МЫ ВСЕ УЧАСТНИКИ ЕДИНОГО ПРОЦЕССА

№ 2008 / 41, 23.02.2015

Здравствуйте, Вячеслав Вячеславович!
Прочитал очередную «правду-матку» о Воронежской писательской организации и решил написать вам открытое письмо.
Главному редактору
«Литературной России»
В. В. ОГРЫЗКО
Здравствуйте, Вячеслав Вячеславович!
Прочитал очередную «правду-матку» о Воронежской писательской организации и решил написать вам открытое письмо.

1. ВЛАДИМИР ГОРДЕЙЧЕВ

Грустно заканчивается жизненный путь писателей из Воронежа на страницах вашей газеты:
Г. Троепольский – сумасшедший.
Г. Лутков – сволочь и прохиндей.
А. Прасолов – вор.
В. Гордейчев – сукин сын.
Разоблачил, наконец-то, своих коллег Юрий Гончаров, а подготовил всё это к печати некий Михаил Фёдоров, адвокат.
А теперь уже сам господин адвокат опубликовал на страницах «Литературной России» «Дело Владимира Гордейчева» о путёвках Литфонда и пропавшей из Союза писателей вешалке.
Мне в этом опусе отведена роль прокурора. Поскольку я в то время был председателем правления, мне надлежало заботиться о справедливом распределении путёвок и сохранении имущества Воронежской писательской организации. И вот якобы я произнёс перед писателями речь в духе разоблачительных речей Юрия Гончарова. И к «сукиному сыну» (уже от моего имени) влепили ещё несколько безешек.
В. Гордейчев – клеветник.
В. Гордейчев – хапуга.
В. Гордейчев хуже Пиночета.
И в репликах не названных по именам писателей дополнительно прозвучало.
В. Гордейчев – упырь.
В. Гордейчев – Иудушка.
В. Гордейчев ответить обидчикам не может. Я надеюсь, что поэты и критики, которые ценили Гордейчева при жизни, ещё скажут своё слово в этой некрасивой истории. Нельзя молчать, когда громко звучит такая брань над могилой. Для Михаила Фёдорова сама смерть поэта является аргументом для обвинения. Вот как он это подаёт:
«Далеко бы взлетел Владимир Григорьевич, если бы от переедания, «перекупания» в море, «перележания» на пляже, «перелазания» по коктебельским сопкам ему вдруг не стало плохо. В один миг проявились болячки от излишеств».
Вот и закончено «Дело Владимира Гордейчева». Обвинительное заключение гласит: умер от переедания, от того, что слишком часто пользовался путёвками Литфонда. Оскорбление мёртвого тем, что слишком много ел. Просто патология какая-то.
Затевая своё судебное разбирательство, господин адвокат что-то перепутал или его недостаточно хорошо проинформировал соавтор по первой публикации Юрий Гончаров.
«Дело Владимира Гордейчева» действительно существовало, но не о путёвках Литфонда и пропавшей из Союза писателей вешалке, а о поздравительной телеграмме Солженицыну, которую он отправил от имени воронежских писателей. Я в то время был заместителем председателя правления Воронежской писательской организации. Из Москвы (из Союза писателей РСФСР) каждый год присылали список писателей, которых надо поздравить с той или иной датой. На Солженицына уже начались гонения, а в списке его фамилия сохранилась. Гордейчев долго ходил по кабинету с этим списком, сомневался. Потом спрашивает:
– Ну. Будем поздравлять Солженицына?
– Конечно, – сказал я. – В списке есть. В Москве лучше знают, кого надо поздравлять.
И Гордейчев послал телеграмму. Вот и всё преступление перед воронежскими писателями, перед Юрием Гончаровым, если не считать, что жена Гончарова ещё раньше ушла от него к Гордейчеву. И потому Гончарову не следовало говорить тех резких слов, которыми он охарактеризовал Гордейчева в первой публикации. Личные мотивы мешают ему быть объективным. В состав присяжных по этому делу ни один суд его бы не назначил.
К концу восьмидесятых стало меняться отношение к Солженицыну. Телеграмма опальному писателю уже не воспринималась как идеологический просчёт, а наоборот, такой телеграммой, посланной в трудные для Солженицына годы, можно было гордиться.
Состоялось отчётно-выборное собрание, на котором я действительно выступал с большой речью – за избрание Гордейчева. И он был избран и до самой смерти руководил Воронежской писательской организацией.
Дорогой Вячеслав Вячеславович, я был обязан написать это письмо. Гордейчева оскорбили, а меня оболгали. Владимир Георгиевич был моим первым литературным учителем. Перед поступлением в Литературный институт я несколько лет ходил к нему в семинар при журнале «Подъём». Я не выступал с погромной речью на писательском собрании, а Гордейчев не махал у меня перед носом кулаками, – как это изобразил в своём опусе господин адвокат. Вслушайтесь в диалог, который он сочинил для нас:
– Гордейчев хуже Пиночета.
– Я тебя удушу, как Сальвадора Альенде!
Выбор персонажей намекает на мою пьесу «Хроника одного дня», за которую я получил Государственную премию. Видите, как складно получается. Я его шарахнул генералом Пиночетом, а он протянул руки, чтобы задушить меня, как Сальвадора Альенде. Гранд Гиньоль да и только. Как же вы не увидели во всём этом выдумки?

