В то время я гостила на земле…
№ 2009 / 36, 23.02.2015
Все гостят – «пребывая в печали», как заметил Гёте, – но только у Ахматовой эта величественная интонация – небожительницы. Конечно, она мифологизировала свою судьбу. По уверениям Надежды Мандельштам, она даже не писала писем
 |
| Анна АХМАТОВА |
Все гостят – «пребывая в печали», как заметил Гёте, – но только у Ахматовой эта величественная интонация – небожительницы. Конечно, она мифологизировала свою судьбу. По уверениям Надежды Мандельштам, она даже не писала писем, отделываясь записочками, – чтобы невзначай не раскрыться, не повредить посмертной славе, в коей ничуть не сомневалась, полагая свою Музу общей с самим Дантом. (И в этом – полная противоположность Цветаевой!)
Из двенадцати гениальных, поистине великих поэтов Серебряного века она, вроде бы самая хрупкая и незащищённая, пережила всех, хотя большинство было моложе её, а некоторые, как Заболоцкий, годились ей в сыновья. Тут-то, под конец жизни, и настигла её небывалая слава: юное племя поэтов шестидесятых годов покорила царственная осанка её жеста и слова. «Бога не было. Ахматова на земле тогда была» – вот до чего доходило (Владимир Корнилов, «Анне Ахматовой»,1961).
Не мудрено, что с перестройкой, когда водопадом хлынули тексты из тайников и заначек, случился настоящий ахматовский бум. Имлийское «Наследие» зарядило серию «Ахматовских чтений», появились аналитические книги Р.Тименчика, Б.Каца, В.Дементьева (особенно памятна проникновенная «Музыка «Поэмы без героя» Анны Ахматовой» Инны Лиснянской, изданная непредставимым теперь десятитысячным тиражом); вышли мемуары Анатолия Наймана и других «ахматовских сирот» или «вдов», как их, подтрунивая, называли; напечатаны были трёхтомные «Записки об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской; из под спуда извлечена была и мемуарная повесть о ней Михаила Зенкевича («Мужицкий сфинкс»), одного из «младших», то есть второго ряда акмеистов.
Ныне мы переживаем второй всплеск издательского внимания к Анне Ахматовой. В течение одного года вышли четыре во многих отношениях примечательные книги о ней.
Поначалу появилась сенсационная «Анти-Ахматова» Т.Катаевой. Напечатана книга была в Минске: то ли в России не нашлось издателя, то ли автору самой захотелось держаться «от греха подальше». Но грех все равно был замечен и – в иных случаях яростно – изобличён. Сразу вспомнилось, как двадцать лет назад досталось на орехи Синявскому за его (безобидные, в общем-то) «Прогулки с Пушкиным». Но культ у нас в крови, наших кумиров не замай, всякие там объективистские «без глянца» плохо у нас проходят. Хотя всем известно, что «Анна всея Руси» дама была куда как сложная, даже своего «Эккермана» Лидию Чуковскую отлучала, капризничая, на годы, а собственного сына обрекла в детстве на бежецкую ссылку, чего тот так и не смог ей простить до конца жизни. Вот составительница этого документального компендиума и сосредоточилась на всяких «дамских хитросплетениях» души и жизненной, а також творческой стратегии своей героини – то есть в данном случае скорее подсудимой. А на девять десятых это именно что документы – письма, записки, воспоминания. Прокомментированные, правда, с однобокой, ядовитой пристрастностью. И, разумеется, не всегда справедливо. Вот, скажем, заметное охлаждение отношений Ахматовой и Пастернака в последние годы жизни нобелевского лауреата Катаева объясняет трусостью «скорбной вдовы» Гумилёва: испугалась, де, что грозное внимание «органов» перекинется и на неё. Это в семьдесят-то лет, после сорока лет, проведенных под колпаком у этих самых государственных служб? Не естественнее ли предположить, что Ахматова попросту ревновала к славе коллеги, полагая, что сама заслуживает этой самой «нобелевки» уж никак не меньше. Ведь славолюбие было доминантой её характера, а вовсе не страх, к которому она за свою долгую жизнь вполне притерпелась – иначе не выжила бы. А всякого рода «бабских» штучек в ней, конечно же, было преизрядно; читать о них местами даже интересно, как интересен всякий, документально обоснованный психологический роман. Знала о них и сама Ахматова, сказавшая: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…». Но растут-то стихи – причем из числа самых совершенных, написанных когда-либо по-русски. Об этом, главном, в книге Катаевой ни слова.
Не без иронии – но и вполне снисходительно – пишет о слабостях своей великой подруги и Надежда Мандельштам, вдова другого лидера акмеизма. Ее обстоятельные и, как всегда, умные записки «Об Ахматовой» недавно снова опубликовал П.Нерлер. Снова – потому что двумя годами раньше они вошли в так называемую «Третью книгу» Надежды Мандельштам, подготовленную Ю.Фрейдиным. В предисловии к своему изданию Нерлер сетует, что тот, фрейдинский, вариант «дан по нашему источнику, но без нашего согласия». У них, публикаторов, собственная гордость («гордыня»), сколько-нибудь серьезный литературоведческий мир давно язвит на их счёт – будто своим «правом первой ночи» они дорожат куда больше авторов, тексты которых издают.
