МУХА

№ 2008 / 34, 23.02.2015

Георгию Котлову 38 лет, живёт в Саранске. В 1998 году успешно сдал вступительные экзамены в Литературный институт имени Горького, но, не проучившись ни одного дня, вернулся в родной город. В 1999 году молодёжный журнал «Странник» опубликовал сокращённый вариант его романа «Как написать бестселлер». В 2001 году подписал договор на издание этого романа с издательством «Лимбус Пресс», книгу, правда, там так и не выпустили, но и рукопись утеряли, единственный экземпляр в машинописном варианте. Другой его роман «Несколько мертвецов и молоко для Роберта» «Лимбус» всё-таки выпустил в 2002 году. В местной периодике, чаще всего в журнале «Странник», выходили рассказы и детские повести. Один рассказ несколько лет назад уже был опубликован «Литературной Россией». Написал новые романы – «Вид с Башни» и пародию на современную литературу «Психованный и золото Ильича», – издатель на эти книги пока не нашёлся.

МУХА
Не рекомендуется читать людям излишне
брезгливым или во время обеда.

Ринат – старый друг. В моём мобильнике среди прочих Ринатов, всего их пять, он дополнен числом 2000. Несколько лет назад занимал две тысячи рублей, а вернул перед Новым годом, когда я и думать о них забыл. Вернул аккурат в самый подходящий момент – я сидел без копейки и размышлял, чего бы на праздник подарить Наталье, жене своей гражданской.
А тут Ринат с деньгами, говорит, хожу раздаю кому должен, чтобы в Новый год войти необременённым долгами, и я радуюсь, что про меня он вспомнил в числе первоочередников. Долгов у Рината много, всё не раздашь разом.
Купил, значит, жене гражданской, Наталье своей, колечко. Она рада, сам рад. Спасибо Ринату, доброй душе, хотя и рассказ не о долге том и не о колечке.
В начальных числах апреля Ринат звонит поздним вечером. Я насторожился, думаю, не опять ли в долг спросит, но трубку взял.
Оказалось, у него брат старший умер. Спрашиваю, как так, Ринат говорит, повесился, нужно по мечетям с утра поездить. Спрашивает, сможешь? А то. Друг старый, долг вдобавок перед Новым годом вернул, Наталью мою порадовал. Отвечаю, во сколько подъехать? Договорились на девять.
Утром выклянчил у Натальи двести пятнадцать рублей на десять литров девяносто второго, заправился, поехал к Ринату. В лучшие времена девяносто пятым заправлялся. Было время и Ринат жил лучше. Ходил в начале девяностых по Центральному нашему рынку барином с такой же шпаной, деньги собирал с торгашей и прочего буржуйского элемента. Теперь трудится в какой-то строительной конторе, прошлым летом выкладывал брусчатку вокруг рынка, по которому барином когда-то ходил.
Жду Рината у подъезда, он выходит, как всегда, чистенький: брючки наглаженные, рубашка чёрная. Обнимаемся, как раньше, когда были помоложе и водились со шпаной. Заодно официальным тоном прошу принять мои соболезнования.
– Как случилось? – спрашиваю потом. Я знал, что у Рината есть брат старший, но в глаза его никогда не видел. Такие друзья. Встречались раньше чаще всего на стрелках бандитских, я и фамилию Рината, честно говоря, не знал.
Он рассказывает:
– Бухал Юнир. От жены ушёл, сюда, к мамке. Мы с ним всю дорогу лаялись. Ушёл после последней ссоры, и всё. Думали, у жены. А вчера сообщили. На дачах его нашли. Какая-то женщина пришла в свой домик, а он висит. На колготках детских повесился. Сказали, два месяца там провисел.
– Сколько, Ринат, годов ему было? – спрашиваю.
– Сорок два.
Поехали в мечеть, но сначала взяли родственников Рината – дядю и брата двоюродного.
– Сегодня хоронить? – спрашиваю. – У вас, мусульман, это быстро.
– Сегодня выходной, – отвечает Ринат. – Вскрытие ещё не делали. Завтра.
Приехали в одну мечеть. Брат двоюродный Рината пошёл искать какого-то своего кореша. Тот в Арабских Эмиратах учился на муллу или кого там, не знаю, постигал премудрости шариата, в двадцать три года вернулся учёным человеком. Сейчас сам всех учит.
