дефицитом важнейших психических, духовных или социальных агрегатов, без которых человеческое пребывание в мире трудно представимо, как-то моралью, этикой, экологией, здравоохранением, искусством, наукой, способом выживания.
Нет секрета в том, что множество людей, чувствуя себя отверженными и потерянными в современной мирской жизни, находятся в поисках альтернативы создавшейся непредвиденной исторической ситуации. Однако не менее большое количество людей вынуждено, в силу минимального практического здравомыслия, адаптироваться в новой реальности посредством принятия иных правил социально-политической игры. Коллективная память народа постепенно утрачивается, уступая место новым жизненным категориям. 
Основная проблема связана не столько с окончательным индивидуальным выбором, сколько – в коллективном плане – с внутренним конфликтом множества растерянных людей, находящихся в бесплодных поисках преимуществ или недостатков того или иного пути. Колоссальная масса сказанного или опубликованного материала на эту тему за последние годы, медленно превращаясь в сумму резких идеологизированных лозунгов (цель которых заключается не в убеждении, но в принуждении, в навязывании нового мировосприятия), не даёт систематизированного ответа на эти вопросы и тем самым постепенно теряет свою смысловую ценность и интеллектуальный фундамент аргументации. Новая идеология оказывается не действенной, будучи не в силах предложить свою собственную аналитическую или духовную альтернативу. С другой же стороны, отсутствие трезвого, интеллектуально строгого взгляда на проблему этнической идентификации может привести поиск и стремление возродить традиции народа к абсурдным, экстремальным, чуть ли не эксцентричным решениям доказать недоказуемое с точки зрения исторической реальности и, в силу чисто эмоционального восприятия истории, к желанию во что бы то ни стало заполучить политико-историческую репарацию.
Именно поэтому мы предлагаем, насколько это возможно, несколько конкретных и нейтральных идей, претендующих на сравнительную и далеко не полную характеристику этих двух вышеупомянутых альтернативных вариантов в жизни современного человека.
Этика и Мораль
В традиционном обществе этический постулат и мораль, в отношениях между членами этноса, основываются на запретительной системе табу, в современном же обществе, вышеуказанные категории связаны с Законом (единственной запретительной знаковой системой поведения в профанном мире) только опосредованно, ибо в материалистическом идеале «разрешено всё, что не запрещено». Вследствие чего главнейшая разница между этими системами заключается в наличии или отсутствии морального и этического контракта между индивидуумом и обществом. Сакральное табу, в первую очередь, учит, воспитывает и организовывает человека, достигая при этом главного, а именно – восприятия запретов как жизненной необходимости, как духовной непреложной обязанности и, стало быть, максимального осознания наиболее адекватной системы поведения в мире. Параметры этого осознания связаны с глубокой идентификацией табу в виде свободно выраженной поведенческой самодисциплины и самоцензуры. Закон же выполняет только негативную роль физического наказания за неразрешённые им действия и акты в коллективной жизни. Он нейтрален в своём отношении к индивидууму как априорному носителю духовной субстанции.
Принимая во внимание резкое изменение общественного строя, законы могут часто меняться, могут отражать идеологическую подоплёку нового политического режима, а это подсознательно подсказывает человеку, что его этическое сознание идеологически переменчиво, что его моральные образцы не являются вневременными, вечными истинами, независящими от исторической данности, но исключительно конъюнктурным состоянием в определённом социальном поле. В современном профанном обществе, человек сам по себе способен создать только вторичный механизм морали и этики, их эрзац, действующий в основном на уровне индивидуальных связей и в основном касающийся его персонального окружения. Интеграция индивидуума в группу/народ нарушена в силу специфической функции непричастности профанного Закона к сакральным ценностям человека, вследствие чего внеисторическая общечеловеческая мораль и этика априорно отсутствуют.
