На икону не годился: Александр Галич
№ 2009 / 14, 23.02.2015
Начну с крамолы. Я уверен, что если б в 1974 году Александра Галича не вытолкали в эмиграцию, мы бы помнили сегодня пару фильмов, снятых по его сценариям, и несколько песен (в первую очередь «Облака»).
Начну с крамолы. Я уверен, что если б в 1974 году Александра Галича не вытолкали в эмиграцию, мы бы помнили сегодня пару фильмов, снятых по его сценариям, и несколько песен (в первую очередь «Облака»). Он вряд ли бы стал культовой фигурой. Всё-таки не тот масштаб личности. Власть сама чуть не превратила Галича в икону, когда изгнала его из страны.
Итак, Александр Аркадьевич Галич. Настоящая его фамилия Гинзбург. Он родился 19 октября 1918 года в Екатеринославе, который новая власть потом переименовала в Днепропетровск. Когда ему исполнилось пять лет, родители перевезли его в Москву.
 |
В столице мальчишка, как я понял, очень рано попал под обаяние поэзии. Мало кто знает, как сильно его в семилетнем возрасте впечатлило чтение артистами Художественного театра отрывков из пушкинского «Бориса Годунова». Спустя полвека он вспоминал, как вдруг стало зябко и сумрачно. Ему показалось, что «окно нашей столовой вытянулось и сузилось, и на нём появилась решётка, и кожаное кресло превратилось в деревянное». Но в реальности никаких волшебных преобразований не было. Все превращения мальчишке почудились, как только зазвучал несравненный голос Качалова – Пимена.
Видимо, ранняя встреча с Качаловым и предопределила дальнейшую судьбу Гинзбурга. Он вскоре попал под крыло Эдуарда Багрицкого в поэтическую бригаду «Пионерской правды». Именно с подачи этого романтического поэта «Пионерка» 25 июня 1933 года напечатала его первое стихотворение «Скрипка».
В 1935 году Гинзбург одновременно поступил в Литературный институт и Оперно-драматическую студию Константина Станиславского. Правда, осилить сразу два фронта ему оказалось не по силам. И он потом выбрал театр.
В студии Станиславского всегда ставка делалась на теорию физического действия. Но эта школа для Гинзбурга явно не подходила. Блестящий педагог Л.М Леонидов даже как-то усомнился, сможет ли его ученик когда-либо по-настоящему овладеть актёрской профессией. После этого разобиженный Гинзбург перешёл в другую студию – к Валентину Плучеку и Алексею Арбузову, где превалировал этюдный метод репетиций и поощрялись импровизации на заданные темы.
В новой студии преобладал дух коммуны. Там и пьесы нередко сочинялись всей командой. Вспомним, к примеру, историю спектакля «Город на заре». Идея этой вещи принадлежала Арбузову. Он хотел создать этакую героическую поэму о молодёжной стройке в тайге. И здесь без многоголосия было не обойтись. Каждый студиец посчитал своим долгом придумать хотя бы один эпизод.
Особенно отличились Исай Кузнецов, сын Багрицкого – Всеволод, Зиновий Гердт и, конечно, Гинзбург. Последний даже придумал песню «Прилетели птицы с юга». А как Гинзбург играл в этом спектакле!
По коммунному методу конструировалась и пьеса «Дуэль». Каркас для неё соорудили три студента: Исай Кузнецов, Всеволод Багрицкий и Александр Гинзбург. Но эта вещь в отличие от «Города на заре» успеха уже не имела. Драматург Александр Гладков, когда прочитал текст «Дуэли», записал в своём дневнике, что ожидал большего. «Это лирическая, импрессионистская разговорная драма, написанная в манере даже не Чехова, а Бориса Зайцева, очень туманная, неопределённая, но кокетливо многозначительная. Вроде пьес Леонова, только, пожалуй, лучше написана она литературно, но слишком гладка. Вещь глубоко интеллигентская. Есть талантливые куски и образы, но в целом очень неярко и подражательно».
