Сергей МАГНИТОВ. ЛИТЕРАТУРА СИСТЕМНОЙ ПОЧВЕННОСТИ (интервью)

№ 2008 / 36, 23.02.2015

 

Наш собеседник – Сергей Николаевич Магнитов – учёный-филолог, методолог, концептуалист, писатель. Выпускник ЛГПИ имени Герцена, пять лет проработал в школе, три года в вузах. Автор закрытых фундаментальных разработок по геостратегии, идеологическим перспективам (поиски русской идеи), создатель треннинговой компании. Автор книг «Деловая Прагматика» (учебник по делостроению и карьере), «Под знаком Зодиака» (сборник пьес) и др. В 2004 году стал победителем конкурса среди парламентских журналистов за лучшее освещение работы Государственной Думы РФ в номинации «интернет-издания» («Академия Тринитаризма»). В последнее время работает над созданием уникальной серии интеллектуальных романов (уже написаны и дожидаются издания два из них – «Ин-телл-и-ген-ция» и «Бумеранг»).

 

– Расскажите, пожалуйста, какими темами вы занимались как учёный-филолог, как методолог и концептуалист? И как это связано с вашим приходом в художественную литературу?

– Любое новое необходимо тогда, когда исчерпано старое, старые подходы, методы, интеллектуальные технологии. Я пришёл к необходимости новизны тогда, когда было понятно, что прежняя идеология, я имею в виду марксистскую идеологию, пришла в упадок (это конец 80-х годов), стала резко дискредитироваться и фактически перестала быть основой страны, в которой я имею честь жить. В силу того, что было понятно, что без идеологического фундамента такая огромная страна существовать не сможет, а идеология должна строиться на какой-то новой системе знаний, я начал заниматься поиском, выработкой этих знаний ориентировочно с 88-го, 89-го годов. И сейчас, на данный момент, я могу сказать, что тот объём накопленных разработок, который есть, позволяет мне достаточно оптимистично смотреть на создание, скажем так, новой базы, новых оснований интеллектуальных для страны. Может быть, я здесь немножечко себя тешу, но думаю, что те работы, которые я и группа единомышленников произвела, будут чрезвычайно полезны для буду-щего страны в целом.

 

– Можете хотя бы намекнуть, в чём концептуальная новизна ваших наработок?

– Практически все предыдущие мировые доктрины, которые реализовывались в России и в мире, имели мони-ческий характер, все они были моносистемами (от слова – «один»). То есть это были доктрины, которые признавали в качестве единственного какую-то одну форму, один вариант существования. Либо это был один бог, либо это был один класс, либо это была одна формула цивилизации, либо это был какой-то один-единственный путь развития. Мы пришли к тому, что любая мономодель, она фактически тяготеет к самоуничтожению и уничтожению всего остального разнообразия. Сейчас стало понятно, что мономодель в мировом масштабе уже пришла к своему тупику, к своей исчерпанности, и требуется другая модель, которая основана на новых принципах, новых началах. И мы выработали доктрину, которая ос-новывается не на одном, а на трёх началах, на принципе троичности, принципе, который был известен издревле, ещё с египетских времён, со времён индуистских брахманов и русских волхвов. Она была представлена, правда, в скрытом, сакральном виде, в православии. Это доктрина, которую мы называем тринитарной, доктрина тринитаризма (от слова «тринитас» – «троичный», «троица» и т.д.).

В первую очередь мы были озабочены устойчивостью интеллектуальной системы, которая должна была ответить на все вопросы, которые перед нами встают, начиная от самых мелких, заканчивая самыми крупными, вопросами, которые интересуют представителей практически любой системной отрасли, начиная с филологии и заканчивая экономикой, политикой и т.д. Фактически я занимался в течение всех этих лет (а это ни много ни мало, получается, – двадцать лет) разработкой доктрины, которая могла бы доказать свои преимущества, свои принципы в любой области, в любой отрасли. И на данный исторический момент можно сказать, что многое нам удалось. Вместо идеи моничности (моно, единственный), к которой примыкают и иудейская, и христианская, и исламская, и марксистская традиции, мы предлагаем новую доктрину, которая имеет такой же исторический вес, такой же объём на-работанного интеллектуального материала, но только до сих пор не был проявлен и не был конституирован.

 

– А как ваши идеи соотносятся с нынешней путинско-медведевской, «единоросской» линией?

