«чёрный квадрат» Константина Кедрова

№ 2009 / 23, 23.02.2015

Если кому-то кажется забор солёным, «Лунная соната» голубой, шар кубическим, имеет ли он право делиться СВОИМ восприятием с другими? Да, конечно.

Если кому-то кажется забор солёным, «Лунная соната» голубой, шар кубическим, имеет ли он право делиться СВОИМ восприятием с другими? Да, конечно. А если кому-то забавно конструировать из слов анаграммы и палиндромы, вправе ли он объявлять это поэзией? Вольному воля. От поэзии не убудет. Ведь не убавилось Фета от его хрестоматийного «А роза упала на лапу Азора». Осталось его словесной игрой.

В 2000-х годах через «Литературную Россию» открыл для себя поэта Константина Кедрова (какое благозвучное имя! – что и Дмитрий Кедрин). Знакомство началось с обширной, на газетную полосу, подборки палиндромов. Далее, из частых публикаций в «ЛР», узнал, что Кедров 1942 года рождения, в поэтических кругах с 60-х годов, друг А.Вознесенского, преподавал (или преподаёт?) в Литинституте. В общем, фигура значимая. Но у меня, на удивление рассудку, росло и росло внутреннее раздражение к нему, пока не остановилось на устойчивом неприятии. С чего бы это?

Перечитал немногие случайно сохранившиеся у меня публикации Кедрова («ЛР», №№ 2388, 2400, 2406) и начал понимать, с чего. Причин обнаружилось несколько.

Во-первых, автор всюду, по поводу и без, вкрапляет в тексты выборочно-выигрышные напоминания о себе и своих стихах. О себе – как о рыцаре поэзии. О стихах: на его сайте в интернете 15 тыс. читателей. Неплохо! «Меня нисколько не смущала перекличка (А.Парщикова. – В.Н.) с моим морем: «Море велосипедных колёс, / велосипедное море колёс». Или: «Прошу прощения, что рядом с ушедшими в вечность пристрою своё погружение в любовь и Чёрное море: «Погружаюсь в море осторожно. / Можно, можно, можно, можно, можно…». Постоянно как бы между прочим подчёркивает своё представительство на встречах, или членство в жюри: «Я этот вечер вёл», «Дока мы с Кириллом Ковальджи долбели в жюри над стихами пятидесяти авторов…», свои отношения накоротке с Вознесенским, Пановым, с сокурсницей Лидией Григорьевой, прибывшей и з Л о н д о н а, с бывшей киевлянкой Лесей Тышковской, прибывшей и з П а р и ж а (разрядка моя. – В.Н.). Или такие, пусть и с налётом иронии, фразы: «Даже Кедров ни разу не примерил белый хитон», «Но ведь я ещё вижу тень киммерийского всадника… Я вижу, а другие не видят». Это, взгляни хоть как, – самореклама.

Далее. Дважды я споткнулся об историческую ложь. «При Борисе Годунове отменили право крестьян переходить к другому барину, осуществлявшееся осенью, в Юрьев день. Так началось крепостное право…» Нет, не так. Упомянутый статус Юрьеву дню придал «Судебник» 1497 года, значит, крепостное право тогда уже было. Отменено вот такое послабление крестьянам в царствование Фёдора Иоанновича (правда, при фактическом правлении Годунова), а законодательное оформление крепостному праву дало «Соборное уложение» 1649 года.

Вторая ложь: «Помню голодный советский Коктебель 1977 года. Из писательской столовой выходит Лев Ошанин с аппетитной пышной булочкой к полднику. К нему бросается полная дама с горящим взором: «Где, где вы это купили?!» (Кстати, откуда в «голодном советском» полная дама? Опухла от голода, что ли? – В.Н.) «Это только для писателей», – гордо отвечает пиит, шествуя с булочкой мимо толпы «дикарей». Здесь всё утрировано. Несмотря на искусственный тотальный дефицит в последние советские десятилетия, голодных 70-х у нас не было. Вдобавок люди в этом необязательном эпизоде представлены идиотами. И если первая ложь, вероятно, допущена по небрежности, то вторая – конъюнктурно-политическая. Расчётливее и опаснее.