Записки Н.Мандельштам об Анне Ахматовой отпочковались в своё время от «Второй книги» её воспоминаний и давно ходили в там- и сам-издате, снискав заслуженное признание и у самых взыскательных авторитетов. Это их за ночь, «одним дыхом» прочёл в свое время Александр Твардовский. Это в связи с ними сказал Варлам Шаламов: «У автора рукописи есть религия – это поэзия, искусство». (Не отсюда ли и своеобразное «боговидение» Корнилова, которому мало показалось увидеть в Ахматовой государыню, вторую Екатерину Великую, с которой сравнивали её другие прочие шестидесятники.)
И всё-таки самостоятельного суждения читателю следовало бы помнить, что любой мемуарист в чем-то лжёт, как всякий свидетель. То есть всё видит со своей колокольни. Иногда бытовые впечатления мешают объективной оценке того или иного явления или лица. Так, следуя настойчивым указаниям Ахматовой на особую, главенствующую роль сплоченной будто бы группы акмеистов в русской поэзии двадцатого века, мемуаристка приплетает к этой группе и Сергея Городецкого, немало поплутавшего по группам в поисках хоть какого-нибудь лирического «я», и даже Владимира Нарбута, который, если хоть сколько-нибудь внимательно его прочесть, куда ближе был к каким-нибудь витиевато закрученным «эго-футуристам» вокруг Пастернака, чем к провозгласившим декартову «клярте» (ясность) «адамистам». К тому же, сталкиваясь по издательским делам с коммерчески-большевистским цинизмом Нарбута, она невольно принизила и его поэтическое значение, назвав «шестым» в ряду акмеистов, поставив, таким образом, не только после Мандельштама, Ахматовой, Гумилёва, но и ниже Городецкого и Зенкевича.
Увы, только после смерти автора увидела свет книга «Анна Ахматова» Светланы Коваленко в серии «ЖЗЛ». Всю жизнь проработавшая в ИМЛИ исследовательница долгие годы посвятила изучению творчества Ахматовой. Это она была ответственным редактором упомянутых «Ахматовских чтений». Это ей принадлежал текстологически безупречный опыт реконструкции текста «Поэмы без героя», изданный в 2004 году питерским издательством «Росток» под названием «Петербургские сны Анны Ахматовой» И в своей жэзээловской биографии поэтессы С.Коваленко строго придерживает проверенных фактов, опирается на наиболее убедительные, с её точки зрения, интерпретации. Это по-своему классический литературоведческий труд, обращённый, правда, более к специалистам, чем к «широкому» читателю популярной серии. Некоторая, свойственная учёному цеху, натужность письма вряд ли позволит книге стать бестселлером.
А вот почти одновременно вышедшая (в издательстве АСТ) книга Аллы Марченко на роль бестселлера, скорее всего, обречена. И дело не только и не столько в том, что эта книга построена как детектив, вся интрига которого – в распутывании, обнажении тайн и умолчаний, неизбежно сопутствующих лирическим излияниям интимного свойства. Хотя и как мастер сюжета известная эссеистка предстаёт во всём блеске. Важнее другое – это проза, и проза превосходная. «Ахматова: жизнь» Аллы Марченко – словно синтез всего наиболее привлекательного всех трёх вышепредставленных книг: она не чурается «сора», хотя и не смакует его, как Т.Катаева, она умна и афористична, хотя и лишена безапелляционности Н.Мандельштам, она исчерпывающе владеет материалом, хотя и нигде не бывает нудновата, как творение С.Коваленко.
Конечно, есть некий моральный риск или сомнительность в том, чтобы пытаться узнать всю подноготную о любимом поэте. В конце концов, литература – это выжимка всего лучшего из человека. На донышке-то после этой выжимки остаётся немало дряни. Всем памятно и грозное предупреждение Пушкина: не копайтесь, мол, в грязном белье великого человека, не надейтесь, что он так же подл и низок, как вы. Как в воду, кстати, смотрел – если вспомнить об издержках «народной пушкинистики». Алла Марченко об этих опасностях знает. И зовёт себе в союзницы саму Ахматову, которая «в своих пушкинских расследованиях с расхожими табу ничуть не считается. А кроме того, работая с пушкинскими документами, А.А. на своём опыте убедилась: нет ничего тайного, которое в конце концов не стало бы явным, и этого не надо бояться, ибо на суде истории «в оценке поздней оправдан будет каждый час»».
Книга Марченко как-то совершенно естественно и незатруднённо вплетает в свою ткань и элементы беллетристики: поток сознания героев повествования, выдуманные, конечно же, диалоги главной его героини с родными, с Гумилёвым и другими её мужьями и не-мужьями. Подобные «придумки» в серьезных биографиях часто бывают до неприличия неуклюжими, но под пером Марченко они ничуть не выбиваются из повествовательного потока – вкус и литературная сноровка автора всякий раз оказываются на высоте. В очередной раз приходится порадоваться за наших испытанных эссеистов, у которых немало чему могут поучиться и иные «профессиональные» прозаики.
«Мне кажется, я подберу слова, похожие на вашу первозданность»,- писал Борис Пастернак в стихотворении, обращённом к Анне Ахматовой. Эти слова могут быть девизом и всякого пишущего о великих поэтах. Всякому хочется ведь поделиться своим восприятием их творений – подобрать соответствующие слова. А подбор этих слов, как всегда, многое говорит нам не только о поэтах, но и о тех, кто о них пишет. Четыре книги об Анне Ахматовой тому подтверждение.
Юрий АРХИПОВ
Добавить комментарий