«…это всё, это всё…»

№ 2008 / 14, 23.02.2015

Сразу предупреждаю, что название не из Экклезиаста, как может показаться. Это Огрызко со мной минуты три по телефону поговорил, убей, не помню, о чём, но я трубку положил, и по-моему, дня три потом из аппарата неслось: «Это всё, это всё». И вот не хотел писать никаких статей, ни проблемных, ни юбилейных, ну, это всё, это всё началось в начале восьмидесятых. Тогда у меня первые публикации прошли, прямо скажем, заметные, Всесоюзную премию получил, и куда бы ни приходил, как мне казалось, везде был желанным гостем. Направил стопы я и в «Лит.Россию», дабы надыбать командировку на Алтай. И зашёл, как сейчас помню, в кабинет заместителя главного редактора. Высокий красивый парень как-то уныло меня выслушал, словно не зная, что мне, как будущему выдающемуся классику, просто обязаны тотчас дать командировку. Да ещё с точки зрения нравственности прочитал наставления, мол, нехорошо это всё, брать командировку на родину. А я моралистов с детских лет на дух не терпел. Да ещё на родину он меня решил не пустить! У меня уже в кармане лежала командировка в Барнаул, Миша Кизилов дал из ЦК Комсомола, не посмотрев, что меня из комсомола через три месяца пребывания в нём просто с треском выгнали. Мне вторая нужна была, чтобы среди родни чувствовать себя кучерявее! Так, у меня, братцы, в глазах померкло, и рука задёргалась, ах, ты, думаю, гад, длинный, ну, ты передо мной спляшешь краковяк вприсядку. Вышел, глянул на двери, как фамилия, чтобы в веках помнили: Александр Бобров. Не дал ты мне, Саша, командировочку-то! И ведь сколько потом нас судьба по всяким радиостанциям вместе крутила – на эфир можно изойти! А тогда, в Цэдээле, я решительно умыкнул у Боброва деваху и готов был к серьёзному поединку, если бы не обнаружил, что он, гад, потери не заметил. Облако этого всего как кружилось вокруг него, так и кружилось, не убавившись.
Второй мой поход в «Лит.Россию» был более удачным. Я принёс рассказ «Мальчик на острове», и его скоро напечатали. А что такое в те времена было напечататься в такой газете?! Это всё, это всё. После первой публикации в «Нашем современнике» меня пригласили в поездку с выступлениями по Сибири: зала не было, где бы не находилось людей, читавших эти три моих рассказа! Удивительно, но тогда это всё воспринималось как естественное. И гонорары, братцы, платили, я вам скажу: можно было с одного рассказа и в магазин напротив зайти, и в Цэдээл, и жене ещё на полный гарнитур оставалась. Ну, не плачь, братан, не надо.
А потом уже, при Эрнсте Ивановиче Сафонове, бывал я в газете часто. Полный, улыбающийся, очень внимательный Эрнст Иванович всегда принимал лично, усаживал, расспрашивал, и умел относиться так, что рождалось ощущение собственной нужности, талантливости. Это было время перемен, мы тогда многие бросили художественную литературу, занялись публицистикой, веруя, что сможем остановить этот вал, сметающий громадную великую страну. Я немало опубликовал злободневных материалов в «Лит.России» и «Глашатае» Петра Алёшкина. Ты ещё не забыл, Петя, что выпускал такую боевую газету? Сохранились ли экземпляры у тебя? У меня-то ничего не хранится. И вот, было дело, получил и гонорар за статью со щемящим названием «Либерализация», перешёл Садовый бульвар, и в магазине напротив, где когда-то в подобных ситуациях я чувствовал себя хозяином жизни, братцы, оторопел: гонорара хватало ровно на три бутылки пива! (Ах, если бы знать тогда, что мы вообще скоро забудем это сладкое слово «гонорар»!). В выше обозначенной ситуации надо добавить, что жил я тогда в Электростали, а ходил на костылях. В городе Твери пытался запрыгнуть на уходящий поезд, а очнулся утром, в реанимации, с антенной у зашитого глаза и перебинтованными ступнями, почему-то одинаково скошенными в одну сторону. Ампутировали большой палец левой ноги. Миша Петров всё грозился на вокзале Твери поставить памятник моему пальцу, но, видимо, текучка затянула. Смотри, Миша, своруют идею, тем паче что всякие там модернисты так сделают, что сразу и не разберёшь, какой части тела памятник. Помню, после реанимации я в палату зашёл, весёлый, потому что жив, и под морфием, рассказываю мужикам. А они хохочут, а вот, говорят, представь – тоже ведь, к воображению взывают! – все пальцы целы, а одного, одинокого, нет, вот это было бы да! А так, радуйся! Мудр наш народ. Мне эта история, что я не догнал поезд, виделась символической: уходил поезд времени. Да как не радоваться было: только что у меня фильм снимался, по телевизору казали, а тут припёрся я из Электростали, стою на костылях, со сломанными рёбрами, аки герой какой войны, дома двое маленьких детей, и денег – на три бутылки пива!