Брат двоюродный вернулся ни с чем. Друга учёного в мечети не было. И денег на телефоне у двоюродного брата не было, чтобы позвонить. Ринат даёт ему свой мобильник: звони. Набирает номер, телефон выключен или находится вне зоны действия сети. Дело ясное. Наверно, опять в Эмираты умотал.
– К бабаям поехали, – говорит дядя Рината. – Там всё узнаем.
Узнать нужно вот что. Похоронить брата Ринат хочет по всем мусульманским правилам, и не знает, можно ли это делать или нет. Брат-то самоубийца. В мечети Ринат не был ни разу, потому и не знает ничего. Да и по-татарски калякать не может, так, понимает немного, когда другие говорят, и всё.
Едем в деревню татарскую, к бабаям.
Я, как Ринат, ничего не знаю, но интересно. Однажды хоронил у друга мать, татарку, отец русский у него был, сам не пойми кто, но давно это было, не помню, как всё происходило, да и умерла она своей смертью. Брат двоюродный Рината хоть молодой, но друг у него в Эмиратах учился, потому и деловито рассказывает, что мусульманские законы самоубийц тоже не жалуют. Хоронят их за кладбищем, и обряд проводить нельзя. Ринат спрашивает, а если не говорить, что повесился? Понятно, что хочет по-людски брата похоронить. Брат двоюродный отвечает, что тогда можно.
В деревне татарской подъехали к самому убогому, почти развалившемуся домику. Бабай живёт. У домика остатки сгнившей «Газели», под «Газелью» – собака, «Газель» вместо будки, значит. Самого хозяина дома нет.
Дядя Рината отправился бабая по деревне искать. Мы возле «Газели» курить остались. Собака из-под неё неодобрительно на нас поглядывает.
Брат двоюродный Рината ещё молодой, мечтает быстро разбогатеть. Говорит, что выгодно купить «Газель», посадить водителя и пустить по маршруту. Мы с Ринатом молчим, потому как не первый год замужем и жизнь повидали. Знаем, что всё это – лажа. Во-первых, кредит никто не даст. Во-вторых, водитель попадётся или лоботряс и лодырь, или бухарик, или раздолбай, каких свет не видывал. Или, скорее всего, всё вместе. Машину угробит, и пустит тебя по миру. Потому как не принято у нас зарабатывать для других. Пока сам себе не заработаешь, никто ничего не принесёт.
Приходит дядя Рината, говорит, нашёл бабая, сейчас придёт. Брат двоюродный рассказывает, сколько в нашем городе «Ленд роверов», сколько «Икс Пятых», сколько «Геленвагенов» и сколько «Хаммеров». Оказывается, до чёрта тех и других, «Хаммер» всего один.
Я думаю, откуда он всё это знает. Бегал по городским улицам с блокнотиком?
Приходит бабай. Одет по-деревенски: резиновые сапоги, грязная спецовка, штаны подпоясаны куском электрического провода, – хорошо хоть, что вилку оторвал, а то смело можно было использовать этот «ремень» вместо удлинителя. Сам бабай пожилой, вид строгий. Татарский погост прямо позади его дома, он уходит один разведать место под могилу. Мы едем в деревенский магазин за бутылкой. Дядя Рината рассказывает, что бабай в молодости был самым крутым парнем, пришёл из армии и женился на первой красавице. Жили какое-то время в городе, и сын у него был. В восемьдесят втором баловался зимой с товарищами, на коньках прицеплялись сзади к автомобилям, под грузовик и угодил. С женой развёлся бабай и вернулся в деревню. Так и жил один с тех пор.
Бабай возвращается, говорит, всё в порядке. Место выбрал. Заходим к нему в избушку. Он предупреждает в сенях, чтобы нагибались. Темно и потолок низкий. Смотреть в избе не на что, один живёт. Заходим в обуви, бабай достаёт кусочек сыра, ножиком нарезает на кусочки, а следовало бы топором – на вид камень.
Водку пьёт Ринат, потом бабай, потом дядя Рината. Мне нельзя, я за рулём, хотя рюмочку и выпил бы, но – штрафы большие. Брат двоюродный тоже не пьёт. Правильно делает. Если хочет разбогатеть, пить нельзя. Иначе – по миру. Я наблюдаю, как Ринат сыром закусывает. Разгрыз, слава Аллаху, и зубы на месте. Сыр больше никто не трогает.
