КТО ПОМОЖЕТ ПИСАТЕЛЮ

№ 2009 / 2, 23.02.2015

В большую литературу Александра Латкина ввёл замечательный русский стилист Георгий Семёнов. Когда-то ему очень понравились у молодого таёжника рассказы «Нить», «Двадцатый» и повесть «Амикан». Трагические вести из таёжного села Старый Уоян

В большую литературу Александра Латкина ввёл замечательный русский стилист Георгий Семёнов. Когда-то ему очень понравились у молодого таёжника рассказы «Нить», «Двадцатый» и повесть «Амикан». Своей радостью Семёнов поспешил поделиться с Сергеем Викуловым. Он не сомневался, что Викулов немедленно необычную прозу Латкина поставит в ближайший номер журнала «Наш современник». Но Викулова всё понимающий медведь, о котором так пронзительно рассказал Латкин, не впечатлил. Он, видимо, считал, что для «Нашего современника» достаточно было иметь одного Распутина. Не прислушались к рекомендациям Семёнова и в издательстве «Молодая гвардия». Миросозерцательность, жажда лада уже из моды выходили. Молодёжное издательство теперь искало героев действия.
А чего этих героев было искать? Они и тогда находились рядом с нами. Тот же Латкин, когда понял, что Москва к нему безразлична, вернулся в тайгу. Но и там он успел оказаться лишним. Против него выступили золотодобытчики, собравшиеся всеми правдами и неправдами «осваивать» Тунгиро-Олёкминский район. Как Латкин выяснил, читинские золотые бароны попытались лишить традиционной среды обитания 524 эвенков. По сути, угроза исчезновения нависла над целой этнической группой древнейшего тунгусо-маньчжурского народа. Но стоило Латкину возвысить свой голос в защиту соплеменников, тут же засвистели пули. Писатель этого не ожидал.
Вот тогда я и получил от него первое письмо. В феврале 1990 года Латкин, сообщая о своём переезде в Иркутск, подчёркивал: «Отъезд мой является поражением, однако действий своих я не прекратил. Слишком дорога для Сибири Тунгиро-Олёкминская тайга! И так ничтожно могущественное золото, чтобы, оставаясь живым, сдаться совсем».
В Иркутске Латкин надеялся подготовить книгу новых повестей (до этого он пусть и с трудом, но издал три сборника прозы: «Осенний перевал», «Глиняные рисунки» и «Завтра и всегда»). Но тут издательское дело в провинции развалилось. Писатель, чтобы не умереть от голода, вынужден был вновь вернуться в тайгу. А там всё стало в тысячу раз страшней. Местные власти ради сиюминутной выгоды пошли на прямой подкуп национальной элиты и охотников, которым, как представителям малочисленной эвенкийской народности, полагались лицензии на добычу редких зверей. «Идёт тотальное уничтожение лося, дикого оленя, кабарги, – негодовал Латкин во втором своём письме. – Оно уже превысило воспроизводство. Большинство «официальных» браконьеров – эвенки (им разрешено)! По сути дела, идёт уничтожение Будущего. Пьянство прямо захлёстывает… Страшной бедой этой пользуются нечестные наглецы. Они безжалостно грабят эвенков, радостью которых стал пьяный угар. В некоторых тунгусских домах пусто, всё пропито. Даже нет постели… Люди без Будущего!»
Латкин понимал, что одними жалобами ничего не изменить. Главное – не упустить новое поколение детишек. Но ни в Чите, ни в Иркутске его никто не поддержал. Он оказался на положении бомжа. Творческим союзам Забайкалья оказалось проще и безопасней разглагольствовать в рушившихся писательских особняках о русской идее, чем бороться за попранные права конкретного литератора.
После долгих скитаний Латкин нашёл приют на севере Байкала, в эвенкийском селе Старый Уоян. В сентябре 1996 года от него пришло третье горестное письмо. Мой старый товарищ с печалью сообщал: «Я пытаюсь наладить преподавание в национальной школе… Но сложности великие, и очень слабы ученики, безграмотны и равнодушны».
Потом в нашей переписке последовал пятилетний перерыв. Латкин, как я потом узнал, все эти годы без дела не сидел. Он попытался организовать для эвенков Северной Бурятии оленхозяйство. На последние деньги купил у кого-то несколько оленей, построил в тайге пару избушек, разобрался с утварью. Но таёжники долго кочевать уже отвыкли. Люди в новом хозяйстве не задержались.
Потом у Латкина появилась идея напечатать работы покойного этнографа Александра Шубина, происходившего из баргузинских эвенков. Однако какие-то вещи в наследии учёного он не понял. А уточнить материалы оказалось не у кого. И Латкин надумал по следам Шубина организовать новую этнографическую экспедицию. Это-то в условиях полного безденежья.