Психика
Одним из важнейших параметров гармоничной человеческой жизни является психическое здоровье индивидуума в коллективном пространстве. Любое неадекватное нарушение равновесия является сигналом, указывающим на болезненно-резкие отклонения в организации общественной жизни. Тем не менее трудно согласиться с идеями, которые пытаются представить современное общество как абсолютно больное, так как определённая шкала понимания проблем указывает, что у нас, в реальности, нет строгих критериев здоровья или болезни общества, за исключением, может быть, конкретной картины жизни его членов в сравнении с установленной исторической нормой. Первичной оценкой психической дисгармонии народа и индивидуума является статистически высокая амплитуда отклонения от нормальности, выработанной этносом в течение веков, как-то широкое употребление наркотиков, алкоголизм, проституция, голод, высокая детская смертность, активная криминогенная ситуация, дезинтеграция семейной ячейки, общая атмосфера внутреннего волнения, страха и безысходности. В современной жизни вышеуказанные феномены не являются исключительным отклонением от нормы, но становятся сами по себе определённой нормой в силу того, что народа как такового, в традиционном смысле этого слова, уже не существует. Присутствующий феномен массы позволяет индивидууму, использующему свою новую, но поверхностную свободу, совершать, в виде отколовшегося «электрона от атома», непроизвольно-интуитивные, никем и ничем неконтролируемые зигзаги в поисках личной судьбы. Индивидуум больше не узнаёт и не признаёт своего ближнего и теряет с ним связь. Уделом многих людей становится одиночество в толпе.
В то время как в традиционном жизненном пространстве психика человека подвержена строгому контролю со стороны группы, которая выполняет две фундаментальные самозащитные функции. С одной стороны она обязывает индивидуума к постоянному усилию над собой, к самосовершенствованию, но также и к самоограничению своего эгоцентризма; с другой стороны она растворяет любого индивидуума в этнической группе, которая естественным образом стремится сама по себе к своему выживанию и, стало быть, к своей собственной норме в виде психически гармоничной жизни.
Экология и Здоровье
В современном профанном обществе определённые общественные круги активно стремятся сохранить равновесие в природе и её чистоту, хотя бы в силу императива собственного выживания. Тем не менее сам принцип индустриальной экспансии входит в резкий конфликт с этим стремлением, и современный опыт показывает, что экономическое развитие и потребительская агрессивность социума поэтапно уничтожает природу, нарушая при этом весь баланс реальных человеческих потребностей.
Интенсивная индустриализация, направленная на сверхколичественное удовлетворение этих потребностей, входит в заколдованный круг постепенного разрушения здоровья людей и нанесения природе глубокой экологической травмы. В этом обществе система здравоохранения также теряет свою интимную связь с человеком, своё понимание человека как такового, ибо она, в основном, основывается на анонимных химических препаратах и других абстрактных технических достижениях науки, так или иначе вредящих здоровью человека.
Традиционный этнос обладает строгой структурой поддержки экологической чистоты, потому что, в первую очередь, он ставит акцент исключительно на реальных потребностях человека в еде и одежде, избегая каких бы то ни было излишеств. Эти потребности определяются эффективностью строго осознанных ограничений в традиционном обществе, символикой сакрального ритуала этноса и постоянным присутствием сакральных разрешений или запретов. В результате экологической дисциплины здоровье индивидуума балансируется естественным потреблением и поддерживается, в случае определённых проблем, опытом связи с окружающей средой и тонким знанием каждого индивидуума лечебных свойств природы.
В былые времена, до первого появления пришельцев издалека, отсутствие экзотических болезней и алкоголя создавало уникальную безопасность географически изолированным малочисленным народам, сохраняя в первозданной нетронутости природу и предоставляя человеку органичное здоровое существование в её лоне.
Наука
В 18-м веке французские Энциклопедисты и, вслед за ними, вся западно-европейская мысль выдвинули весьма абстрактную, но мощную интеллектуальную концепцию о социальном прогрессе и счастье в жизни человека. Теория Маркса дала остронаправленную идеологическую метастазу вышеупомянутой идеи, превратив её в мещанский потребительско-материалистический постулат: «быть» для человека превратилось в «иметь». Естественное развитие науки приобрело, в основном, ориентацию её прикладного использования для облегчения физической жизни человека и обеспечения его индивидуального комфорта. Результатом явилось практическое уничтожение традиционных ценностей, входящих в конфликт с новым мировоззрением. Современная наука и её достижения отторгли человека от его изначального назначения в жизни и от его реального местоположения в мире, идеологически склоняя индивидуума к высшей степени ошибочной мысли, что он является центром мироздания и властелином вселенной. Величайшие научные свершения последних столетий стали источником весьма ложной уверенности современного человека в своём всесилии, в своей непобедимости, в своём праве на комфортабельную бездеятельность, которые обратились в сильнейшую опасность для его дальнейшего существования. Сверхпотребительская лихорадка образовала, в индивидуальном плане, опасную аварийную ситуацию в области демографии, когда появление детей в семейной ячейке стало преградой для удовлетворения материальных желаний, в то время как коллективной проблемой этноса стало индустриальное разрушение атмосферы, загрязнение природы и окончательное закрепощение человека в качестве homo technicus, завершившего весь цикл научно- материалистического прогрессизма.