Когда бутылка пустая, уходим. С бабаем договорились. Завтра могила будет готова, он с помощниками на кладбище ждать будет. Надо бы успеть до двенадцати, говорит Ринат, как полагается, и тут же рукой махает: что полагается? Не до щепетильностей. Брат руки на себя сам наложил, провисел чёрт знает где два месяца. А у них как полагается – помер и быстрей на погост татарский. И никаких баб. Всем мужики заправляют.
Это правильно. Я вспоминаю, как мать свою хоронил. Рассказываю, с какими скандалами, царство ей Небесное, провожал её в последний путь, матушку свою любимую. И всё из-за баб.
Три дня гроб дома был, читалка молитвы читает, какие полагается. Но тут бабы. Какая-то подружка материна пришла, первый раз её видел, и она вроде того тоже соображает в погребально-отходной церемонии, сидит слушает, следит за читалкой, как урки в камере друг за другом, чтобы на чём-нибудь подловить. Читалка читает добросовестно, работает при храме, весь процесс досконально знает, но женщина та, подружка или кто там, выражает недовольство сестре моей, дескать, что-то пропустила или забыла прочитать, а сестра скандалистка, ей только того и надо.
Начинает, значит, до меня докапывается потихоньку, и я знаю: скандал будет. Спрашивает, где читалку взял? Отвечаю, знакомые посоветовали, она хорошая и при храме. Сестра говорит, она плохо читает, ей та женщина сказала, которая вроде подруга матери. Я молчу, думая про себя, что нормальная подруга промолчала бы, не стала распалять атмосферу. Сестра не угомоняется.
И так потихоньку – скандал. В зале гроб с телом матушки, и мы на кухне во всю глотку отношения выясняем. Страх Божий. Позор. Стыдоба.
Спрашиваю у сестры, что предлагаешь? Готов на что угодно, лишь бы без скандала. Говорю, если читалка плохая, пригласи другую. Она молчит, пригласить некого. Или, говорю, пусть женщина эта умная читает, которая всё знает. У женщины той лицо сразу испуганное. Понятно. Из тех демонических особ, что умеют всё замечать и всё советовать. Читать, оказывается, не умеет. И уже ничего не советует, и уже говорит, что читалка хорошо справляется. И, видно, ей самой уже неловко, что она заварила эту кашу.
Этим всё вроде должно устаканиться, но сестру понесло. Наверно, понимает, что была не права, но признать этого не хочет. И чтобы всё было прилично и спокойно – не хочет. Швыряет на пол что было в руках, матерится, льёт слёзы, будто её незаслуженно и жестоко обидели, начинает паковать чемодан. Живёт она в другом городе, значит, но, чемодан собрав, никуда не уезжает.
И на поминки, на девять дней, то же самое было. Я всех пригласил на вечер, на четыре, потому как кто с работы, кто откуда, чтобы, значит, всем удобно было. Но опять же. Сестре кто-то (опять же баба какая-то неразумная) шепнул, что поминки обязательно делают до двенадцати. И всё. Опять скандал невозможный. Кто не видел, тот не поймёт. Мне до сих пор перед матушкой моей любимой, покойной, неудобно. Сестра кричит, что люди скажут? Я говорю, что они должны сказать? Дошло до того, что я знакомому священнику звонить стал, интересоваться, можно ли поминки устраивать после обеда? Оказалось, можно. И ничего-то страшного нет, и никаких в отношении этого церковных запретов нету, сказал батюшка.
Но сестру и это не убедило. Понимаете?! Я ей трубку даю, чтобы лично в её ухо батюшка всё это вдул, но она брезгливо отворачивается, не желает трубку брать и слушать священника, а не какую-то неразумную, как сама, старуху.
Сделали поминки. В четыре. Никто ничего не сказал. Все разошлись довольные, с полотенцами на память, как полагается. Можно было и без скандалов. И всё из-за баб. Правильно мусульмане делают, что ничего им не доверяют в этом деле и на кладбище не пускают. Да и хоронить сразу – тоже правильно. Три дня труп дома держать – во-первых, негигиенично, потому как этим человека не вернёшь, а он разлагается, а во-вторых, тяжело это морально. Вроде по-православному, но в больших городах на это давно наплевали. Из морга или в колумбарий, или сразу на кладбище. Получается, как у татар. Без баб, без скандалов.
Ринат подтверждает, что да, у татар лучше.
Едем в другую мечеть. Дядя Рината идёт договариваться, чтобы назавтра с утра тело из морга привезти, обмыть по мусульманским правилам, молитвы ихние почитать. Договорился, говорит. Ринат спрашивает, сказал ли он, что человек повесился? Дядя отвечает: зачем?
