СИРОТА РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

№ 2008 / 16, 23.02.2015

Если русскую литературу оценивать не по тому, как она отражает, а как выражает национальный характер, по качеству ментальности, по русской самоидентичности, то обнаружим, пожалуй, только эти три вершины.
«Слово о полку Игореве»
«Конёк-Горбунок»
«Война и мир»
Я к чему?
Если русскую литературу оценивать не по тому, как она отражает, а как выражает национальный характер, по качеству ментальности, по русской самоидентичности, то обнаружим, пожалуй, только эти три вершины. «Слово о полку Игореве», «Конёк-Горбунок», «Война и мир». Найдём что-нибудь ещё? Пожалуй. Но калибром послабже.
Вершины эти – не только литература. Больше, чем литература. Это ещё и – национальное самоопределение. Русская идентичность.
Как говорится, к слову – о Петре Ершове.

Наконец-то ишимские края посетила настоящая зима. Сибирская. До этого тянулись зимы тёплые – про Сибирь нечаянно забудешь. Слава богу Циклону: завернул так завернул – старик Цельсий зашкаливает за 50. Но как всегда – некстати. В Аромашеве из-за холодов пилорама встала. Мёртво. Важный заказ срывается. Эксклюзивный сруб надо в деревню Безрукову везти. Да какое там! Пилы не шевелятся.

Знатный заказ. Исторический. В Безруковой часовню ставят. На месте церкви святого Петра Столпника. В своё время Пётр Павлович Ершов немало своих нелишних денег потратил, чтобы в родной деревеньке появился храм… единственный на всю Россию во имя его «родного» святого.
Главный ершововед в его родных местах профессор Татьяна Савченкова (морозы наконец-то сжалились – машина из Аромашево всё-таки добралась, по-деревенски скромно идёт торжественная закладка первого венца ершовской часовни) торопливо рассказывает, что она в последнее время разыскала. В сейфе научной библиотеки Томского университета совершенно случайно обнаружился прижизненный! портрет Петра Павловича работы земляка! тобольского современника Михаила Знаменского.
– Как живой! Посмотрите, какой красивый. Не то что на гравюрах.
Гравюры она не уважает.
До этого Татьяна Павловна в Питере (о, это очень долгая история!) обнаружила тоже прижизненный портрет кисти Николая Гаэтановича Манджи, и сейчас выясняет, где же пересеклись дороги автора и героя. «Итальянец» Манджи оказался австрийским потомком, с Ершовым судьба их сводила и в Ишиме, и в Тобольске, и даже в Берёзове.
– Вы видели? – интересуется Савченкова. – Помните? У Манджи очень точный портрет. Пётр Павлович никогда не был толстым, как его изображают на гравюрах. Нет. Настоящего лица Ершова Россия до сих пор не знает.
Чувствую, женщина-профессор Татьяна любит Петра Ершова как мужчину. Не исключительно как классика, но и как мужчину, которого постоянно стремятся обидеть. Жалеет. Любит. Красивый мужчина. Вовсе не толстый. Ясно, что Татьянины поиски неотвратимо приведут к тому, что Россия, наконец! – узнает подлинное лицо русского классика из Сибири.