– Тонкость заключается в том, что путинско-медведевская линия базируется на конституции, которая вообще не предполагает наличия идеологии в стране. Есть статья 13 конституции, которая меня всегда очень удивляла, когда страна руками собственных законодателей отказывается от собственной идеологии, то есть от собственного целеполагания, от собственного смысла, собственной системы воспитания, потому что без основы, без идеологии, без доктрины, без системы знаний говорить о стратегии, о системе воспитания, кадровой подготовке, о системостроении вообще невозможно. Эта конституция ставит Путина и Медведева в очень трудное положение. И, полагаю, что эта ситуация скоро изменится. Не может страна жить без идеологии. Статья 13 конституции должна быть в первую очередь изменена. Если у страны не будет заявленного смысла, если не будет объявленной стратегии, то она не будет иметь будущего.

 

– А как вы и ваши соратники собираетесь приводить в жизнь свои идеи, концептуальные наработки? Художественная литература – один из таких способов?

– Во-первых, своей работой и доказательством эффективности тех знаний, которые я сам лично применяю в собственной жизни. До этого момента, когда у меня не было системы знаний, я фактически мог считать себя человеком, бредущим в тёмном лесу, который не знает ни цели, ни задачи. Сейчас, когда появилась путеводная нить, всё стало понятно, всё стало прозрачно. Поэтому технология здесь одна – нужно доказать просто эффективность тех знаний, той идеологии, которую ты проповедуешь, на деле.

Эффективность идей доказывается жизненным и деловым успехом тех людей, с которыми я работаю и которые начинают разделять, обретать эти знания и технологии и их применять. Другого варианта, если честно, я не вижу. Революционный вариант, когда нужно вбивать, как гвозди, в голову какие-то идеологические штампы, – это не наш путь. Другое дело, что мы, конечно, не собираемся быть пассивными и смотреть на то, как наши концептуальные оппоненты своими безграмотными действиями ставят большое количество людей и страну в очень трудное положение. То есть мы собираемся активно конкурировать и предлагать, безусловно, свой вариант пути всеми возможными видами и способами. Один из них, конечно, литература.

Литература, как известно, была и, видимо, всё-таки останется формой идеологической борьбы. Поэтому я сел за написание романов. Я пишу очень давно, но интересы мои были в основном в области драматургии. Мною написан цикл, целая книга маленьких трагедий в духе Пушкина. Когда я их начинал писать, я был чрезвычайным поклонником именно этого жанра пушкинского – «маленькие трагедии». У меня составилась целая книга из девяти таких трагедий. Они объединены единым замыслом, и одна из задач в перспективе – их опубликовать. Дальше, у меня три прозаические пьесы, крупные пьесы, которые тоже давно написаны. Я стараюсь проверить всё написанное временем, потому что это наиболее надёжный эксперт, наиболее надёжный цензор. Если после десяти лет с момента написания текста он будет востребован, будет интересен как минимум автору, как максимум читателю, то ясно, что в этом произведении есть смысл, есть толк, есть вечная живительная жила, с которой есть смысл познакомить всех остальных.

 

– Насколько я понял, романы-то вами написаны вот-вот, совсем недавно…

– Дело в том, что роман… Я в своё время занимался этой литературной, художественной формой и давно пришёл к выводу, что для романа, конечно, нужно созреть как личности, как интеллектуальной величине. Для этого нужно иметь серьёзный опыт писательства в малых жанрах, и, конечно, должна быть крайняя необходимость создать большое полотно, чтобы ответить на крупные вопросы, на которые по-другому ответить невозможно. То есть романный жанр – он всегда должен поставить очень крупный вопрос, потому что это жанр масштабный. Он должен поставить крупный вопрос и, же-лательно, наметить крупный ответ. И только после этого идти в большую печать, в большую массу людей.

Я считаю, мой путь меня привёл к тому, что я созрел до романного жанра как наиболее сложного, наиболее трудного, и те проблемы, которые сформировались, я почёл нужным положить на лист бумаги. Дело в том, что… Одна из серьёзных причин, почему я взялся за перо в романном жанре, это, конечно, крайний кризис романного жанра на текущий исторический момент. Пишется огромное количество всего, но это совершенно невыносимая литература… Страну захлестнул ширпотреб, бульварная романистика, и создаётся такое ощущение, что она в интеллектуально-художественном смысле замерла и начала затухать просто-напросто. У меня возникло дерзкое желание сказать слово, которое покажет, что наша эпоха – это не эпоха умирания русского художественного интеллекта, а эпоха его живого трепетания.