Развожу их домой. Договариваемся с Ринатом встретиться завтра у бюро судмедэкспертизы, куда всех бродяг померших свозят или кто от насильственной смерти.
На другой день приезжаю рано, Рината ещё нет. Захожу внутрь деловито, за дверью ещё одна дверь с надписью «Морг», направо дверь в административный отдел. Довелось побывать в своё время. Друзей забирал, родственников друзей, родственников знакомых. Лет пятнадцать назад с приятелем и вовсе были постоянными клиентами, познакомились с девчонками, а они с мединститута там на практике. Хабалки страшные, но симпатичные. У моей – взгляд блядский и талия осиная, формы – как у мультипликационных красоток, шикарные. У меня Оля, у приятеля Наташа, мы шпана на красивой машине, они таких любят. Помню, Наташа рассказывала, как привезли на вскрытие бомжа, а это – отец её. Впрочем, какой отец? Заделал жене ребёнка, и шаляй-валяй. Спился, бродяжничал, дочь его почти не видела. Но тогда плакала.
И ещё мы повезли её, Наташу, к папе домой, в комнатку малосемейную, а там – бардак, бомжатник, тараканы, бутылки пустые, флакончики из-под спиртосодержащих лекарств, всё как полагается. Наташа в комнате нашла альбом с фотографиями, разглядывала его и плакала. Там папа молодой, в армии, на турнике и у танка, не подумаешь, что в бомжа превратится. Ещё мама Наташина на фотографиях, и сама она, Наташа, – голенькая, шестимесячная, сзади химическим карандашом написано, в каком году снято. Приятель смеётся и говорит, похож, особенно писька. Наташа говорит, дурак, татаркам так полагается выбривать.
Много лет прошло, не знаю, где теперь подруги наши, Оля с Наташей. Но кое-кого из персонала с тех времён знаю. Иду, здороваюсь с Маринкой. Она занимается тем, что выдаёт родственникам заключение о смерти. Я не родственник, но спрашиваю, сделали ли вскрытие Юниру… фамилию не знаю. Добавляю, сорок два года, два месяца провисел на даче.
Маринка роется в бумажках, в журнале. Называет фамилию, говорит, можно забирать. Спрашивает, кто он мне? Действительно – кто? Даже фамилию не знал…
Тут Ринат подходит. Расписывается в журнале, Маринка спрашивает, каким числом датировать смерть? Ринат в растерянности, он-то думал, что день смерти можно установить точно, оказывается приблизительно. И точный день Ринат может выбрать сам. Из недельного февральского отрезка он выбирает 23 число. Я спрашиваю, брат служил в Армии? Ринат отвечает, служил, и в Чечне воевал по контракту. Я понимаю, что число Ринат угадал правильно. Возможно, для его брата армейские годы были самыми счастливыми, и он, скорее всего, вспоминал именно те дни в момент, когда на чужой даче искал подобие верёвки, а потом судорожно завязывал узел на найденных детских колготках.
Идём забирать тело. С Ринатом приехал его дядя вчерашний, ещё друзья, чтобы помочь. Заходим в дверь с надписью «Морг», и запах здесь нестерпимый. Разделочная, коридорчик, лестница вниз в холодильник.
Из разделочной на каталке тело брата везут в коридорчик. Я замечаю, там, где она стояла, на полу валяются вещи – тельняшка, ещё что-то.
Время было холодное, за те два месяца, что провисел в дачном домике, брат Рината хорошо сохранился. Тело светлое, на шее след от верёвки. Руки, когда-то судорожно вязавшие узел на детских колготках, лежали смирно. Чёрное было лишь лицо, рот не закрывался. Когда начали оборачивать голое тело простынёй, изо рта вылетела муха.
Я вспомнил, как однажды возле этой двери с надписью «Морг» видел молоденькую девчушку, пришла опознавать кого-то из родственников. Она храбро стояла рядом с милиционером с папкой, а морг был переполнен. И она, войдя, сразу уткнулась в покойника на каталке. В коридорчике дожидался, когда его заберут, в костюме, с подвязанной челюстью, и вокруг мертвецы, и запах, и внутренности, и патологоанатомы не менее страшные, чем мертвецы, в перепачканных кровью передниках, в марлевых намордниках, со скальпелем в руке. В ужасе девчушка бросилась назад, на улицу, хотя храбрилась перед тем здорово. Как второй раз она туда вошла, я не видел. Но сейчас почему-то вспомнил её.