2. ЮРИЙ ГОНЧАРОВ

Записки Юрия Гончарова, где он рассказывает о жизни и нравах литературной провинции, редакция назвала «Правдой-маткой от Гончарова». В записках он дал характеристики почти всем воронежским писателям. И почти все характеристики отрицательные. Такое бывает с людьми. Об этом ещё Пушкин писал: «Мы почитаем всех нулями, а единицами себя». В этом смысле досталось даже Валентину Распутину, живущему в далёком Иркутске. Троепольский мне рассказывал:
– Я был в Москве на секретариате. Приглашал Распутина в Воронеж. Он мне ответил: «Боюсь Гончарова». Я спросил: «Почему?» – «Гончаров пишет, что я украл у него сюжет «Живи и помни».
Выяснилось: бояться надо было и Троепольскому, которого Гончаров после смерти назвал сумасшедшим.
История с приглашением Распутина в Воронеж может служить предисловием ко многим разоблачениям Гончарова. Есть какая-то частица правды, а всё остальное придумано. В данном случае правда заключается в том, что у Юрия Даниловича тоже есть повесть о дезертире, но сюжет там совсем другой.
В записках, оскорбивших многих, Гончаров назвал Максима Подобедова (своего литературного учителя) дезертиром. В 1942 году, когда немцы катили к Воронежу, Подобедов не сидел с винтовкой в окопах. Он сидел в кабинете – возглавлял писательскую организацию и книжное издательство. Городское начальство, – как пишет сам Гончаров, – сбежало, не эвакуировав даже госпитали и больницы. Максим Подобедов, поддавшись общей панике, тоже ушел из города, чтобы не оказаться на оккупированной территории, где его, как коммуниста, расстреляли бы..
Правда заключается в том, что литературный учитель Гончарова ушёл из города, когда его захватывали немцы. Но был ли он при этом дезертиром? Сомневаюсь. Для того, чтобы судить Подобедова судом военного трибунала, как дезертира, нужны факты и документы. Да его и не судили. Исключили из партии, а потом разобрались и восстановили.
Свои некрасивые истории Гончаров излагает по слухам и рассказам других людей. Для сочинения романа или повести этого достаточно. Предполагается, что читатель должен верить писателю. Написал Виктор Гюго, что его герой Квазимодо. Какие могут быть сомнения, значит, Квазимодо он и есть. А когда обвиняется реальный человек в реальных поступках, нужны и реальные доказательства. Всё, что мы читаем в записках Гончарова, это не компромат на известных писателей, а литература на тему компромата.
Если в случаях с писателями автор записок использовал слухи, то для Евгения Тимофеева (работника отдела культуры Воронежского обкома КПСС) хватило и сплетни. Кто теперь будет доискиваться правды об этих бывших работниках обкома КПСС. «Тимофеев сгорел, – пишет Гончаров, разумеется, с чужих слов, – попался на одной певичке. После гастролей собрались её поздравлять, пошли в гримёрную, а там, мягко говоря, бордель. Вот тебе и цензор: строил из себя суперидейного, а оказался обычным проходимцем». Даже как-то неловко читать на страницах серьёзного издания трамвайную сплетню: «попался на певичке», «проходимец». Да, у Тимофеева была должность, которая позволяла ему запрещать и не пускать. У меня он снял из журнала «Подъём» статью «О движении русского языка», запретил печатать в книге о юной художнице несколько рисунков Нади Рушевой. Но это была не цензура Тимофеева, а цензура Советской цивилизации. Её широко раскрытые ножницы не зависели ни от каких амурных похождений исполнителей. Нельзя выпрыгнуть из времени, как из штанов и стоять перед новыми поколениями голенькими, чистенькими и пушистыми.