Когда началась война, Гинзбург по состоянию здоровья остался в студии. Арбузов с Плучеком её тогда реорганизовали в Первый фронтовой московский молодёжный передвижной театр. Однако в прифронтовую полосу артисты выезжали нечасто. В основном они гастролировали по тылам. И вот на одном из выездов в Среднюю Азию судьба столкнула Гинзбурга с выпускницей Вахтанговского училища Валентиной Архангельской. Им вместе довелось играть в симоновской пьесе «Парень из нашего города». По ходу спектакля меж ними что-то заискрило. Кончилось дело походом в ЗАГС.
Пока шла война, начальство напирало на серьёзные пьесы об армии. Но Гинзбург считал, что людям нужна была какая-то отдушина. Под влиянием Владимира Луговского он сочинил в романтическом духе несколько стихотворений. Но чтобы читать их со сцены, требовалось получить разрешение в Главреперткоме. Идти в цензуру просто с рукописью Гинзбургу показалось несолидным. Он перепечатал все стихи на двенадцати папиросных листах, которые потом разрезал пополам и скомпоновал из них брошюру, дав ей название «Мальчики и девочки».
Потом Гинзбург со своим приятелем Александром Гладковым придумал водевиль «А всё-таки она женщина», сочинив для него, не зная нот, даже музыку. Но первое же представление этой оперетты с треском провалилось.
Вскоре после Победы Гинзбург вместе со сталинским лауреатом Константином Исаевым написал пьесу «Вас вызывает Таймыр». Её тут же взяли для печати в редакции журнала «Огонёк» и приняли к постановке в Театре сатиры. Но тут началась борьба с космополитизмом, и Гинзбург по совету приятелей быстро сменил фамилию, взяв себе псевдоним Галич.
К тому времени семейная лодка писателя дала основательную трещину. Валентина Архангельская, уехавшая после расформирования фронтового театра в Иркутск, категорически отказалась уйти в тень своего мужа, который день ото дня набирал бешеную популярность. Галич в ответ завёл новый роман. Больше же всех во время семейных разборок пострадала дочь артистов – Алёна. Она вынуждена была оставаться то в Москве у отца, то лететь к матери в Иркутск.
Справедливости ради замечу: Валентина Архангельская тоже оказалась не ангелом. Она ведь тоже не раз и не два изменяла Галичу. Но на развод артисты решились лишь в начале 1950-х годов, когда нового избранника Архангельской – Юрия Аверина из Иркутска пригласили в Малый театр.
 |
В 1954 году Галич после выхода на экраны фильма «Верные друзья» испытал новый триумф. На полученный за сценарий гонорар он купил в писательском доме у метро «Аэропорт» кооперативную квартиру, в которую перевёз свою вторую жену – дочь полкового комиссара Ангелину Николаевну и её дочь Галину. Что только завистники не говорили о новом браке писателя. Родная дочь Галича – Алёна Архангельская позже в одном из интервью уточнила, что Ангелина Николаевна «всю жизнь положила к папиным ногам. Он не любил звонить, не умел пробивать. Ангелина и звонила, и пробивала, и отшивала. Про отца говорили: «У Галича две жены – две красотки. Одна красотка земная, а другая небесная». Земной считали маму, а небесной – Ангелину. За худобу её называли Венера Фанерная или Фанера Милосская. Она была худющая, с огромными голубыми глазами. Её портрет писал Глазунов» («Московский комсомолец», 2007, 7 декабря). Но что больше Ангелина принесла Галичу – счастья или беды, понять до сих пор сложно.
Первые серьёзные трения с властью у Галича возникли в 1957 году, когда театру «Современник» запретили играть уже готовый спектакль по его пьесе «Матросская тишина». Столичный горком партии смутил затронутый писателем национальный вопрос, пресловутый «пятый пункт». Хотя пьеса была ну очень советской. Позже это подтвердил критик Станислав Рассадин. Он утверждал, что «легендарная «Матросская тишина», пьеса, с которой собирался начать свой славный путь ефремовский «Современник», – даже она, запрещённая главным образом, ежели не единственно, из-за «еврейской темы», была, в сущности, образцово советским произведением. Образцово! Не софроновско-суровская стряпня, компрометирующая своей бездарностью самих заказчиков, а то, что представляет советский строй способным самокритически разобраться и со своим гулаговским прошлым, и с неизжитым антисемитизмом. Короче – облагороженным. Во всяком случае, когда Галич дал мне прочесть «Матросскую тишину» – уже годы спустя после несостоявшейся премьеры, – я, чем не горжусь, отозвался бесцеремонно:
– Это о том, что евреи любят советскую власть не меньше, чем все остальные.
