Вопреки линии партии

№ 2009 / 8, 23.02.2015

В детстве долганская поэтесса Огдо Аксёнова мечтала стать шаманкой. Когда она заболела, врача рядом не оказалось. Надо было камлать. Но на всю Авамскую тундру уцелел всего один шаман.

В детстве долганская поэтесса Огдо Аксёнова мечтала стать шаманкой. Когда она заболела, врача рядом не оказалось. Надо было камлать. Но на всю Авамскую тундру уцелел всего один шаман. Остальных, как рассказывали старики, убили или пленили чекисты, когда долганы в 1932 году подняли на Таймыре бунт против насильственной коллективизации. По словам стариков, вооружённые отряды возле Хатанги уже практически настигли непокорных северян, но тут началась весенняя распутица. Понимая, что на оленях в ледоход кочевников не поймать, чекисты предложили взбунтовавшимся оленеводам и охотникам заключить перемирие. Местом для переговоров северяне избрали Отряд-сопку. Красные командиры пообещали, что никого из долган не тронут.

Но перемирие вышло недолгим. Кончилась распутица, и чекисты быстро переловили кочевников поодиночке. Особенно досталось богатым оленеводам и шаманам. Приезжие комиссары всех их отстреляли прямо на месте.

Когда уцелевший шаман пришёл в дом Аксёновых, при нём не оказалось даже традиционного бубна. Но он всех удивил другим, когда прямо с печки стал глотать горячие угли. Так шаман изгонял духов болезней. Девочке действительно вскоре полегчало. И спустя несколько дней она решила повторить исцеляющие движения.

В какой-то момент ей удалось незаметно выскользнуть из балка. Оказавшись на улице в одиночестве, она по памяти попробовала исполнить шаманские ритуалы. Хорошо, что вовремя спохватились бабушка и дедушка.

Вид танцующей внучки привёл их в неописуемый ужас. Они подумали, что девочка бредит. Старикам стоило большого труда перенести внучку в балок, где в тепле её сразу разморило и потянуло в сон.

Больше подражать шаману девочка уже не рисковала. Судьба предначертала ей другую дорогу.

Основоположница долганской письменной литературы – Огдо АКСЁНОВА

Огдо Егоровна Аксёнова родилась 8 февраля 1936 года на Таймыре, в Авамском районе, на станке Боганида. Правда, изначально у неё было другое имя – Евдокия. Псевдоним Огдо она выбрала уже тогда, когда стала сочинять стихи и песни.

Род Аксёновой имеет очень непростую историю. Достаточно сказать, что в жилах её деда текла якутская и русская кровь.

Вообще, дед Аксёновой родом был из Вилюйского края. Как-то в самом начале двадцатого века якутские купцы взяли его с собой торговать. На нескольких оленьих упряжках они в обмен на пушнину и бивни мамонтов доставили на Таймыр серебряные пояса, кольца, мельхиоровые ложки и различную хозяйственную утварь. Когда пришла пора возвращаться, сани просто ломились от вещей. Оленям так много мешков потянуть было не по силам. Но расставаться с мешками купцы не захотели. Им оказалось легче пятнадцатилетнего подростка оставить на Таймыре. Как лишний груз. Всё равно сирота, полагали купцы, кто вспомнит о нём в Якутии.

Долганы, пожалев сироту, подарили ему по бедности важенку. Олениха дала приплод. И уже через несколько лет у таймырского новопоселенца появилось небольшое собственное стадо оленей. Но грянула революция, и стадо новая власть экспроприировала.

Не повезло таймырскому новопоселенцу и в личной жизни. Первая жена рано умерла. Чтобы поднять на ноги своего первого сына Александра, пришлось жениться по второму заходу. Вторую избранницу он нашёл в Эвенкии. А там родился ещё один наследник – Егор. Но он оленеводством уже практически не занимался. Егор Аксёнов ещё в 1920-е годы встал на сторону новой власти и много лет страстно агитировал земляков за колхозы.