 

– То есть среди современной литературы для вас нет никаких примеров более-менее состоятельных и интересных?

– Вы знаете, я воспитан на классических романных формах, на классических авторах, и совершенно не восприни-маю то, что сейчас представлено на рынке. Я не исключаю, что есть интересные авторы, с которыми было бы здорово познакомиться, но те авторы, что на слуху, они не подталкивают меня к освоению этой литературы.

В силу того, что я живу в современном мире, я, конечно, подвержен рекламным процессам, и я естественным образом полистал несколько текстов господина Акунина. Однозначно совершенно, эту псевдолитературу я читать не собирался, не собираюсь и не буду читать, потому что это не литература, это какая-то имитация. У меня возникло представление, что это просто коммерциализированная беллетристика.

Я не отказываюсь от коммерциализации. Достоевский тоже был чрезвычайно коммерческим автором, как мы это знаем. Но Достоевский не был настолько жёстко, скажем так, втиснут в рамки именно коммерческой литературы, нежели те, которые сейчас пишут серийные романы типа господина Акунина. Всё остальное у меня просто не вызывает никакого интереса. Вообще.

Если взять иностранную литературу – это просто смешная литература, та, которая до нас доходит. Настолько несерьёзная, настолько легковесная, настолько примитивная. Вроде господина Ричарда Баха, вроде псевдоэлитарной, псевдоинтеллектуальной литературы Коэльо. Это просто несерьёзная литература, которая написана чрезвычайно хитрыми людьми, которые спекулируют на некомпетентности огромного количества людей, на их тяге к тайнам, к таинственности, к знакам, к каким-то сомнительным идеям.

 

– Как вы воспринимаете произведения наших мэтров почвенного направления, таких, как Распутин, Белов, Личутин?

– Я, однозначно, очень люблю Распутина. Это автор, который во многом меня воспитал. Особенно «Деньги для Марии», «Пожар», «Живи и помни». Там основы психотипа моего сознания как человека почвенного, как человека, я не по-боюсь сказать, деревенских корней. Для меня это фундаментально.

Личутин менее мне интересен, хотя близок по духу, как и Белов, и Распутин. Но Личутин, на мой взгляд, не обладает хорошим сюжетостроением и классическим литературным мастерством, которое должно быть немножечко интригующим. То есть вот то, чем обладает Распутин, – великолепно отстроить сюжет, дать романную интригу, которая действительно держит в напряжении в течение всего романа, у Личутина этого нет. У него очень много вещей, которые близки к публицистике, публицистичности, тенденциозности. Все знают, что Распутин тенденциозен, однозначно. Но по роману этого сказать нельзя, нигде. И в этом большая художественная литература.

 

– А каковы особенности ваших, подготовленных лично вами романов? Как-то они выделяются по форме, стилю, жанровым ответвлениям? Что нового вы ими хотите сказать в литературе?

– Вы знаете, скорее всего, это будут романы, может быть, нового типа и одновременно романы, которые не скрывают своей традиционности и тенденциозности. Если брать тенденциозность, то в этих романах – поиск тех новых жизненных устоев, оснований, которые выведут Россию из кризиса и сделают её конкурентоспособной мировой державой. Тенденция однозначна.

Если брать традиционность, то совершенно не скрываю традицию идеологического романа Достоевского. Не скрываю. А если брать по художественной специфике, то ясно одно – что мы живём всё-таки в 21-м веке, и те объёмы, которые позволяли себе Толстой и Достоевский, в наше время, наверное, не очень возможны. То есть в первую очередь я стремился создать очень динамичный роман. Густонаселённый, энергичный, который мог бы с увле-чением читаться. Не скрываю, что роман мог бы, безусловно, быть привлекательным, и на рынке в том числе. Это такой динамичный удар с элементами скандала, когда я, как человек, который знает многие мировые и отечественный процессы, могу их уже осветить с разных точек зрения, включая и скандальные.

Например, в романе «Ин-телл-и-ген-ция», мягко говоря, взгляд на тот круг людей, в котором я долго очень пребывал в 80-е годы, будучи студентом в Ленинградском государственном педагогическом институте, будучи аспирантом, преподавателем этого института. Я могу сказать так, это для меня, конечно, роман, который написан в некотором смысле душой и кровью. Роман принципиального размеже-вания с той устаревшей элитой, которую я знал, из которой я ушёл и больше никогда не вернусь.

 

– Если говорить в целом о серии романов, которая вами задумана, расскажите поподробнее о замысле, основной тематике.