Он удивился. Но не обиделся – и, полагаю, не потому лишь, что время притупило боль от неудачи любимой и, разумеется, лучшей из его пьес. (Не притупило – в поздней прозе «Генеральная репетиция» боль вспыхнула снова.) Просто моя непохвальная прямолинейность могла даже польстить авторскому честолюбию умного человека» (С. Рассадин. Книга прощаний. М., 2004).
Впоследствии Галич историю запрещения своей пьесы подробно отразил в автобиографической повести «Генеральная репетиция». Отвергнутая театралами «Матросская тишина» уже в постсоветское время блеснула в кино. В 2004 году Владимир Машков снял по мотивам этой пьесы очень интересный фильм «Папа».
Обида Галича неожиданно вылилась в песни. Самую первую – «Леночка» он сочинил в 1959 году в ночном поезде «Красная стрела», когда спешил в Ленинград на день рождения к Юрию Герману. Впервые же исполнена эта песня была тремя годами позже). Кто-то усмотрел в тексте «Леночки» верх смелости. Кто-то увидел лишь одну вульгарность.
Галич писал:
А утром мчится нарочный ЦК КПСС В мотоциклетке марочной ЦК КПСС. Он машет Лене шляпою, Спешит наперерез – Пожалте, Л. Потапова, В ЦК КПСС! |
«Сама косноязычная аббревиатура, – отмечал потом Рассадин, –подобная заиканию, с изяществом, «как бы резвяся и играя», преображена в озорной рефрен… «Косноязычная» – это сказалось не зря. Чудо Александра Галича – в том, что он сделал поэзией само косноязычие нашей речи. Нашего сознания. Существования нашего. И аналогии тут – тот же Эрдман, в чьём «Самоубийце» обыватель, предназначенный автором на осмеяние, как на убой, вдруг дорастает до трагического монолога: «Дайте нам право на шёпот». («Право на отдых» – назовёт Галич песню о психе-братане и Белых Столбах.) И конечно, Зощенко».
Но я бы, говоря о раннем песенном творчестве Галича, на первое место поставил всё-таки не «Леночку», а другую песню – «Облака». Может, потому, что когда-то меня очень зацепили вот эти слова:
Облака плывут, облака, В милый край плывут, в Колыму, И не нужен им адвокат, Им амнистия – ни к чему.
…Облака плывут на восход, Им ни пенсии, ни хлопот… А мне четвёртого – перевод, И двадцать третьего – перевод. |
В Галиче, безусловно, очень сильно было бардовское начало. Это отмечали и все его соратники. Доктор физико-математических наук и романист И.Грекова, прослушав несколько комнатных концертов писателя, писала: «Это был особого рода артистизм. Каждое слово играло здесь всеми оттенками смыслов и «сверхсмыслов». А ещё интереснее было не только слушать, но и смотреть на Галича. Это был настоящий спектакль. Тут на смысл, намёк, идею работало всё. Озорное, или трагическое, или ироническое лицо поющего, его чуть трогающая губы улыбка, его манера как-то боком, чуть прикасаясь, перехватывать гитару, успокоительный удар пальцами по её деке и ответный стон как бы усталого, измученного инструмента и лёгкая пауза-полувздох перед решающим, ключевым словом…»
В текстах же Галич зачастую был неровен. Он мог написать одну или две просто гениальные строки, а потом скатиться на пошлость.
Тем не менее Галич в начале своего песенного пути очаровал даже такую строгую ценительницу поэзии, как Лидия Чуковская. 19 ноября 1968 года она призналась в своём дневнике, что некоторые стихи Галича произвели на неё сильное впечатление. «Генеалогия его замечательна, – писала Чуковская, – нет генеалогии. Не от Олейникова, не от Зощенки, не от Козьмы. Сам по себе – и силён, и смел, и остёр, и задушевен, и виртуозен».