Насколько я знаю, отношение к нему на Таймыре было неоднозначным. Люди с достатком его недолюбливали. Сводный брат Егора Аксёнова числился богачом. Когда его собрались раскулачивать, мать предложила всех оленей переписать на Егора. Но он будто бы от жирного стада отказался, предпочтя записаться в колхоз. Другую версию изложил в 1989 году один из летописцев долган – Николай Попов. По его мнению, Егор Аксёнов в 1930-е годы стал жертвой межклановых разборок. Якобы раньше самые больше оленьи стада принадлежали одним долганским родам, а раскулачивание производили представители других родов, которые занимались в основном охотой. Аксёнов вроде бы хотел все богатства разделить среди тундровиков поровну. Имущие оленеводы, естественно, этому всячески противились. С их лёгкой руки к стороннику коллективизации приклеилась кличка Каранто. Богачи, как считал Попов, хотели таким образом унизить Аксёнова. Но его мать, выросшая среди эвенков, утверждала, что имени Каранто надо не стыдиться, а наоборот, гордиться им. Как писал в своих рассказах Попов, бабушка Огдо Аксёновой – Дьэбген часто своей внучке повторяла: «Каранто – это наш род. От слова «кары» – предплечье… Эвенский род Каранто много воевал. Мужчины его были очень сильными богатырями. Когда-то вождём Каранто был богатырь Кюрюкэй. Он близко к себе никого не подпускал, шкурки песцов и соболей принимал остриём пики. Вот каким осторожным он был, как лесной зверь. В тундре есть речка Кырылах. Когда-то на берегу этой речки мужчины нашли громадную «кары» (предплечную кость) и не могли ту кость сдвинуть с места. Много есть сказаний о том, что род Каранто жил и кочевал по этой речке» (Н. Попов. Из рода Каранто. Красноярск, 1989, с. 7).

Кстати, если верить этнографам, в крови современных долган находится 50 – 52 процента эвенской крови, 30 – 33 процента – якутской, 13 – 16 процентов – русской и 2 – 4 процента – самодийных народов. Учёные склоняются к тому, что как этнос долганы вообще сформировались всего полтора столетия назад.

Егор Аксёнов после коллективизации стал секретарём Авамского райкома партии и всех своих трёх дочерей старался воспитывать исключительно в советском духе. Он считал, что главное для детей – получить высшее образование. Бабушка Дьэбген публично в споры с ним не вступала, но тем не менее пыталась привить внучкам несколько иную систему ценностей, шедшую от язычества.

Первые позывы к творчеству у Огдо Аксёновой появились ещё в классе третьем. В школьной библиотеке ей как-то случайно попал в руки тоненький сборничек со стихами Леси Украинки. Стихи понравились. Ничего подобного раньше Аксёнова не читала. Она попросила у библиотекаря другие книги Леси Украинки. Читала Огдо обычно по вечерам в холодной спальне Норильского интерната. Пол был холодный, ноги страшно мёрзли, но к ботинкам Огдо даже не притрагивалась, берегла для уроков. Так и сидела весь вечер на босу ногу, дрожа от морозов. Грели её от холода лишь стихи. Позже Огдо, повзрослев, о своих первых впечатлениях, полученных от чтения стихов Леси Украинки, написала письмо, которое отправила на родину любимого поэта. В ответ ей предложили попробовать перевести Украинку на язык долган.

Но сначала Огдо все стихи писала по-русски. В 1953 году она свои рукописи отослала в газету «Пионерская правда». Но москвичи отнеслись к её поэтическим опытам прохладно. Может, не почувствовали в них души. Тогда Аксёнова сменила жанр и взялась за рассказы. За один из них – «Павел Чуприн» она в 1956 году даже получила в газете «Советский Таймыр» вторую премию.

