Я НЕ НУЖДАЮСЬ В ЧУЖИХ ИДЕЯХ

№ 2008 / 41, 23.02.2015

Обратиться в редакцию «ЛР» меня заставила рецензия Ольги Рычковой на мою книгу «Синдром Викинберга», по-явившаяся в газете 20 июня под эффектным заголовком «Синдром Фаулза». Как журналист и писатель я ни в коем слу-чае не оспариваю право критика оценивать любое художественное произведение жёстко и нелицеприятно. Но при этом всегда конкретно и аргументированно, и на высоком литературоведческом уровне, разумеется. Без этого критика пре-вращается в простое наклеивание ярлыков, публичное осмеяние, а иногда и в смертный приговор для писателя, лишё-ный каких-либо доказательств. По аналогии с автором рецензии, я бы назвал это «синдромом критика Латунского».
Теперь по существу. В случае с «Синдромом Викинберга» приговор бежит впереди судебного разбирательства и, как оказывается к конце рецензии, вообще не нуждается в нём. Начав рецензию с пародийного заголовка, автор с первых же строк даёт «неискушённому» читателю совершенно однозначную установку: «Создание римейков – дело почти бес-проигрышное. Читатель, знакомый с первоисточником, может заинтересоваться очередной вариацией известного сю-жета, а читатель неискушённый воспримет римейк как нечто новое и оригинальное. Хотя Александр Тавровский абсо-лютно честно, прямо и неоднократно указывает (и даже цитирует) на классическое произведение Джона Фаулза под на-званием «Коллекционер», благодаря которому и появился роман «Синдром Викинберга» (М.:Геле-ос, 2008).
После этого концовка: «И всё бы хорошо, если бы не роман Фаулза, которому, как ни крути, «Синдром Викинберга» проигрывает уже в силу своей вторичности. С другой стороны, без «Коллекционера» книги Тавровского, скорее всего, просто бы не было – увы, такова доля всех римейков» – уже само собой разумеется.
А что же между началом и концом? Всего одна ничего не значащая фраза: «и там и там речь идёт о похищении девуш-ки». Совершенно непонятно, почему рецензент не заметил ещё двух вопиющих совпадений: и там и там заложницы нахо-дятся в подвале, а похитители – коллекционеры?!
Вот, собственно, как ни крути, и всё сходство! Всё, что дальше цитирует автор рецензии, говорит как раз о полнейшем несовпадении двух романов. «Персонаж Фаулза делает своей пленницей юную художницу Миранду, надеясь таким об-разом завоевать её любовь. У героя Тавровского шансы быть любимым при любом раскладе стремятся к нулю: немец Матца Викинберг – генетический мутант, урод, инвалид, «говорящая голова».
Добавлю, что герой Фаулза занимается коллекционированием от скуки, а для моего – оно единственно возможное по-ле самореализации. Но рецензента такие подробности, похоже, не интересуют. Ведь это уже «синдром Тавровско-го», а в заголовке – «синдром Фаулза»!
Даже неискушённому читателю с первых же страниц романа совершенно очевидно, что герои Тавровского никак не яв-ляются интерпретацией героев Фаулза, и отличие их вовсе не в форме тела, а в судьбе. И напрасно автор рецензии в целом ряде уничижительных эпитетов пытается доказать ничтожность и уродство Викинберга (в самом романе, кстати, этих эпитетов нет, и «мутантом» и «говорящей головой» в минуту страшного отчаянья называет себя сам герой, и говорит он это своему отцу, а в конце жизни самому себе, с горьким сарказмом). Когда я создавал этот персонаж, перед моими глазами стоял вовсе не роман Фаулза, с его рефлектирующими персонажами, а вполне конкретная личность, человек страшной судьбы и при этом член «Корджи-клуба», обладатель очень ценной коллекции маштабных машин, и ещё – один из самых выдающихся гениев современности, астрофизик, прикованный к инвалидному креслу, человек, о котором знает весь мир.
В «классическом романе» Фаулза Миранда – легкомысленная молодая художница, захваченная в заложники челове-ком, случайно выигравшим в лотерею крупный приз и пожелавшим отомстить девушке за невнимание к нему. У него нет к ней даже естественного сексуального влечения, и он понятия не имеет, что с нею делать, и удерживает только из опа-сения сесть в тюрьму. И роман этот стал известен только после того, как некоторые аспекты его сюжета воплотились в жизнь. Ни о каком стокгольмском синдроме герой Фаулза, конечно, не знал и действовал просто по наитию. Кстати, и сам стокгольмский синдром в романе не наблюдается. А вот форма похищения и удержания заложника явно предвосхи-щает судьбу Наташи Кампуш, но опять же только по форме, а не по сути.