Правда, вскоре Чуковская в Галиче сильно разочаровалась. Причин тому было несколько: частые пьянки писателя, непотребство в быту и несоответствие слов делам.
Впрочем, сначала в Галиче успел разочароваться отец Лидии Чуковской. Корней Иванович ведь тоже какое-то время находился под обаянием песен Галича. Но потом понял, что обманывался. «Вчера был у меня Галич, – писал Чуковский в своём дневнике 2 октября 1967 года, – пьян непробудно. Обещал придти в 4 часа, пришёл в 7 1/2 – с гитарой. Читал стихи – стихи гораздо слабее, чем прежние. Как будто пародии на Галича. Разложение, распад личности. Порывался поцеловать у меня руку, рухнул на колени, и вставая, опёрся на гитару, которая тут же сломалась».
Почему же Галич стал деградировать? Я думаю, не последнюю роль сыграла его вторая жена. Её, кроме тряпок, похоже, никогда ничего не волновало. Видимо, её основательно отравила среда. Рано пристрастившись к зелёному змию, она пробудила в своём муже отнюдь не самые лучшие качества. Галич ведь не от хорошей жизни начал бегать на сторону. Известно, что в 1966 году у писателя на съёмках фильма «Бегущая по волнам» завязался роман с художницей по костюмам Софьей Михновой-Войтенко, после которого у них родился сын Григорий. Однако Галич потом отвернулся и от Михновой-Войтенко, и от своего сына.
Был ли Галич диссидентом? Думаю, что нет. Во всяком случае, до 1970 года он сохранял к власти полную лояльность. Не забудем, что писатель был лауреатом премии Комитета госбезопасности за фильм «Государственный преступник».
Да, у Галича не вызвало восторга известие о вводе наших войск в Чехословакию. Да, своё отношение к этому событию он 23 августа выразил в стихотворении «Петербургский романс». Писатель провозглашал:
Я выбираю свободу, Но не из боя, а в бой. Я выбираю свободу Быть просто самим собой. |
 |
Но правда и в том, что Галич не собирался превращать «Петербургский романс» в гимн диссидентов. Галич высказал своё недовольство на кухне в Дубне и вскоре забыл про это, подарив рукопись с текстом романса Льву Копелеву. А тот на следующий день не удержался и прочитал стихотворение у себя дома в присутствии Павла Литвинова, который уже несколько суток вместе с немногочисленной группой единомышленников вынашивал планы публичного протеста. Делать на основании этих фактов вывод, будто именно романс Галича и побудил Литвинова с друзьями выйти с протестом на Лобное место – просто несерьёзно.
Если Галич действительно надумал бы бунтовать, он спустя несколько месяцев не побежал бы к генералу КГБ Виктору Ильину, который занимал пост оргсекретаря Московской писательской организации, доказывать свою непричастность к выходу в Западной Германии сборника его песен.
Я здесь быстрей соглашусь с известным киносценаристом Анатолием Гребневым, который вывел Галича в своём фильме «Июльский дождь» в образе некоего художника Брусникина. Помните, днём герой Гребнева малевал официозные картины типа «Комбайны вышли в поле», а по вечерам пел крамольные песенки. Позже Гребнев в своей мемуарной книге «Записки последнего сценариста» пояснил свою мысль. Он признался, что песни Галича были для него «скорее лишь какой-то составной частью наших посиделок, чем-то по-своему талантливым, остроумным и рискованным, существовавшим как бы в придачу к основной жизни, той, что «днём». Днём – сценарий фильма «Государственный преступник» о наших доблестных чекистах, был у Галича и такой, а вечерами – «эти песенки». Что-то тут смущало. Когда он пел про Колыму, меня передёргивало. Вот за этим столиком, за бутылкой хорошего коньяка, в компании столичных интеллигентов, с пачкой «Мальборо» и – в замшевом пиджаке. Что-то здесь совсем не вязалось с телогрейкой зека. Пиджак, вероятно. Мешал пиджак».