Странно представить, что в России – уже и 21-го века – его кто-то не знает. Понятно, фамилию могут забыть, имя-отчество перепутать, но о Коньке-Горбунке наверняка вспомнит всякий, даже далёкий от любой литературы, живущий человек. «Конёк-Горбунок» вошёл в мифологию страны, в систему мифических, но и сугубо прагматических национальных ценностей, без которых немыслим народ – страна.
Загадка: мы не знаем, кто «изобрёл» знаменитую на весь мир русскую Бабу-Ягу. У Конька-Горбунка – родитель известен.
Редкому гению удаётся эдак совпасть с собственным народом. Самому Пушкину оказалось не под силу. Пётр Ершов совпал. Однажды. Но – навсегда. В нашем Отечестве, впрочем, это не доблесть.
Петр Ершов – в общественном сознании, скорее – случайный гений. Гений случая.
Озарило.
Один раз.
Повезло.
Но один раз в системе ценностей литературных координат в России не считается. Признанным гением останется тот, кого не обязательно читают, но кого – почитают.
Грех Ершова – он читаем. Сегодня, до сих пор, надолго, возможно – навсегда.
Это – грех. Это – драма. Это – трагедия. Востребован, но не оценён. Крамольно: возможно, и не надо оценивать?
Жизнь Петра Ершова проста до непритязательности, так истово он влачил свою лямку обыденного быта, что его жизнь, вся целиком, становится сплошной загадкой. Из его жизненного быта не вытекает его бытие.
И, наверное, кому-то кажется, не обошлось: ошибка Бога.
Зачем? Зачем – объяснять? Зачем – оправдываться? Жизнь личности и жизнь творца – параллельные, и, как в случае с нашим героем, не обязательно пересекающиеся прямые.
Случай «Конька-Горбунка» настолько нехарактерен и беспрецедентен и для отечественной, и для мировой литературы, что сразу вызвал однозначно естественную реакцию: не поверить.
Не может быть!
Может быть, первооткрыватель ершовского гения блестящий столичный эстет Пётр Плетнёв поверил, но загадочная – 19 лет! сопляк – молодость гения сразу породила версии.
Естественно напрашивалось:
– Пушкин помог? Пушкин помог.
В нашу эпоху, когда выделяться помогает исключительная экстравагантность, версия трансформировалась. Уже: Пушкин написал!
Самые отчаянные доказательства, что Пётр – удобная личность и просто псевдоним настоящего автора «Конька-Горбунка»: скромный сибирский студент Ершов – великим быть не может, великую сказку может написать исключительно великий Пушкин. Если он «наше всё» – отдадим ему всё наше…
Помогал или не помогал?
Это важно?
Это не важно.
Точные слова рождаются нечаянно. Случайно. И чем случайней – тем точнее. Пушкин не может – определённо – быть автором этой народной сказки на века. Перед Пушкиным стояла иная задача: он закладывает основы отечественной литературы и обязан идти – впереди народа. А с народом вместе идёт – из народа поднявшийся – молодой, неизвестный, опрометчивый, многое неведающий и непонимающий ишимский отрок Пётр. Это он может быть конгениален, со-гениален своему народу. Стихийно. Импульсивно. Как выдох.
У любого шедевра, который мы считаем народным творчеством, естественно же, есть автор. Но он неизвестен. Безымянен. Запамятован. Да это и не важно. Народная сказка «Конёк-Горбунок» народна окончательно. И «Горбунок» стал бы народным творчеством, да вот – на беду – автор известен. Пётр Ершов своим явлением приоткрывает завесу тотальной тайны: как творит народ.
Это даже не трагедия Ершова-творца. В народном творчестве оседают только шедевры. Всё остальное – народом натворенное – пропадает. Отсеивается. Временем. Промывается временем, как водой – золотой песок.
Ершовский «Конёк» – золотой самородок, и разве беда, что всё «остальное», ершовское остальное – должно отсеяться? И отсеялось. Человечеству много шедевров не нужно: много – уже не шедевр. Потому он и шедевр: изредка и надолго. Не на время, а на времена. Время не берёт. Хотя во всём своём скромном «остальном» творчестве Пётр Ершов, понятно, не провинциальный эпигон.
Старый Пушкин… виноват… оговорился. Какой Пушкин старый? Стареющий? Усталый? Следовательно, так: усталый Пушкин – уже накануне своей естественной смерти (может, перед смертью люди кажутся старыми?) высказался о Ершове ядрёно, но определённо-восторженно:
– Этот Ершов владеет русским стихом как своим крепостным «мужиком».
«Наше всё» был ко всему прочему порядочным циником: но – как точно! Классически точно!
Наверное, уважая лишь это ядрёное пушкинское резюме – ретивым ершововедам и записным пушкинистам не следовало бы задаваться суетливыми рефлексиями: ах, почему всего один шедевр?
Неписаный и всё ещё несформулированный закон литературы: зачем будущее? когда есть блистательное прошлое?
Литература – как женщина. И кто ей поставит это в вину?

Литературовед, который решит заняться образом Сталина в отечественной литературе, должен будет обратиться – да, да, – мистика! – к Ершову. Первый Сталин именно у него. В рассказе «Панин бугор» в сборнике «Осенние вечера». Правда – Александр. Александр Сталин. Очень благородный молодой человек. И страстный.
Мистика: не читал ли товарищ Джугашвили «Панин бугор» и не позаимствовал ли у героя в собственных сибирских странствиях свой грозный псевдоним? Почему бы и нет? Разве возможность исключена: Сталин Советского Союза в нашу эпоху прискакал на ершовском коньке-горбунке? Есть некие очевидные, но недоказуемые вещи: почему бы вечно ссыльному Кобе не полистать на каком-то полустанке потрёпанную книжицу «Живописного сборника» с ершовскими «Осенними вечерами» в ветхом бумажном переплёте издания 1857 года?
Кстати, ещё об одной странности. Ишим недавно стал всемирно знаменит своим непреклонно восстановленным бюстом Сталина. На весь мир прогремел! Понятно, ишимские большевики твердокаменные сталинисты. Но зачем ненужная слава застенчивому провинциалу Ишиму? Возможно, какая-то неслучайность заставила? У меня твёрдое убеждение – в ближнем Ишиме земляки восстановили бюст ершовскому Александру Сталину. Есть же здесь памятник Коньку-Горбунку…