Эта идеология также привела, по меньшей мере, к двум неожиданным результатам: во-первых, к экономико-географической экспансии (глобализации), стремящейся к безудержному увеличению потребительства и накоплению материальных ценностей, а во-вторых, к резкому увеличению милитаризации, целью которой является защита высокого материального уровня новой десакрализованной цивилизации. Современная наука успешно выполнила этот социальный заказ, превратившись в сверхэффективный механизм по созданию различного рода систем массового уничтожения людей.
В это же время, неприкладная наука также зашла в глубокий тупик, особенно в астрофизике, ибо фундаментальные проблемы, с которыми она сталкивается сегодня, априорно не поддаются научному анализу и фактически неразрешимы посредством логики. Система восприятия мира Логосом безнадёжно столкнулась с тотальной неприступностью метафизических барьеров, с их иманнентной непреодолимостью на уровне человеческих возможностей понимания вселенной. Будучи глубоко самоуверенной в непогрешимости собственного агрегата восприятия мира, Логос, в слепоте своей динамики по дискредитации любого альтернативного метода познания, достиг своих естественных пределов и тем самым резко отличается от Митоса, который, благодаря сложнейшему ритуальному механизму метафор, мощи воображения, обширной поведенческой драматургии и поэтизации понимания мира, позволяет человеку бесконечно-свободную ориентацию в окружающем временном и территориальном пространстве, спонтанно предоставляя ему все необходимые знания и навыки для гармоничной жизни.
Искусство
В своё время Фридрих Ницше высказал тревожную идею – «человек изобрёл искусство, чтобы не погибнуть от истины». Трудно переоценить глубину этой мысли, но часто она понимается искаженно. О чём, собственно, хотел сказать Ницше? В чём заключается эта Истина?
Речь идёт о том, что изначальное Искусство, каким бы величайшим историческим феноменом человеческой деятельности оно ни было, является, в реальности, тавтологией, слабым отображением, реакцией сверхчеловеческого страха и удивления перед метафизической непостижимостью сакрального Начала. Онтологическая основа сакральности не предусматривает волюнтаристского вторичного отображения жизни, не предусматривает её копирования или её индивидуальной трансфигурации в сознании людей. В традиционных обществах сакральный мир предоставляется человеку непосредственной данностью, во всей своей строгой полноте и неразрушимом единстве. Этот мир априорно включает в себя все возможные элементы искусства, но не использует их как вещь в себе, как автономную субстанцию духовной деятельности. Искусство, не будучи освобождённым от своих первоначальных обязательств в отношении к сакральности, является только имманентной, неотторжимой частью целого.
Однако в тот момент, когда человек уходит от своей исторической судьбы, от прямой связи со своими истоками, ностальгия по сакральности, её нехватка и её поиск приводят к стремлению воспроизвести условия первоначального человеческого бытия, каким оно должно было быть и стать. Таким образом, только дефицит сакральности рождает Искусство, мечущееся в безуспешных поисках родного дома. Процесс смысловой и духовной субординации произведений искусства по отношению к сакральности приобретает всё большую силу, но также всё большее эмоциональное и душевное разнообразие и глубину. Главная скрытая цель артистического творения заключается в реминисценциях потерянной родины, в её бледном воспроизведении, в стремлении вернуться к ней своим воображением, мечтой, надеждой. Однако по мере продвижения в историческом времени человек профанного мира постепенно забывает свою первоначальную связь с сакральностью, и сила его созидательности в Искусстве слабеет и окончательно иссякает.