После окончания Волочанской средней школы Аксёнова, памятуя о желании отца, подала документы в Иркутский университет. Однако обострившиеся болезни вынудили её ещё на первом курсе учёбу оставить и вернуться в тундру. Власти тогда раздумывали, что делать с системой ликбеза. Начальники говорили: если в детстве не дали человеку грамоту, то чему можно научить его в зрелом возрасте. Всё шло к тому, чтобы красные чумы упразднить. Но тут взбунтовалась Аксёнова.

Она, может, и промолчала бы. Но один раз её семья от безграмотности уже нахлебалась горя. Когда Аксёнова училась в восьмом классе, арестовали брата её матери. К нему в стадо часто приезжали долганы и просили дать на какое-то время оленей, чтоб вывезти в райцентр очередного командированного. Ему б расписки брать со своих сородичей, но вот не догадался. А тут – подсчёт оленей. Ревизоры обнаружили в бригаде недостачу в несколько оленьих голов. Увы, никакие объяснения не помогли. В итоге бригадир загромыхал по этапу в Игарку. А сколько он от своей неграмотности натерпелся в лагере?! К примеру, было такое дело, заключённые попросили: «Иван, потуши свет». В понимании долганского оленевода потушить – значит задуть огонь. Вот он и взялся дуть изо всех сил на лампочку. Барак – в хохот. Откуда знать Ивану, что ему просто надо было выключить рубильник.

Вот так Аксёнова взялась довершить дело своих учителей – ликвидировать среди оленеводов неграмотность.

Кстати, в Попигайском красном чуме Аксёнова встретила свою судьбу – охотника Дмитрия Симакова. Ему она подарила двух сыновей – Юрия и Владимира.

Ещё в Попигае Аксёнова переквалифицировалась в культработника. Она запросто могла поставить для любого сельского ансамбля Таймыра какой-нибудь новый танец, имитирующий движения оленей. У неё легко рождались миниатюры из жизни охотников. Подвластен ей оказался и песенный материал. Не случайно в 1967 году энергичную подвижницу наградили орденом «Знак Почёта».

Но что огорчало Аксёнову в 1960-е годы, на Таймыре стала угасать барганная музыка. Старые инструменты поистёрлись. А как делать новые, все позабыли. Спасибо механикам из Норильского цеха по ремонту локомотивов. Они по образцу оставшегося у Аксёновой от бабушки баргана попробовали из нержавейки смастерить дюжину новых инструментов. И ведь получилось. Когда Аксёнова привезла в Хатангу новые барганы, у неё отбоя не было от желающих записаться в кружок барганистов.

А в 1969 году газета «Заполярная правда» опубликовала в переводе Валерия Кравца и первые стихи Аксёновой. Дочь долганского борца за справедливость радовалась пробуждению природы. Она писала:

Бараксан, весна-красна, Очертила светлый круг, Пробудила ото сна Всё дремавшее вокруг. На мехах у ездоков Стынуть иней перестал. На руках у облаков Спит Полярная звезда. А совсем недавно наст Был скрипуч и был ворчлив. А сейчас вовсю весна Гонит звонкие ручьи. Тишь. Ветра не шелохнут На хвосте песцовом ворс, Лишь влюблённые ведут Свой весенний разговор.

После выхода «Заполярной правды» Аксёновой тут же предложили опубликовать стихи в популярном журнале «Работница», который тогда имел многомиллионные тиражи. Переводчик Валерий Кравец, представляя всесоюзной аудитории нового автора, писал: «Десять лет назад Дуся впервые сложила и спела в одном из красных чумов частушки о ловком охотнике. Частушки понравились. Дуся, впрочем, и сама понимала, что ей удалось передать голос родной тундры. С тех пор она стала писать. Любимый поэт Дуси – Сергей Есенин. Любил она и своих земляков, якутских поэтов Платона Оюнского и Моисея Ефимова. Вообще её увлекает творчество родного народа. Она собирает долганские поговорки, пословицы, загадки. Записи Дуси Аксёновой – это богатство, которое ещё предстоит оценить специалистам. А пока что перед началом детских сеансов она загадывает ребятишкам загадки; дети с удовольствием хором повторяют записанные ею пословицы и поговорки» («Работница», 1969, № 9).