– Тема одна – интеллектуальная борьба, которая стала очень серьёзным фактом жизни страны после слома 91-го года, когда ушла доминирующая идеология, огромное количество людей оказалось на распутье, как и я в том числе, и начался поиск, начался колоссальный, тяжёлый процесс поиска новых оснований и новых доктрин. И это всё в романах моих отражено.

Почти все те идеологические претензии, которые были озвучены, которые есть, у меня представлены, и они, в общем, дают, конечно, понимание интеллектуальных битв этой эпохи, эпохи, которую можно назвать переломной. И я хочу сразу сказать, что те два романа, которые написаны на данный момент, будут продолжаться. У меня в плане по крайней мере десять романов, которые фактически рассматривают каждую идеологическую, концептуальную претензию с точки зрения её основательности, будущности, фундаментальности, приверженности к ней людей. То есть по сути – это во многом романы-исследования. Так же, как у Достоевского, который тоже оказался фактически на перепутье, потому что начал активно писать в эпоху слома, когда царская система пришла к саморазрушению, самораспаду. Это 1861 год. Почти та же ситуация, что в 1991-м. Отказ от прежних устоев, от прежней идеологии. И Достоевский, когда начал исследовать интеллектуальные биения страны, до очень многих вещей додумался, очень многое понял, очень многое предсказал. Я надеюсь сделать то же самое для современной эпохи. Потому что, конечно, Достоевский в данной ситуации на меня в жанровом отношении, в жанровом, я подчёркиваю, повлиял больше всего. Это прежде всего – романы–исследования идеологий.

Об этом ещё Бахтин сказал, что, да, романы Достоевского идеологичны, они исследуют идеологию, не просто её озвучивают, но исследуют её судьбу. Если взять «Подростка», например. Вот Долгорукий, жаждущий стать миллионщиком. То есть это фактически финансово-экономическая идеология, идеология прибыльности, меркантилизма. Как она сыграет на русской почве? Вот он исследовал.

В своих романах я тоже исследую. Те же самые вопросы. Например, судьбу христианских доктрин, исследую судьбу сектантства, исследую судьбу мусульманства, судьбу марксистов-большевиков. В последнем романе я исследую судьбу доктрины лжи и обмана, которая ещё со времён Платона, пла-тоновского «Государства» рассматривалась как чрезвычайно конкурентоспособная доктрина, с которой нужно вести борьбу. Платон в своём диалоге «Государство» об этом очень активно писал, полемизировал. И вот мой главный герой – идеолог доктрины лжи и обмана как единственной цивилизованной, гуманистической, толерантной современной докт-рины творчества, которая приемлема для современного человека и которая неизбывна для цивилизации в целом. Почему? Потому, что правда – недостижима. То есть он базируется на той реальности, которая его окружает, и говорит о том, что не существует конкуренции правды и лжи, существует конкуренция разной меры лжи. Написав этот роман, я сам поразился, насколько мой герой убедителен, мощен, силён, красив, интересен. И я понял, что битва предстоит серьёзная.

 

– О каком романе идёт речь?

– Я сейчас говорю о романе «Бумеранг».

 

– А в «Ин-телл-и-ген-ции», судя по всему, рассматривается доктрина толерантности на русской почве?

– В романе «Ин-телл-и-ген-ция»… Я, надо сказать, человек очень точных определений, и если я назвал роман «Интеллигенция», то он посвящён только интеллигенции. Но я прошу обратить внимание, что название разорвано, и это подчёркивает, что интеллигенция – это не однородный пласт людей, это какое-то разорванное сообщество, которое ещё себя не нашло и, наверно, никогда не найдёт. Оно никогда не превратится ни в сословие, ни в касту. Это просто нечто рыхлое, что уйдёт в прошлое рано или поздно. Я исследую там именно этот феномен и прихожу к выводу, что один из губителей страны – это интеллектуал, который не отвечает за судьбу своей работы.