Неважный провидец, прокурор отечественной словесности, неистовый демократ Белинский отказал Петру Ершову безапелляционно: «Конёк» – «не имеет… никакого художественного достоинства».
Всегда найдётся очередной неистовый Виссарион, который – со своей трансцендентной кочки, из своей безупречной норки – великого современника не заметит. Заметит – укоротит.
Судьба Ершова не укладывается в прокрустово ложе благополучного литератора. У Ершова – по судьбе в литературе – есть, пожалуй, единственный наперсник – Артюр Рембо. Впрочем, великому французу повезло: он умер рано. Юноша умер вовремя.
Безупречная слава – умереть вовремя. Своевременно. Ершову не суждена столь безупречная слава. Он жил.
Обыватель вечности.
Лучше, чем сам Ершов, нашего тобольского провидца никто не понял. Он себя приговорил. Он себя не разгадал, но приговорил: «Непостижимое мученье». Это он – о своём творчестве.
И искромётный «Конёк-Горбунок» прорвался – естественно и вольно! – из этого «непостижимого мученья» юной гениальной души.

Великая дорога великой литературы… Странник на обочине. Обязательное одиночество. Гений на обочине. Драма жизни – житейская драма. Гений обычной судьбы.
Сирота русской литературы.
На безруковском погосте почему-то особенно ясно осозналось, что Пётр Ершов – наш современник.
Физически. Он с нами – ходит с нами, по нашим улицам, по нашим тусовкам, покупает в наших магазинах десяток яиц, кило ситного и фунт парного мяса… Вот часовню вознамерился восстановить. Всем миром.
Только наряд странноват. Как это у него всегда получается: несовременный современник.

«Конёк-Горбунок» – это эпос.
Эпос русского народа. Русская Илиада. Эпос русского духа.
Для эпоса полтора века – разве срок? Мы – современники последнего русского эпоса. Дети это осознают лучше, поэтому: рисуют эпос. «Конёк-Горбунок» – поэма философическая, неожиданно мудрая – не случайно: ушла к детям. Дети – своим незамутнённым, незасоренным умом, осваивающим мир, – больше понимают в проблемах мироздания и судьбах человечества. А ведь их вечный сверстник Петя Ершов писал именно об этом и только об этом.
На всех своих известных портретах Пётр Павлович Ершов на себя не похож. Оглушительно. Права ершововедка Татьяна.
Задним числом Ершова обижают, хотят обидеть.
«Обмолвился»…Выдохся.
А чего плохого? Да, выдохся. Но выдох-то какой глубокий – «Конёк-Горбунок».
Хороша обмолвка! Зачем ему было писать ещё что-то?
Он – выдохнул. За раз. Но на века.
«Конёк-Горбунок» – с его-то вопиющей простотой и ишимской простоватостью: самое загадочное произведение русской литературы! Другого такого шедевра памятливая отечественная литература не припомнит. Заглянем в эпилог «Конька-Горбунка». Космическая феерия!
Пётр Ершов – первый космонавт русской литературы. Конечно, и до него и вместе с ним – летали. Но невысоко – как у Гоголя: на высоте Вия. И только Ершов поднялся в космические выси. Может быть, дать себе труд задуматься: на такой взгляд на нашу Землю способен только тот, кто посмотрел на неё со стороны? Из космоса. Каков космический замах! Космическая дерзость! Эпилог «Конька-Горбунка» помните? Кто невеста деревенского парня Ивана из-под Ишима?
То-то! Дочь Солнца – сестра Месяца.

Он знал цену любви.
Он платил всю жизнь за свою неоценённую любовь.Враги умолкли – слава Богу,
Друзья ушли – счастливый путь.
Осталась жизнь но понемногу
И с ней управлюсь как-нибудь…
вечное отточие.

Анатолий ОМЕЛЬЧУК