Долганский художник Юрий Спиридонов. В Гренландии

Однако радость длилась недолго. Вскоре у Аксёновой случилось огромное горе: возвращаясь с каникул, утонул её младший сынишка Владимир. Муж в происшедшей трагедии обвинил жену. Он считал, что если бы Огдо поменьше думала о литературе, ничего бы страшного с ребёнком не случилось. В семье участились скандалы. Бывший охотник, подвыпив, всё чаще начал хвататься за нож. А потом он и вовсе уехал назад, в Попигай, где, по слухам, окончательно спился, бросив Огдо одну вместе с их первенцем Юрием в Хатанге.

Как я понимаю, именно Юрий вернул мать к жизни. Ради него она вновь обратилась к сказкам.

Позже у Аксёновой появилась мечта напечатать свои стихи и сказки по-долгански. Якутские полиграфисты пообещали подобрать нужные шрифты, которые бы учитывали специфику долганского языка. Однако по дороге в аэропорт все матрицы рассыпались. Пришлось рукопись набирать заново и потом пересылать готовые матрицы в Красноярск. Книга вышла только в 1973 году. Она получила название «Бараксан».

Представляя этот сборник, якутский фольклорист Прокопий Ефремов писал: «В XVIII веке с берегов рек Лены и Оленёка пришли на Таймыр предки современных долган. Их смещение здесь с эвенками, якутами, русскими промышленными людьми образовало ядро будущей новой народности. Поэтому труд, быт, обычаи и искусство долган впитали в себя многие самые разнообразные черты. Охотничье-оленеводческий уклад их хозяйства был ближе к эвенкийскому, а язык до наших дней представляет собой как бы диалект якутского языка, хотя и с большой примесью эвенкийских и русских слов».

В своём предисловии Ефремов подчёркивал: «Поэзия Аксёновой самобытна, как и один из вскормивших её родников – устное народное творчество долган. Много песен и сказок услышала она в детстве от своей бабушки Дьэбген. А потом, после окончания средней школы, больше десяти лет работала в красных чумах на факториях Попигай, Жданиха, Катырык, Новорыбной. Встречи с тундровиками дали ей богатый материал. Он творчески переработан в стихах и песнях О.Аксёновой, в танцах, которые созданы ею и поставлены в самодеятельных коллективах».

Кстати, вторую книгу Аксёнова хотела полностью построить на песенном материале. Она даже назвала её «Песни долган». Красноярский композитор Леонид Масленников впервые все мелодии долган нанёс на ноты. Но подкачали издатели. Они оформили сборник хакасскими орнаментами, которые к творчеству долган никакого отношения не имели.

Намучившись с первыми книгами, Аксёнова в 1977 году поступила на московские высшие литературные курсы. Руководителю своего семинара Александру Межирову она призналась, что хотела бы научиться всяким там рифмам и размерам, поскольку в школьные годы так и не поняла, чем ямб отличается от хорея. Но Межиров сказал: «Пиши как пишется».

Чуть раньше Аксёнова с подачи Валентина Берестова познакомилась с московским писателем Леонидом Яхниным, который взялся переводить её стихи и сказки для детей. Межиров считал, что лучшего дуэта, чем Аксёнова – Яхнин, организовать было невозможно. Именно поэтому он с необычайной энергией взялся пробивать материалы этого дуэта в столичное издательство «Малыш». В итоге сложилась небольшая, но очень интересная детская книжечка «Морошка». В предисловии к этому сборничку Межиров писал: «…Она шла по Тверскому бульвару, по неподвижной листве московского листопада и что-то шептала. А за её хрупкими женскими плечами увиделись мне простор дальнего севера, снега и снега, и скромная прелесть тундры весенней, и услышал я дробную оленью побежку, и вещий и грозный лепет шаманов, и свист метели. И стояли за Огдо века устной народной поэзии долган, её земляков – соплеменников, – северян – и красота, и нежность, и жестокость родной природы. Я не окликнул Огдо. И она прошла мимо в глубоком раздумье. Прошла быстро, легко, почти бесшумно. О чём шептала Огдо? Наверно, это были стихи, которые она впервые в истории долган занесла на бумагу, записала. Огдо Аксёнова – первый долганский поэт, пишущий свои стихи, песни, поэмы на бумаге. Как трудно, боязно, радостно быть первой. Какая нужна отвага, какой талант и неутомимый труд».