Вы обратите внимание: практически никто из интеллектуального сословия не отвечает за судьбу своих идей, за судьбу своих знаний. С них не спрашивают качества, с них спрашивают что? Правильно, лояльность. Лояльность покупается. Интеллигенция подчёркивает свою вторичность, когда не требует с себя качества идей, качества знаний, которые можно проверить, с которыми можно конкурировать, которые можно ввести в конкурентные отношения. В соответствии с этим, безответственное сословное или псевдосословное образование – оно обречено на распад, и я считаю, что этот распад не надо удерживать. Пусть распадётся. Возникнет совершенно новое, иное сословие. Оно может называться иначе. Может быть, концептуальное сословие, может быть, жреческое сословие. Как угодно оно будет называться, но это люди, которые будут вырабатывать знания, реализовывать их и отвечать за них. А в современном интеллигентском пространстве это, конечно, невозможно. Поэтому, в некотором смысле, это роман растождествления с сословием, которое было одним из губителей страны и сословием, которое фактически стало одним из дискредитаторов нашего будущего.

Для меня интеллектуальная деятельность, как в любой профессии, – это всё-таки деятельность, которая связана с конкурентоспособностью. То есть если советская интеллигенция проиграла интеллектуальную битву с западом, значит, это проигравшая, сдохшая интеллигенция, это интеллигенция, которая расписалась в своём собственном бессилии. В соответствии с этим нужно чётко определить, можно ли назвать плохого столяра столяром. А можно ли тогда назвать проигравшего интеллектуала интеллектуалом. Может быть, это просто имитатор? То, что сейчас интеллектуалы генерируют с точки зрения проектов будущего, это очень несерьёзно.

Я повторюсь, меня всегда, например, удивляет, что практически никто из интеллектуалов, авторов-концептуалистов не озаботился конституционной статьёй № 13. Ещё число-то такое… коварное… Статья говорит о том, что они не нужны. В конституции заявлено, что интеллектуальная составляющая стране не нужна. В соответствии с этим она будет сводиться на «нет». Это статья, которая фактически перечёркивает интеллектуальную перспективу в стране в целом. И, в общем-то, процесс идёт. Это видно и по системе образования, это видно и по деградации литературы, кино, искусства. Это видно по деградации культуры в целом. И ясно одно: если у интеллигенции не хватает воли для того, что-бы изменить ситуацию, значит, ситуация просто смоет их из исторической перспективы.

 

– Вот вы говорите о своей близости к почвенникам, к деревенщикам даже. А как это сочетается с нацеленностью на интеллектуальные вопросы, на элиту? Не будет ли роман, грубо говоря, далёк от народа?

– Вопрос интересный. Здесь нужно сразу определиться с философским понятием «народ». Народ сейчас, хотим мы или нет, нравится нам или нет, какой бы он ни был, он на 90 процентов сосредоточен в городских условиях, то есть в условиях урбанистической концентрации, в условиях нового интеллектуального базирования, нравится нам это или нет. И в этом плане я должен говорить одним языком с той массой урбанизированного народа, которая сейчас в России есть дефакто.

Что касается почвенности – она просто никогда никуда не должна уходить, и она должна прорастать в урбанистическом сознании, в урбанистической интеллигенции настолько же мощно, как она прорастала у наших предков. Мы не можем повернуть историю вспять, и мы не можем, как Пол Пот, выселить из городов всех людей и заставить заниматься сельским хозяйством. К сожалению или к счастью, я не буду это оценивать, этот процесс во многом объективен. В соот-ветствии с этим наша задача, если хотите, говорить о новой почвенности, о новой системной почвенности, то есть не только о чернозёме, по которому мы ходим, но и о той системе ценностей, базовых ценностей, о тех основаниях, которые мы нарабатываем. Потому что почва – это не только земля, по которой мы ходим, повторяю, но это – основа, фундамент, в том числе и интеллектуальный, на котором мы живём, которым мы кормимся, который нас питает.

В этом плане я предлагаю рассматривать новый вид почвенности, интеллектуальный, если хотите, потому что мне понятно одно – что если Россия выработает свою для себя новую доктрину, идеологию, систему ценностей, основание, фундамент, то значит, она сможет построить свой дом. Если она будет пользоваться экспортными знаниями и навыками, то она никогда не постро-ит свой собственный дом, это всегда будет вторичное явление, которое рано или поздно хозяин заберёт. И в этом плане, нравится нам это или не нравится, так, как у нас забирали в своё время (в 17-м году) христианство как греческую религию, это объёктивно, ничего тут не сделаешь, так же у нас забрали и марксизм. Я не буду оценивать ни ту, ни другую доктрину, я просто говорю о том, что эти доктрины имели чужую почву, они были привнесены. Они проросли у нас очень серьёзно, очень сильно, они дали нам очень мощные цивилизационные пласты, они сформировали культурные феномены мощнейшие, они дали нам возможность исторического рывка. Что христианская эпоха, что марксистская – я не собираюсь отказываться ни от одной из них. Но на данный исторический момент они себя не только исчерпали, они оказались под контролем людей, скажем так, не совсем заинтересованных в стратегическом развитии России. Это очевидный факт просто.