Двоюродный брат Рината ждал нас на улице с испуганными глазами, внутрь заходить боялся. От бабая из деревни привезли ящик вроде гроба. Положили обёрнутое простынёй тело в ящик, повезли в мечеть. Чтобы сделали всё, как полагается. Хотя как полагается не положено, потому как сам себя жизни лишил. С этим строго, как и у православных. Потому-то мулле ничего не сказали.
Ринат с родственниками остался ждать у мечети, меня отправил за мамкой своей и отцом, чтобы я отвёз их на кладбище. Пока ехал, повернул не со своей полосы, сзади инспектор на машине. Включил мигалку, требует остановиться. Включил поворотник, прижимаюсь к обочине и думаю, что скажу. Так, мол, и так, похороны татарские, а у них надо всё шустро делать, потому и тороплюсь. Ничего говорить не приходится, инспектор знакомый. Жму ему руку, еду дальше. Слава Богу. Денег нет, штрафы большие. Мамка Рината с отцом ждут на улице, а холодно и дождь начался.
Когда подъехал, отца нет, одна мамка. Я её видел впервые, но больше у подъезда никого не было. Значит, она. Села в машину, говорит, супруг сейчас выйдет. Замёрз, ушёл домой за свитером.
Выходит, едем на кладбище татарское. Оба молчат. Оба очень пожилые. Отец рядом со мной сидит. Посматриваю на него и пытаюсь угадать, о чём он думает. О сыне непутёвом? О том, как радовался ему сорок два года назад, забирая с женой из роддома? Как наказывал за двойки? Или же думал, чтобы поскорее закончилась эта канитель?
Перед воротами остановились. Дождь. Подошёл бабай вчерашний, мокрый. Могила готова. Тоже ждут.
До двенадцати не успели. Похоронная процессия из двух «Газелей», одной грузовой, и одной пассажирской, прибыла во втором часу.
Мамка Рината заплакала, глядя, как из «Газели» выгружают подобие гроба с её сыном. Мужики надели на головы шапочки у кого были, у кого ничего не было, тем раздали полотенца, чтобы голову прикрыть. К подобию гроба не прикасались, могильщики подняли его на каких-то длиннющих слегах, потащили на кладбище. Мамка Рината и несколько женщин родственниц остались в «Газели». Табу. Им нельзя. И это правильно. Нет баб, и нет скандалов.
Бабай устроил, что могила на кладбище, а не за оградой, как полагается самоубийцам. Впрочем, какая разница. В мечети тоже никому ничего не сказали. Охота-то по-людски.
В могиле сбоку углубление. Тело запихивают туда полусидя, лицом на восток, чтобы восход солнца встречать и всё такое. Прикрывают этот отсек с мертвецом дубками, распиленными вдоль. Заваливают землёй. Идёт дождь. Ринат подходит, благодарит и говорит, что могу ехать, если тороплюсь. Я не тороплюсь, но всё равно рад уехать. Дождь расходится, на ботинках грязи по пуду. Обратно на «Газели» все уедем, добавляет Ринат. Спрашиваю, уместитесь? Ринат считает людей, должны уместиться, народу мало. Бабай и могильщики пешком дойдут. Кладбище у бабая позади огорода.
Ринат ещё раз благодарит, жмёт руку, обнимаемся, как раньше.
– Это мы должны родителей хоронить, а не они нас, – говорит.
Я молчу. Я счастливый. Матушке моей не пришлось меня хоронить. А отец умер, когда мне четыре годика было, а ему тридцать четыре. Сейчас я старше своего отца.
Ринат добавляет:
– Огромное просто спасибо. Счастливо. Увидимся.
– Да, увидимся, – говорю я и ухожу.
Сам думаю: брата у него больше нет, денег мне не должен. Как увидимся?
Наталья, жена моя гражданская, интересуется, как всё происходило. Как то есть татары хоронят?
Мы дожили с ней до периода, когда на вопрос: «Ты меня любишь?» – можно смело отвечать: «Пошёл ты!» Или: «Пошла ты!» И когда ночью, если вдруг ногу закинешь, не терпишь деликатно, а грубо спихиваешь, да ещё и недовольство выражаешь. Когда вместо того, чтобы пожелать приятного аппетита, начинаешь говорить гадости. В общем, пуд соли съели, точно.
И потому начинаю рассказывать. Про муху.