Мы все участники единого процесса. Если нас заставляли изготавливать пирожки с вермишелью, то мы не только их ели, но и пекли. Цензурные страдания Гончарова порой переходили в цензурные радения.
Провинциальная литературная жизнь, Вячеслав Вячеславович, разнообразна и причудлива. В ней есть не только «Правда-матка от Гончарова», но и цензура от Гончарова. Юрий Данилович не работал в обкоме КПСС, но время от времени выступал на их поле, так сказать, по вдохновению. В 1981 году он потребовал от властей города снять с репертуара спектакль в театре имени Кольцова, поставленный по пьесе чешского драматурга Богумила Грабала «Преследование поезда». Написал по этому поводу письмо первому секретарю обкома Игнатову, зачитывал это письмо на писательском собрании в присутствии секретаря обкома по пропаганде Зарубина. Наконец, в обкоме состоялось собрание общественности города, на котором Гончаров вторично выступил с чтением своего письма. Высокую нравственность писателя оскорбили любовные игры в этом спектакле. Создателей постановки он называл «колорадскими жуками от искусства». А как же, «правда-матка», именно в этих словах и содержится: «сукин сын», «сволочь», «проходимец», «колорадские жуки от искусства» и так далее. Общественность города (университет, пединститут, журналисты, художники, писатели, представители профсоюзов и народного образования) Гончарова не поддержали, и спектакль в репертуаре театра остался и долго пользовался успехом у зрителей.
Это был громкий случай, но вообще-то Гончаров всегда находился в тихой оппозиции ко многим воронежским писателям. Он не выступал против них на собраниях, он про них рассказывал. И в этом жанре был неутомим. Я много раз слышал от него про «писателя-дезертира» Максима Подобедова и про всех, кого он упоминает в своих записках. Я верил ему. Относился с пониманием к тому, что не любит поэта Владимира Гордейчева. Но в последние годы Гончаров, видимо, потерял способность видеть разницу между доверительным разговором за бутылкой водки и фактом публичного оскорбления в газете. Напечатав устные рассказы Гончарова, «Литературная Россия» обеспечила старому писателю скандальную славу.
Думаю, в редакцию уже поступают протестующие письма. Одно из них я прочитал в Интернете. Женщина, живущая в Воронеже (выпускница Литературного института), изумилась тому, что можно так пренебрежительно писать о её любимом поэте Алексее Прасолове. Она обратилась прямо к автору записок:
– Я бы вызвала вас на дуэль, Гончаров и г-н Фёдоров, обоих. Увы. Прошли те времена. Но сегодня мне жаль, что прошли.
Устные рассказы писателя, которые вы, Вячеслав Вячеславович, назвали в предисловии к публикации «Правдой-маткой от Гончарова», эта женщина назвала «Записками старого маразматика».
Неприятно читать такую характеристику даже о том, кто сам любит награждать писателей словами хлёсткими, как пощёчины: сукин сын, сволочь. В молодые и зрелые годы Гончаров написал много серьёзных книг. Ему есть чем встретить своё 80-летие. К юбилею в Воронеже выходит том его сочинений (800 стр.). Ну, и давайте поздравим цветами и телеграммами, выпьем за здоровье автора. Зачем же использовать свой писательский авторитет для сведения личных счётов с мёртвыми?
Вы, Вячеслав Вячеславович, неосторожно написали в предисловии к публикации: «Юрий Данилович Гончаров – один из самых честных писателей русской провинции». (А ему, видимо, показалось – просто один.) И в результате получилась «картина маслом», как у Гоголя в «Мёртвых душах». Во всём городе есть только один порядочный человек: прокурор; да и тот – свинья.
С уважением и надеждой, что письмо моё будет опубликовано.
К письму прилагаю поминальный очерк о Гордейчеве.