Антисоветчиком Галича сделал член политбюро советской компартии Дмитрий Полянский. Этого партийного деятеля считали яростным защитником славянофилов. Известно, что он поддерживал автора романа «Тля» Ивана Шевцова. Но Полянский часто покровительствовал и либералам, например, Юрию Любимову. Он и дочь свою выдал замуж за актёра опальной Таганки – Ивана Дыховичного. Когда была свадьба, Дыховичный поставил магнитофонные записи Галича. Полянский, когда услышал песни, впал в ярость и дал в Союз писателей команду разобраться с крамольным писателем.
Заседание секретариата Московской писательской организации было назначено на 29 декабря 1971 года. Большинство литфункционеров проголосовало за исключение. Лишь четыре писателя – Валентин Катаев, Агния Барто, Алексей Арбузов и Александр Рекемчук предложили ограничиться строгим выговором. Об этом тут же стало известно первому секретарю Московского горкома КПСС Гришину. Он немедленно связался с Сергеем Наровчатовым и потребовал, чтобы все члены писательского секретариата единогласно проголосовали за исключение.
Через несколько дней после этой показательной порки Галич попал в больницу. «Это была какая-то очень старая больница, большущая палата, – вспоминала потом Елена Боннэр. – Там стояли большущие колонны, может быть – бывший зал. Между двух колонн как-то боком стояла его койка, я не могу сказать – кровать. Он был весь жёлто-серый… И у Саши был какой-то страх, мне кажется, он всегда боялся болезни».
В писательских кругах по-разному отнеслись к случившейся драме. Многие сочувствовали и искренне не понимали, за что Галич пострадал. Уж и не такие его песни были страшно крамольными. И совсем другую позицию заняла Лидия Чуковская. После встречи с И.Грековой она 13 апреля 1972 года записала в своём дневнике:
«Рассказала мне о Галиче. Волосы становятся дыбом. Супруга у Кащенко – допилась до белой горячки. Сам он в больнице сердечной. Мучается от того, что не дают курить. Есть подозрение (у Е.С.), что он – морфинист, т.е. привык жить на промидоле, который был ему когда-то прописан…
Прав был Герцен, что возмездие в жизни – не возмездие, а результат, последовательный вывод.
Галич был женат 30 лет на пошлячке, требовавшей тряпок.
Чтобы поставлять их себе и ей, писал, что прикажут, для театра.
Получал большие деньги.
Потом вдруг запел – вопреки приказанию.
Но жизнь, созданная им раньше и пошлая баба рядом, и болезнь, и привычки, и «свет», и алкоголь не дали остаться на высоте этой песни.
Он сошёлся с хорошей бескорыстной женщиной, она родила сына – он её бросил и не взглянул на ребёнка.
И вот последствия: за песни – исключили из Союза писателей и из Союза кинематографистов; инфаркт…».
В феврале 1973 года умерла Софья Михнова-Войтенко. Лидию Чуковскую до глубины души поразило, что в день смерти матери своего сына Галич пел на дне рождения у жены Сахарова. В писательских кругах тогда говорили, будто Галич полностью попал в руки Ольги Ивинской, которая увидела в писателе чуть ли не наследника поэтической традиции Бориса Пастернака (а может, она чисто по-женски хотела, чтобы Галич заменил ей Пастернака).
Известно, что Галич в трудное для него время не раз предпринимал попытки встретиться с Александром Солженицыным. Но автор «Одного дня Ивана Денисовича» ни на какие контакты с песенником не шёл. Случайно ли это? Ведь по идее Солженицын должен был как минимум сочувствовать опальному литератору. Взяла же крамольного поэта под свою опеку семья академика Сахарова. Скорей всего, Солженицын не верил в искренность Галича. Возможно, он не мог простить Галичу «Поэму о Сталине» (особенно песню о Рождестве). Уже на склоне лет Солженицын отмечал, что в этой поэме Галич «безвкусно переплёл Сталина и Христа, сочинил свою агностическую формулу, свои воистину знаменитые, затрёпанные потом в цитатах и столько вреда принёсшие строки» (А.Солженицын. Двести лет вместе. Том 2. М., 2002). А Солженицын, напомним, очень редко ошибался в людях.