А вот с лирикой для взрослых Аксёновой не повезло. В московском издательстве «Современник» работы её первого переводчика – норильского журналиста Валерия Кравца почему-то забраковали и подстрочники передали другому поэту, который Севера абсолютно не знал и не чувствовал. Звали того поэта Александр Зорин. Я в 2008 году разговаривал с ним по телефону. Он честно признался, что подстрочники Аксёновой получил случайно, времени вникать в материал у него не было, по чьему-то совету лишь бегло пролистал чукотские рассказы Тана-Богораза, а для души ему всегда нравилось переводить прибалтов.

Для Зорина стихи Аксёновой были всего лишь случайный эпизод. Он потом даже и не пытался продолжить сотрудничество с северянами.

Аксёнова поначалу пробовала протестовать, требовала, чтобы её печатали лишь в переводах Кравца. Но Межиров сказал, что никакой бунт не поможет. Поломать московскую систему ещё никому не удавалось.

Более всего мне обидно за поэму Аксёновой «Бахыргас». Зорин её безнадёжно испортил, превратив уникальный сюжет в какую-то дешёвую агитку. А ведь как всё необычно начиналось. Впрочем, обо всём по порядку.

Аксёнова только-только вышла замуж и из Попигая переехала в другое небольшое долганское селение Катырык. Вскоре её приехал проведать родной дядя. Но в первый же вечер веселье омрачили чьи-то выстрелы. А потом над посёлком пролетела чёрная птица. Охотники восприняли это как зловещий знак. Всю ночь никто не сомкнул глаз. Дождавшись утра, охотники поспешили на улицу и чей-то рок сразу повёл их к месту, где много десятилетий назад вымерло целое стойбище. Всю эту историю Аксёнова спустя несколько лет развернула в поэму. Но она долго не знала, куда повернуть сюжет. В какой-то момент у неё появилась идея отправить героя на фронт. Но что-то потом поэтессу остановило.

Вновь к поэме Аксёнова вернулась уже на Высших литературных курсах. Вопреки веяниям времени она неожиданно ставку сделала на шамана. И сразу в поэме появилась определённая логика. Только вот с концовкой опять ничего не выходило. Аксёнова оставила финал открытым и отдала подстрочник руководителю семинара Межирову. Ей казалось, что лучшего судьи не найти. Дело заключалось даже не в поэзии. Аксенова считала себя коммунисткой. А коммунисты, как известно, шаманов никогда не признавали, воспринимая народных целителей как носителей зла. Межиров же воплощал для Аксёновой идеал настоящего большевика. И вдруг автор хрестоматийного стихотворения «Коммунисты, вперёд!» признался долганской поэтессе, что когда он читал подстрочник поэмы, то очень боялся, как бы Аксёнова своего героя не превратила бы в благоверного политика, связавшего свою судьбу с новой властью. «Ты очень правильно сделала, – заметил Межиров, – что именно через шамана взялась показать жизнь всего народа». Но московский переводчик этот ход Аксёновой не понял и все акценты в угоду режиму расставил иначе. И даже Межиров с его авторитетом ничего не мог сделать.