Герои моего романа живут в постстокгольмскую эру. Они впервые сознательно пытаются использовать эту загадку природы в своих целях, это совсем другой сюжет, другая концепция романа, другое видение мира. Но цели их совсем не похожи на цели ганстера Ульссона из стокгольмского банка или героя Фаулза. Они начисто лишены корысти и амби-циозности и продиктованы исключительно отчаянным положением и желанием достойно жить любой ценой. Анало-га сознательного использования стокгольмского синдрома, тем более с таким мотивом, до сих пор не бы-ло. И в этом плане не исключено, что когда-нибудь мой роман тоже назовут предсказанием. Но лучше бы этого не было никогда!
Роман Фаулза «Коллекционер» не был не только поводом для написания моего романа, но даже настольной книгой для его героев. Рецензент удивляется, что я «честно указываю на Фаулза и даже цитирую его». Но это же абсолютно естест-венно: его книга – точка в системе координат романа. Одна из многих! Первая же попытка похитить «по Фаулзу» позорно провалилась, хотя поначалу всё складывалось точно по сюжету: девушка вышла из машины, подошла к машине похитите-ля и даже заглянула вовнутрь, чтобы осмотреть «раненую собаку». Но отец Матцы Викинберга так и не сумел заставить себя сделать то, что без всяких колебаний сделал Фред Клэг: прижать к её рту платок, пропитанный хлороформом. По-сле этого сын прямо говорит отцу: па, забрось этого чёртова Фаулза, мы будем действовать по-своему. Да и на книгу Фаулза герои напали совершенно случайно, посмотрев по телевизору сюжет об ограблении стокгольмского банка, и да-же не дочитали до конца.
В моём романе сама ситуация – не самоцель. Меня, как художника, гораздо больше интересует поведение человека в так называемом замкнутом пространстве, когда жить уже невозможно, и умереть невозможно, и многое другое. Поэтому всё, что я пишу, и не укладывается ни в какие жанровые определения, поэтому мои романы бесполезно пересказывать и цитировать, не рискуя при этом упростить их, выпрямив до сходства с палкой. У меня всё дело в деталях, в тех мельчай-ших подробностях, без которых целое – бессмысленно. Идея никогда не рождает мой роман, она в нём рождается.
Я с искренним уважением отношусь к «Литературной России» и часто захожу на её сайт. Для меня была большой ра-достью публикация интервью по поводу выхода моей книги «Каннибал из Ротенбурга».
К сожалению, рецензия «Синдром Фаулза» не только поверхностна и безграмотна как литературоведческое произве-дение, не только выдаёт слабое знание предмета, в частности римейка, не только далека как от романа Фаулза, так и от романа Тавровского, но, по сути, уничтожает меня как писателя. Ведь автор прямо дважды говорит читателям, что без Фаулза Тавровского просто не существовало бы! А что может быть страшнее для настоящего писателя, чем обвинение в компиляции, практически в плагиате?! Кстати, настоящие римейщики ничуть этого не стыдятся: они получают такие го-норары!.. Помните, что сказал в «Бесприданнице» купец Огудаловой, зовя её в Париж? «Я вам дам такое содержание, что вы сможете смело смотреть людям в глаза!» К сожалению, это давняя печальная традиция советской критики, когда лю-бой член СП – однозначно лучше Бродского (тогда ещё не нобелевского лауреата, разумеется), все писатели расписаны по эшелонам, а Фаулз априори «классичнее» Тавровского.
В этом плане «Путешествие Гулливера» лишь жалкий римейк «Синдбада-морехода», а оба они – римейки «Одиссеи», пушкинский «Дон Жуан» – римейк байроновского, «Гобсек» – «Скупого рыцаря», а сам «Скупой рыцарь» – множества распространённых в Европе романов и пьес с подобным сюжетом. Что уж говорить про «Памятник» Пушкина! При таком упрощённом подходе роман «Преступление и наказание» лишь обычное разбойное нападение жалкого шизофреника на старуху-процентщицу, а «Братья Карамазовы» – заурядная трагедия на бытовой почве.
Пушкин писал, что писателя нужно судить по законам им же созданным, и видеть в его произведении то, что в нём есть, а не то, что нам хотелось бы видеть. Так вот, если бы рецензент смотрел на мой роман не сквозь призму романа Фаулза, он наверняка заметил бы, что как писатель я не нуждаюсь ни в чужих идеях, ни в чужих героях. И вообще Тавровский – это Тавровский, уже сейчас, и безо всяких Букеровских премий и определений в превосходной степени.Александр ТАВРОВСКИЙ