После истории с исключением из Союза писателей Галич под влиянием Александра Меня потянулся к вере. Он даже крестился. Но жизнь легче не стала. К лету 1974 года у него окончательно окрепли мысли об эмиграции, он только ещё сомневался, брать ли ему с собой жену или оставить её в Москве, но потом решил, что надо уезжать вместе. И 25 июня Галич через Вену отправился в Осло. Позже он из Норвегии перебрался в Мюнхен, где его взяли на радиостанцию «Свобода». Но последним пристанищем писателя стал Париж.
Однако эмиграция приняла Галича без объятий. Его песни на Западе оказались никому не понятны. «Когда его приглашали в дома старых эмигрантов, – свидетельствовал Игорь Голомитов, – он как-то стеснялся некоторые песни петь вообще, из каких-то выкидывал какие-то слова, которые могли бы шокировать эту публику. И чувствовал себя совершенно не в своей тарелке. Он ведь привык петь в своей компании, когда люди отвечают эмоционально».
Галич надеялся, что его эмиграция не будет вечной. Он писал: «Когда я вернусь, я пойду в тот единственный дом, / Где с куполом синим не властно соперничать надо, / И ладана запах, как запах приютского хлеба, / Ударит меня и заплещется в сердце моём». Жена продолжала по-страшному пить. Однажды Галич не вытерпел и положил её в дорогую мюнхенскую клинику, а сам закрутил роман с ресторанной певичкой Миррой Мирник. На какое-то время это его успокоило.
Конец Галича был трагичен. По официальной версии он погиб 15 декабря 1977 года в своей парижской квартире, когда включал в розетку вилку от нового телевизора.
Когда это трагическое известие дошло до Москвы, Нагибин записал в своём дневнике: «Что там ни говори, но Саша спел свою песню. Ему сказочно повезло. Он был пижон, внешний человек, с блеском и обаянием, актёр до мозга костей, эстрадник, а сыграть ему пришлось почти что короля Лира – предательство близких, гонения, изгнание… Он оказался на высоте и в этой роли. И получил славу, успех, деньги, репутацию печальника за страждущий народ, смелого борца, да и весь мир в придачу. Народа он не знал и не любил, борцом не был по всей своей слабой, изнеженной в пороках натуре, его вынесло наверх неутолённое тщеславие. Если б ему повезло с театром, если б его пьески шли, он плевал бы с высокой горы на всякие свободолюбивые затеи. Он прожил бы пошлую жизнь какого-нибудь Ласкина. Но ему сделали высокую судьбу. Всё-таки это невероятно. Он запел от тщеславной обиды, а выпелся в мировые менестрели. А ведь песни его примечательны лишь интонацией и остроумием, музыкально они – ноль, исполнение однообразное и крайне бедное. А вот поди ж ты!.. И всё же смелость была, и упорство было – характер! – а ведь человек больной, надорванный пьянством, наркотиками, страшной Анькой. Он молодец, вышел на большую сцену и сыграл, не оробел».
Спустя несколько лет странным образом погибла и вторая жена Галича. Следствие установило, что она курила в постели и будто бы затлело нейлоновое одеяло. Но можно ли верить в эту версию? Ведь балкон в квартире был открыт.
Уже в 1992 году в России впервые вышла солидная книга стихов Галича и воспоминаний о нём «Заклинание Добра и Зла». Либералы тут же продолжили лепить из писателя икону. Но те, кто ещё не разучились понимать поэзию, всё поняли и взгрустнули. «Посмотрела книжку Галича и о нём, – констатировала 8 августа 1993 года в своём дневнике Лидия Чуковская. – Удивительно, как он потерял всё вместе с языком. Ведь и здесь хороши были у него главным образом «бытовые песни» (что и почувствовал и чем и заинтересовался К[орней] И[ванович]): «Леночка», «Тонечка» – новизна вульгарности или в других случаях пошлости. «Вся в тюле и в панбархате в зал Леночка вошла» (идеал пошляка). Неграмотности – всеобщие – «Пожалте, Ле Потапова, в ЦК КПСС»; «Из Ке Ге бе», «Дал упаковочку // У него получился инфаркт»; «Создают персональный уют»… Чуть только исчезает это («У папи у его») – исчезает всё. Его «Балладу о Корчаке» невозможно читать <…> Галич был человек плохой, истасканный по театральным интригам и бабам, загубивший прекрасную женщину (не Нюшку), бросивший своего ребёнка. Чуток к слову до гениальности и музыкальный…».