 

– А если вспомнить о споре «западников» и «славянофилов», какова ваша позиция?

– Я для себя давно сформулировал: однозначно совершенно меня больше греет и мне ближе дух славянофильства, но не очень устраивает такая интеллектуальная мелкотравчатость и всё-таки суженность, замкнутость интересов в рамках русской идеи строго на библейском христианстве. Я глубоко убеждён, что этого маловато, скажем так. Уровень аргументации маловат, слабоват. Мало глобализма, мало мощных мировых претензий. А, как мы знаем, мир полон мировых претензий, и если мы не выдвинем свою мировую претензию, то с нами никто считаться не будет, даже на уровне заявок. В этом плане «западники», которые говорят о том, что мы идём от мирового западного проекта и мы хотим включить Россию в западную цивилизацию, потому что она лучше, круче, она умнее, технологичнее, техничнее, мы здесь как славянофилы сразу проигрываем, поэтому я не очень люблю слово «славянофил».

Я считаю, что нужно просто выдвигать новый геостратегический проект, где мы будем играть лидирующую роль. Так же, как вот в новом порядке играют основную роль, вы знаете кто, не будем лишний раз произносить очевидных слов и выражений… Но понятно одно – нам нужно выдвигать эти претензии.

Что касается западников, западники ещё более примитивны, потому что они вторичны. Они даже не вторичны, они третичны. Я всегда очень удивлялся людям, которые в безумном восторге от Чаадаева. Я всегда говорил, что с примитивными идеями бегают, носятся те, кто мало с ними знаком. Вот носятся с Чаадаевым, но мало кто прочитал все письма, хотя бы четыре, а их больше. Я не знаю просто людей, которые прочитали больше четырёх писем Чаадаева, основных «философических». Я знаю мало людей, которые прочитали «Апологию сумасшедшего». Я это всё тщательно изучал, и могу сразу сказать, с юности я задавал себе один вопрос: что такого интеллектуалы нашли в Чаадаеве? Ну что там такого?! Ну что там умного, что там продвинутого, что там проникновенного, кроме встраивания в общую линию клеветы на Россию? Ну, просто клевета, потому что нет особых аргументов, клевета в духе Альфреда де Кюстина (примерно, как вы помните, один исторический период). Это попахивает просто обыкновенным западным заказом. Поэтому «западники» меня удивляют не меньше, чем славянофилы, потому что они пользуются настолько разбав-ленной интеллектуальной похлёбкой, что говорить о серьёзности этого направления в России тоже нет смысла. Смысл здесь только один – оккупационный. Всё. Другого смысла нет никакого. Запад никогда не разработает по отношению к России серьёзной стратегии. Он будет заниматься только одним – уничтожением страны. Сейчас уже страна у нас и так обрублена – отнята Белоруссия, отнята Малороссия, процесс идёт дальше. В соответствии с этим воспринимать западников как нечто серьёзное, конструктивное в России, нет смысла. Просто нет смысла никакого. Это пустой разрушительный чаадаевский пафос без какого-либо конструктивного для России идеологического оснащения. Всё. Вот такое отношение к тому и другому направлению.

То есть у меня глубокое убеждение, что однозначно нужно на русской почве в масштабах страны выработать мировую геостратегическую претензию и войти с этими претензиями, как говорят сейчас, в клуб мировых держав. Всё. Иначе, у нас, у страны шансов нет. Такая большая страна без мировых претензий, выражен-ных в идеологическом плане, существовать просто не может. Просто не может. Это как гигантскому кораблю выходить в море без навигации, без какого-либо плана своего плавания. Во-первых, это дорогое удовольствие, а во-вторых, такие беспомощные, болтающиеся на волнах корабли рано или поздно разбиваются о скалы, либо их грабят пираты.

 

– И в заключение, ваши пожелания газете «Литературная Россия»…

– «Литературная Россия» – серьёзная газета. Я считаю, что она не должна терять свой интеллектуальный статус, не должна идти на поводу у вкусов ширпотребной публики и должна делать своё русское дело. Я её знаю давно, ещё со студенческих времён, считаю одним из самых серьёзных, устойчивых изданий в нашей сфере. И нужно держать эту марку.

 

Беседу вёл Евгений БОГАЧКОВ