Если Искусство прошедших времён указывало на Начало, на свои истоки, то в настоящее время современное искусство потеряло свою первоначальную идентификацию. Оно стало вторичным предыдущему, первому, изначальному Искусству. Современное творчество, очерствелое в своём сиротстве, болезненным образом что-то изобретает, но не создаёт, используя только внешние атрибуты исконного Искусства. Его неизлечимая стерильность, организованая, в основном, на принципе эксперимента как способа созидания, указывает, что связь современного мира с сакральностью окончательно разорвана и потеряна. Отсутствие сакральной субстанции приводит современное искусство скорее к псевдосозидательному хаосу, чем к гармонии.
В то же время несравнимая мощь, энергия и правдивость сакральности выражается в том, что она включает в себя, с легкостью гения, почти мимоходом, всю амплитуду и действенность самого глубокого, самого аутентичного Искусства, не принимая в особое внимание его присутствие в своём лоне. Красота рождается посредством откровения ритуала и его объектов, в то время как любая персонификация творчества в сакральном мире полностью исключена. Современный человек сталкивается, в данной ситуации, с величайшей энигмой, непреодолимой загадкой, будучи абсолютно не способным понять эссенцию Искусства в поле сакральности, выражающейся посредством сверхчеловеческого таланта анонимного творца, столь жертвенно и столь убедительно создающего шедевры красоты и откровения человеческого воображения в другом мире.
Всем известно, что мы способны увидеть свет формально погасших звёзд. Нет сомнений, что благодаря искусству мы наблюдаем слабое мерцание погасшей сакральности в жизни современных людей.
V
Ветер утихнет и наступит тишина – так они пообещали… Присутствующие уже ясно знали, что Семеро из Печоры говорили правду. Они ей верили, потому что Семеро из Печоры превратились из ритуальных персонажей в живых людей, их маски стали лицами. Реальность изменилась – души, лица и ветхие одежды Печорцев покойно вобрали в себя изначально переодетых, но уже умолкнувших, ни к чему уже не причастных и почти забытых семерых друзей, родственников или соплеменников. Уже настоящие, Семеро наконец незаметно ушли к Печоре, и в создавшейся сумеречной пустоте время гулко истекало, окружающее пространство было неразличимым. Люди, в обещанной наступившей тишине, чего-то ждали…
Совсем вдали послышался еле различимый шорох оленьей упряжки, чувство сбывшегося счастья объяло всех и каждого, просветлённая надежда к освобождению от страха всё сильнее врывалась в ожидавшие чуда души. Игра, обман или просто галлюцинация были исключены, невозможны, неприемлемы. Все ясно видели, как оленья упряжка, в которой гордо и уверенно восседала всеми ожидаемая богиня Калтащ в утреннем величии своего полёта навстречу народу, равномерно и степенно отбрасывала позади себя белые поля снегов. Апофеоз приближения к цели, долгие мгновения неторопливого созерцания Богини, её независимой красоты и непоколебимого покоя, придавали ещё большую убеждённость в реальности происходящего, запрещали любое сомнение, любую неопределённость, любое подозрение.
Земная жизнь, загнанная в отдалённые уголки сознания, потеряла всякое значение; о ней просто забыли как о чём-то жалком, ненужном и заброшенном. Стройная Калтащ, владелица душ людей, повелительница жизни, центр мироздания, являла собой всю сконцентрированную реальность этого единственно возможного мира, в котором рождения и смерти, радости и печали, мысли и чувства присутствующих людей страстно взвивались над землёй всем своим смыслом, энергией и значимостью, не требующих ни объяснений, ни оправданий.
Легкокрылая Бабочка уже знала, что в своём волшебном сне она превратилась в Человека, который никогда не забудет этот мир, своевольно не покинет его и не оставит в печали, на обочине жизненной дороги, свою первоначальную суть.
Анн–Виктуар ШАРРЕН
г. ПАРИЖ,
Франция
1 George L. Mosse, The Crisis of German Ideology, 1964 et 1998.
2 Cf. Эмиль Дюркгейм, Элементарные формы религиозной жизни (1912), PUF, 1960, цит. в Жак Буверес, Можно ли не верить?, Марсель, Agone, 2007, стр. 204.
Добавить комментарий