Да, Галич весь был соткан из противоречий: гениальность в нём легко уживалась со всеми мерзостями. И на икону он никак уж не походил.
Вячеслав ОГРЫЗКО
Откровенно говоря, ничего более гнусного и прошлого читать не доводилось. Каким бы человеком не был Александр Галич, но его песни остались и вовсе не благодаря биографии и преследованию со стороны “советской власти”. Хотя сама эта власть в силу тупости своих представителей могла держаться только на страхе и подавлении всего и вся. Не было бы этого, не понадобился и Галич со своими произведениями: по крайней мере, с многими из них. В конце-то концов тот режим ” сдался”, а вот песни А.Г. остались и их поют (в частности, на недавнем Концерте Екатерина Гусева замечательно исполнила “Тонечку”.
Что вы нашли гнусного и пошлого в опубликованном? Оценки Нагибина и Чуковской, Гребнева? Это были люди, лично знавшие Галича и судившие о нем не только по песням
Кажется пошлой и избыточной информация, не затрагивающая чисто литературных моментов: сплетни, пересказы, муссирование пьянства и тд и тп. Это всё неинтересно.
Галич не был антисоветчиком. Собственно его высылка из СССР была глупостью ЦК КПСС, КГБ и лично товарища Ю.В. Андропова. Помнится в 1922 году ещё самый человечный человек В.И.Ленин выслал из страны целый ” философский пароход” и что? Галич – это полная неспособность советских чиновников решать идеологические проблемы в СССР.
Галича никто не высылал. Он сам уехал. То ли остался в Норвегии, то ли уехал по израильской визе. Антисоветчиком он не был, когда писал сценарии к советским фильмам “Вас вызывает Таймыр” или “Пароход зовут “Орленок”, или “Верные друзья”. А когда передал книгу в “Посев” и там напечатался, то стал. Был членом диссидентского комитета.
Советский, антисоветский, – никакой разницы нет.
Судить Поэта нужно только по текстам. Если эти тексты переживут века, – значит, это был Поэт.
Впрочем, в случае Галича, это ни разу не Поэт. Но это – безусловно, Бард.
Бард Галич пройдет сквозь века. Как и Барды Высоцкий, Окуджава…
Только не надо называть их Поэтами. Стихи этих Бардов невозможно читать глазами, – тошнит.
Не голодал, не “холодал”, вообще не бедствовал. Скакого глуза его жалеть?
С чего-то вдруг вспомнили Галича? Кому он сейчас нужен? Разве что старичкам, чтобы вспомнить молодость. Уйдут старички и забудутся все эти барды, которые пели про лагеря и Колыму, а сами жили по уши в роскоши и мотались и уматывали за границу. Они все были насквозь лживые: пели про одно, а жили по-другому. Они обманщики.
Кто помнит этого Галича, кроме престарелых кухонных совковых диссидентов? Остались милые и очаровательные фильмы по его сценариям, и то хорошо.
Леонид Гадай не любил вспоминать свой первый полнометражный художественный фильм “Трижды воскресший”. Фильм был абсолютно бездарный. Типичная “агитка”. Не комедия, не цветной, хотя съёмки проходили летом в моём родном Хвалынске на Волге, в красивейших местах. Автор сценария Александр Галич, главную роль “комсомольской богини” играла Алла Ларионова. Сюжет: ржавеющий на берегу пароходик комсомольцы 1960 года решили отремонтировать и снова спустить на воду. Ведь этот пароходик участвовал в двух войнах! Решили – сделали. Конец фильма! Недавно нашёл фильм в интернете. Жаль было Гайдая, Ларионову, Волгу, покрашенные серой краской небеса с облаками, меловые горы, сосны на холмах… А Галича я не пожалел: такую чушь сочинил!