На высших литературных курсах Аксёнова всерьёз обратилась к проблемам долганской письменности. Правда, перед ней сразу встала проблема: как обозначить особенности долганского произношения. В письме своему первому переводчику Валерию Кравцу она в марте 1978 года сообщала, что хочет учесть опыт других народов. «Сейчас вплотную занялась нашим алфавитом, – писала Аксёнова. – У якутов пять букв возьму и хочу у казахов две буквы взять».

Первый проект своего алфавита Аксёнова подготовила уже к концу 1978 года. Её вариант во многом поддержали новосибирские филологи. Профессор Е.И. Убрятова и заведующий лабораторией экспериментально-фонетических исследований В.М. Наделяев отправили в Дудинку председателю окрисполкома Н.П. Сотникову письмо. Они сообщали: «Е.Е. Аксёнова ознакомила нас с проектом своего букваря на долганском языке и проектом алфавита для долганской письменности. Как бывшие учителя долганской национальной школы (работали в 1933 – 1938 гг.), хорошо знаем, как важно использовать родной язык учащихся для начального этапа обучения грамоте, когда закладываются основы знаний. Если правильно использовать родной язык учащихся, то он не только не мешает овладению русским языком, но помогает. Потребность в долганской письменности испытывают не только школы, но и взрослое население. Доказательством этому служит то, что во время нашего социологического обследования 36,6 процента опрошенных ответили, что они пишут письма к людям своей национальности на родном языке. 3,8 процента пишут и на долганском, и на русском. Следовательно, долганы практически пользуются письменностью на родном языке. Творчество долганской поэтессы Огдо Аксёновой родилось из её практической необходимости составления текстов на родном долганском языке для радио. В процессе этой деятельности она создала большое число стихотворений и песен, которые были изданы Красноярским издательством. Проект алфавита письменности, отчасти практически уже применявшейся при создании книг Огдо Аксёновой, продуман и вполне соответствует фонетике языка долган».

К сожалению, национальная элита Таймыра не только не поддержала устремления Аксёновой, а долго всячески ей мешала. Руководители управления народного образования говорили, что долганам достаточно одного русского языка. Они не понимали, зачем поэтесса бралась за переводы русской классики, считая это занятие лишней тратой времени. Но особенно сильно местные начальники били Аксёнову за букварь. Они ухватились за самое слабое место поэтессы, сконцентрировавшись на отсутствии у подвижницы диплома о высшем образовании. Логика была такая: раз у человека нет диплома, то он не знает методики преподавания и потому априори не имеет права писать учебники. В ответ поэтесса устроила на Таймыре бунт.

Власть вынуждена была пойти на компромисс. В 1979 году она утвердила долганский алфавит. Спустя год начальство разрешило организовать в одной из школ Дудинки экспериментальное обучение первоклассников по рукописному букварю Аксёновой. А в 1983 году красноярские полиграфисты откатали на ротапринте четвёртый вариант аксёновского учебника, по которому стали заниматься уже шесть школ Таймырского округа.

Но элита не сдавалась. Аксёновой по-прежнему везде – и в окрисполкоме, и в управлении народного образования твердили, что она затеяла зряшное дело, обрекая в будущем детей долган на неконкурентоспособность (мол, детишкам, тратящим время на изучение долганского языка, в перспективе сложней окажется поступить в институты, нежели их сверстникам, которые с пелёнок весь мир познавали исключительно через русский язык).