Эрнст Иванович не дожил до воплощённых перемен. Он, как бы воплотив в себе будущее писательской судьбы, скончался на втором этаже творческой дачи во Внуково, в доме, в котором по стечению обстоятельств, только на первом этаже, теперь живу я. Чтобы не было иллюзий, связанных с дивным выражением «творческая дача», поясняю: это всё – двухкомнатная квартира с мизерной кухонькой в деревянной покосившейся постройке тридцать седьмого года. Эрнст Иванович лежал упокоенный три дня, пока вода, открытая им в ванной, не хлынула на первый этаж, промыв пробоину в потолке. Забываю я поставить свечку в Храме за Эрнста Ивановича. Поставьте, братцы, вы, а то я на себя не надеюсь.
А потом, при В.Ерёменко, В.Огрызко, о чём только я не писал в «Лит.России». Крым, Каспий, Север… Огрызко, главный ты редактор, у тебя-то хоть что-то хранится? А то зайдёшь через неделю после публикации, хорошо, там молодой талантливый писатель Роман Сенчин сидит, он хоть и с трудом, но в углу где-то, в бумажной груде газету находит! Вздумают вот в классики произвести потомки, и что? Где все эти мои труды? Если ещё прежние материалы взять, добрая книга хождений может получиться.
Если А.Бобров некогда командировку зажал, то с В.Ерёменко и В.Огрызко мы поездили. Как замечательно гонялись за браконьерами с пограничниками по Каспию, разгороженному сетями, словно садовыми участками в пригороде. Володя Ерёменко – высокий, импозантный, а Огрызко, маленький, толстый, с неизменным целлофановым пакетом в руке. Огрызко про погранвойска знал всё. Где там, что, на границе с Китаем, с Японией: в известные годы с такими познаниями ему бы на Лубянке цены не было. Пограничники его слушали с оторопелыми глазами. А Володя вдумчиво олицетворял боевую готовность всех погранвойск. Как раз дискуссировался в Думе вопрос: какой памятник ставить на месте разрушенного перед зданием на Лубянке. А там же теперь вместо КГБ министерство пограничников. И я предлагал: поставить Ерёменко, идущего впереди, а за ним с целлофановым пакетом Огрызко. Народ будет считать, что это Дон Кихот и Санча Панса, а для людей осведомлённых они отождествят пограничный дозор, обходящий владенья свои.
О пограничниках я написал очерки «Дружина». Что сейчас с ними, с их героями? До сих пор обмирает сердце, как мчал нас на девятке по горным дорогам молодой капитан, богатырь Паша Коловертнов. А тексты очерков теперь где? Ну, кто-нибудь, братцы, будет заботиться о наших же делах?!
На Север я летал вместо В.Ерёменко и В.Огрызко. Они почему-то не могли и попросили меня. Вообще, братцы, если кто чего не может, то обращайтесь ко мне. Это была такая поездка, представляете, северные белые ночи. Не то, что «одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса». Ни мгновения. Круглосуточный белый день без изменений. Посёлок Мома, якутки девчонки ведут куда-то на реку среди ясной ночи, и так им всё интересно, глаза-лодочки сияют! Или сидим мы с северным народом на реке Индигирка кружком. Бутылка водки посредине. «Столичная». Но я же, в отличие от остальных, столичный человек, маленько знаю, какая она бывает: не та какая-то этикетка. Беру, смотрю, а там – «Произведено: Россия». И дальше ни города, ни деревни, а сразу: «ул. Неизвестного солдата, 17». Во, юмористы! Так мы её там и оставили, поезжайте, братцы, там она, может, и стоит. А не взгляни я, может, там бы и мы остались. По впечатлениям этой поездки я написал повесть, которая публиковалась под названиями «Осуохай» или «Рыжий и Квантовый столб». И очерк «Охранный знак».