Сегодня у российских либерал-демократов отсутствие притеснений от советского режима – признак неполноценности. У Кедрова с этим всё в порядке. «Может, уже тогда, – сообщает он, – завели они на меня дело «Лесник»? Дровосеки лубянские». «Сейчас приходится только удивляться, как при такой ситуации… я продержался на кафедре аж до 1986 года». «Я сидел и с интересом изучал папку компромата на себя, найденную на столе. Там была записка, где дрожащей старческой рукой ректора Пименова перечислялись мои преступления…» (Удивляет услужливость ректора Пименова: оставил папку на столе.)

Не осуждение, но возражения вызвали у меня и симпатии Кедрова к масонству. Он пишет: «…причастность поэтов к масонским ложам – вымаранная страница русской истории. Масонство Пушкина и Блока замалчивается до сих пор… Масонство Волошина было почему-то ещё большей тайной…» Что ж, это факты. Но далее: «Серьёзной науке заткнули рот советской цензурой, а тему масонства отдали на откуп дилетантам-политиканам, сочиняющим страшные байки о масонах и сионистах, захвативших Россию». Во-первых, дилетанты-политиканы как раз ничего не сочиняют – они молчат о масонах. Во-вторых, я доверяю не мнению Кедрова о «страшных байках», а научным трудам Дугласа Рида «Спор о Сионе», Александра Селянинова «Тайная сила масонства», Генри Форда «Международное еврейство». Если выдавать на-гора, на обозрение общественности, то всё: и кедровское мнение, и эти труды. Но их, как прежде, наши «плюралисты» – распорядители СМИ замалчивают.

Ну и ещё одна, наиболее значимая причина неприятия. Если Константину Кедрову, по условиям объективности, истина дороже пристрастий, то зачем делать заявления, что футуризм – величайшее движение XX столетия? Не «величайшее», а «одно из». Ибо автором (да и никем) не доказано абсолютное превосходство его над десятком других «измов». То же и с метаметафоризмом. Русскому слуху он чужд, не волнует, не возвышает, лишь голова болит от головоломок. Однако «если звёзды зажигаются…». Не от придури, а от природы Велимир Хлебников писал как Велимир Хлебников. Но, следует заметить, он от «Кони, топот, инок» и «То чурахарь, то чарахарь» в 1913 году пришёл к «Точит деревья и тихо течёт / В синих рябинах вода. / Ветер бросает нечет и чёт, / Тихо стоят невода…» в 1919-м, и можно догадаться, куда бы пошёл далее, поживи он ещё. Кедров же и в 66 лет стоит на экспериментах, переставших быть таковыми, на перевертнях, «заумях», мета-мета, и нет в этом стоянии его собственного новаторства. Может быть, новый термин «заборзайцы 21-го века»? Но и это от вознесенковского стиха на заборе: «ЗАБОРЗАЯЦ».

Понимаю, что нелепо отказывать человеку в его сущности, мировидении, стиле мышления и изложения мыслей. Это его личная неприкосновенная собственность. Но, публикуясь, автор претендует на роль моего собеседника, причём активного, его слово обращено ко мне, читателю, и потому стиль его мышления касается уже нас обоих. Вот я – один из нас – читаю:

Квитанция которую я получил полыхает закатом там солнечная печать Надо доверять только вечности по субботам всё остальное время лучше не доверять Неостановленная кровь обратно не принимается ДООС – Добровольное Общество Охраны Стрекоз,

и перед этой головоломкой со старорусским бесточием, перед этим ДООСом стою как перед «Чёрным квадратом» Казимира Малевича (1913 г.) и всё более смизириваюсь (по Лескову) во мнении о себе: нет, я не из круга избранных (кем?), я ничего не понимаю. Наконец говорю: ну зачем же так уничижаться, ведь это не для понимания. ДООС и «стрекозабочки» – для стрекозабочек, а для меня то, где «…всё на русском языке». Кедров не мой, он для меня – немой.

Владимир НОСКОВ,
с. БЕЛОНОСОВО,
Челябинская обл.