Огдо Аксёнова изменила литературный пейзаж Таймыра

Побывавший в ту нелёгкую пору в гостях у Аксёновой тележурналист Анатолий Омельчук 18 сентября 1985 года записал в своём дневнике: «Как все старые северянки, долганка Огдо Егоровна Аксёнова, страшно писать, но надо честно: некрасива. Поначалу, в темноте неосвещённой комнаты, она вообще показалась уродливой, но постепенно лицо её воодушевляется той красотой, которую природа дарит обиженным ею – светом души. За разговором быстро забываешь о её плоском лице, смятом носе и глазах с большими подглазными мешками. В её лице всё несообразно, но сообразие это – постепенно – восстанавливает заметно мощная работа души. Наверное, она, как старые женщины, суетлива и несобранна, поэтому мы долго не могли договориться о часе встречи. Её удручали две вещи: новости для окружного радио (она работала старшим редактором в национальном отделе), осталась одна и должна всё делать сама – а это 45 минут на ненецком и долганском языках, и второе – считывание листов долганского букваря, который они с методистом окроно Анной Барболиной готовят для издательства «Просвещение». Первый, «аксёновский» долганский букварь вышел в прошлом году, он экспериментальный, малотиражный, всего, кажется, экземпляров 200, печатан ротапринтом, значит, чёрно-белый. Уникальная вещь, напоминает времена тридцатых годов. Рядом с листами нового букваря лежат и листы «картинной» долганской азбуки, которую готовит молодая долганка – всё та же Анна Алексеевна Барболина, уроженка Попигая. Аня закончила Игарское педучилище, позже графическое отделение ГПИ в Ленинграде. Долганские дети получат картинное представление о родном шрифте».

Однако чиновники вновь всё затормозили. Помню, я, весь возмущённый, подготовил о проблемах с долганским букварём статью для журнала «Северные просторы». И сразу после выхода номера – в декабре 1986 года мне пришёл ответ от поэтессы. Огдо Аксёнова, поблагодарив за статью, писала: «Думаю, что вопросы о шрифте, наверное, должны быть решены. Это не только долганский вопрос. Да, в плане госкомиздата на 1987 год стоит наш букварь. Да, нас должны были за год до его издания пригласить в Ленинград. Приглашения до сих пор нету. Нас ведь интересует и его художественное оформление, хотя нет с нами и трудового договора. Вы знаете, что без договора ни одно издательство не имеет права что-либо издавать. Да, я устала писать в Минпрос РСФСР, в Совмин РСФСР, в ЦК КПСС. Да, ждут когда я усмирюсь, но этого не будет. Посижу, подожду и опять нагряну (кому-нибудь на голову). Уже год молчу. В 1987 году постараюсь приехать в Москву. Вам обязательно позвоню».

Лишь в 1990 году издательство «Просвещение» выпустило уже седьмую версию долганского букваря Аксёновой. И именно эта седьмая версия, наконец, получила официальное признание властей.

Добавлю, все восьмидесятые годы Аксёнова занималась также составлением словаря долганского языка на четыре тысячи слов для начальной школы и выверкой материалов томских учёных для академического словаря, в который вошло двадцать тысяч слов.

Последний раз я встретился с Огдо Аксёновой в сентябре 1993 года. Мы вместе плыли на теплоходе «Михаил Годенко» по Енисею. Она горевала об утрате эпоса.

Аксёнова считала, что долганы эпос во многом позаимствовали у якутов. Но главное заключалось не в этом. Главное было то, что северяне раньше умели красиво петь. «Я с детства помнила сцены, – говорила Огдо Егоровна, – как герой, встречаясь с матерью, начинал ей петь песню, в которой подробно рассказывал о всех своих похождениях. Потом сын начинал расспрашивать мать. А она в ответ ему исполняла свою песню. И где теперь этот обряд? Даже старики всё позабыли. Хорошо, если где-нибудь остались ещё бытовать короткие предания о подвигах наших богатырей».

Из старой обрядовой поэзии долган Аксёнова собиралась вернуться к проклятиям. Почему её притягивал именно этот жанр, я так и не понял. Но помню, как она мечтала облечь древние проклятия в необычные литературные формы. «Нужна изюминка», – повторяла поэтесса.

Меня интересовало: кто будет переводить сказовую поэзию Аксёновой. «Только не москвичи». Аксёнова хотела новые подстрочники показать своему первому переводчику – Валерию Кравцу. И не успела. Она умерла в ночь на 14 января 1995 года.

Вя­че­слав Огрызко