Недавно один уважаемый мною человек посоветовал в «Лит.России» не публиковаться (не будем скрывать: этот уважаемый человек – Николай Лугинов, который никак не может расстаться с ролью местного князька, мечтающего вершить писательскими судьбами в Якутии и во всей России. – Ред.). Якобы у газеты какие-то распри с Союзом писателей. Вы это всерьёз, что ли? Я пишу, чувствуя взгляд на себе родни своей громадной, уже упокоившейся по части поколения предыдущего. Перед детьми и внуками за свои слова отвечая. Время – ссориться, время – мириться. К живому слову это отношения не имеет. Оно и живое лишь тогда, когда отношения к этому не имеет. Хотя, конечно, ныне преднамеренно устраивают бойню, чтобы народ хлебало разевал. Аж загрызают друг дружку, их прямо разнимут, как псов каких, а потом смотришь: они вместе водку жрут и похохатывают!
Да и можно ли на Огрызко обижаться? Ну, на Боброва, понятно, можно. Бабку у него, что ли, отбить? А на Огрызку… Это всё, это всё. Он и меня, гад, скажем, как-то, с днём рождения поздравил. Ну кому мы нынче нужны, поздравлять, а здесь открываю газету – поздравление. Польщённый такой, читаю. Владимир Карпов прежде был писатель, сострадающий, страдающий, а ныне, мол, чуть ли не завёл собственную кимберлитовую трубку и отковыривает прямо готовые бриллианты, а уж там всякой зелени у него немерено, ну, короче, забурел до мозга костей. Я, было, хотел обидеться. И тут рядом, мудрейшая из женщин, близкий человек Лариса Сплошная, знающая наизусть Библию и написавшая удивительную книгу «Женщины в родословной Иисуса Христа», которая, братцы, скоро выйдет и станет духовным событием, мне сказала: «Ну, написал бы он, что ты также любишь сирых и про них пишешь. Кто не сирый сейчас? А теперь, если сказано, то и тебе дастся, и пишущим людям есть во что верить? Кто против, чтобы жить так, зайчик?».
А вот в то, что я сейчас скажу, вы, братцы, не поверите. Да и сам я в это не верю. Вот за это всё, это всё, что я написал, вернее, напишу – мы говорили в будущем времени, – Огрызко мне пообещал гонорар. Слово-то какое… Понятно, это слово как бы не совсем человека, а редактора. Но вы же можете проверить, братцы. Когда там, в «Лит.России», деньги-то выдают? Подходите к магазину напротив. Ну, в крайнем-то случае, на три-то бутылки пива мы всяко скинемся? Хотя, оно и пиво-то пошло, суррогат. Да и, братцы, можно десятилетия квасить по застольям, и разговоры умные разговаривать, и бичевать, и негодовать праведно, только где мы с вами в общественной жизни страны?
Основной вопрос для нас: как мы реально можем воздействовать на общественное мнение? Писать, сохраняя своё сердце и зная, что читателя для масштабов такой страны, как наша, у нас нет? Пытаться учитывать так называемый спрос? Или через писательские структуры врываться в мобильные СМИ, в общественное сознание? Тогда какими они должны быть? Ведь сейчас жизнь конкретного писателя и жизнь писательской организации, чаще всего, практически не соприкасаются. Часто ли заглядывают писатели Москвы и области в свою организацию? Предлагаю обсудить эти вопросы на моём сайте: vladimirkarpov.ru , в разделе форум. А потом вынесем наши мнения в СМИ. А то ведь общих писательских собраний сейчас не бывает, нас женят без нас, и в Цэдээле, как прежде, пишущие люди не собираются. Или – это всё, это всё.
Главное, братцы, чтобы это всё – сердца наши, не смиренные, любящие, верные слезе нашей, выплаканной, отчина наша широкая, крылатая, утешающая, любимые и любящие наши женщины, готовые в полымя за нас, – это всё, это всё жило, продолжалось, и Богу угодно, и нам по душе.

Владимир КАРПОВ

Владимир Александрович Карпов родился 1 августа 1951 года в Бийске. В 1975 году окончил Ленинградский институт театра, музыки и кинематографии. Первый сборник прозы «Федина история» выпустил в 1980 году. Автор книг «Бежит жизнь», «Можно ли Россию пешком обойти» и других произведений.