Кое-какие надежды у Латкина забрезжили в 2002 году. Власти заговорили о поддержке писателей. Александр обратился в правительство Бурятии, попросил денег на застрявшую ещё в начале 1990-х годов четвёртую книгу прозы. Но кто в наше время жалует смутьянов?! Опечаленный отказом бурятских министров, Латкин уже в январе 2003 года писал мне: «Числа 10 – 15 уеду в тайгу. Вернусь на какое-то время в конце февраля и потом уеду до лета в горы до конца паводка».
Но потом во все планы пришлось внести коррективы. Через несколько месяцев Латкин сообщал: «Выехал из тайги по несчастью. Умерла мама, единственный родной человек. За три года схоронил брата, отца и вот маму…».
Спасение Латкин пытался найти в работе. Но он вновь, как и прежде, наткнулся на стену непонимания. «Дела мои пока хуже, – писал он в 2006 году. – И главным образом финансовые. Был очень большой денежный долг (я пытался издать большую книгу произведений А.С. Шубина, но неожиданно умерла его вдова и все расходы рухнули на меня). Сейчас остался должен восемь тысяч. Но как-нибудь справлюсь. Прозу почти не пишу – нет возможностей. Даже машинка развалилась от старости и трудов тяжких». Правда, в конце письма Латкин попытался выйти на оптимистическую ноту. В приписке он добавил: «Я сейчас устроился в школу, по договору, получаю около двух тысяч рублей». Но на этом все радости и закончились.
Дела вскоре стали идти у Латкина всё хуже и хуже. В мае 2007 года он признался, что фортуна ему, похоже, окончательно изменила. «Всю весну тяжело проболел, – писал Латкин. – Сейчас на ногах, но чувствую себя скверно, думаю, что вновь придётся обратиться в больницу. Есть и другие неприятности. За шесть месяцев дважды погорел: сначала сгорел мой дом, где мы сейчас все и ютимся; потом, спустя несколько месяцев, сгорел арендованный дом. Поджигателя скоро будут судить, но только с него ничего не выручишь – нищий алкаш… Ещё плохо: нет возможности заняться литературным делом. Но сейчас главное справиться с болячками и найти работу».
Кое-какие подробности обрушившихся на Латкина проблем мне потом сообщила критик из Якутска Юлия Хазанкович. Она с болью писала, как выживает писатель со Старого Уояна. «Один дом сожгли дотла, – рассказывала Хазанкович, – другой дом, который Латкин снимал, «предупредительно» подожгли. Латкин пока держится, но надолго ли его хватит – уже бездомного и почти безденежного? На нём висит долг за двух протухших выдр, которые занесены в Красную книгу. Они попали ему в капканы, успели испортиться, но он неосмотрительно их взял на корм собакам. Инспекция оштрафовала его на тридцать тысяч рублей. Для него это астрономическая сумма, но он выплачивает».
А недавно от Латкина пришло ещё одно письмо, которое я воспринял как крик отчаяния. Писатель признался, что смертельно устал от Северобайкалья, от людской зависти и непробиваемости мелких чиновников, и поэтому собрался переезжать в Тындинский район, с село Усть-Нюкта. Но пока он обговаривал с тындинскими эвенками вопрос о трудоустройстве, ему поступило интересное предложение со Средней Олёкмы. Тамошние власти посулили ему и жильё, и работу. «Но вот беда, – сообщал Латкин. – Недавно, наконец-то, я закончил работу над полевыми материалами А.С. Шубина и сдал рукопись в Бурятское республиканское издательство (320 стр.), сейчас добиваюсь дофинансирования (это ещё одна причина моего положения). Так вот, работая над шубинскими материалами, хранящимися у разных людей и в разных местах, я влез в долги (поездки практически по всему северу Бурятии), и теперь, прослышав о моём возможном отъезде, все начали требовать с меня деньги».
Латкин за помощью обратился в местный Союз писателей. Ему сказали, что председателем Российского литфонда стал некто Переверзин. «Я знал поэта Переверзина, – писал Латкин. – Он ведь из Якутии. Если я прав и ни с кем его не перепутал, то он мог обо мне слышать, так как я раньше достаточно часто печатался в Якутске в журнале «Полярная звезда». По моей логике, если это поэт Иван Переверзин, то он обязательно должен помочь. Возможно, Литфонд окажет мне материальную помощь, чтобы я рассчитался с долгами и смог перевезти в Среднюю Олёкму хотя бы часть книг, рукописных материалов и конспектов. Мне очень нужно хотя бы 20 тысяч рублей».
Интересно, что на это письмо ответит Иван Переверзин? А может, таёжному писателю захочет помочь Феликс Кузнецов? Или Станислав Куняев? Одно дело – бороться за какие-то клановые московские дела и совсем другое – оказать реальную помощь нищему, но очень талантливому провинциальному автору.Вячеслав ОГРЫЗКО