Гвалт такой, что мозг немеет

№ 2010 / 15, 23.02.2015

Жур­нал «Зна­мя» в чет­вёр­том но­ме­ре опуб­ли­ко­вал не­боль­шую по­весть Сер­гея Сам­со­но­ва «За­ра­за». Я бы, мо­жет быть, и не об­ра­тил бы вни­ма­ния на этот текст, ес­ли бы не да­ты его на­пи­са­ния – сен­тябрь 1999; ав­густ 2009.

ПИКОВАЯ ДАМА–2

Журнал «Знамя» в четвёртом номере опубликовал небольшую повесть Сергея Самсонова «Зараза». Я бы, может быть, и не обратил бы внимания на этот текст, если бы не даты его написания – сентябрь 1999; август 2009. «Ого! – удивился я. – Лев Толстой за десять лет «Войну и мир» написал с «Анной Карениной» вкупе, Шолохов – «Тихий Дон» и «Поднятую целину», а Самсонов – повесть «Зараза». Всенепременнейше должен быть шедевр». И начал читать.

«Смотри-ка, Пушкин!» – подумал я уже на втором предложении. Идея повести «Зараза» откровенно позаимствована из «Пиковой дамы». Главный герой повести – Герман Александрович Нарумов – гибрид Германна и конногвардейца Нарумова (у которого «однажды играли в карты»). Герман Нарумов, так же как пушкинский Германн, натура истинно романтическая: «у него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля», он игрок и мечтает сорвать куш, чтобы «упрочить свою независимость».

В «Пиковой даме» Германн, получив в наследство «маленький капитал», «не касался и процентов, жил одним жалованьем, не позволял себе малейшей прихоти», а затем, под влиянием рассказа Томского, поставил всё на три карты.

У Самсонова Герман совмещает «две должности в ведущем госпитале… возится со стажёрами», а по выходным подрабатывает грузчиком, снимает всё с двух сберкнижек, чтобы однажды выиграть на скачках.

В обеих повестях герой находит способ «обмануть казино» – пушкинский Германн выведывает у старухи секрет трёх карт, а самсоновский Герман выпытывает у конюха Шилова, какая лошадь придёт первой. И там, и там герой добивается ответа на вопрос при помощи угроз (в «Пиковой даме» Германн пугает графиню пистолетом, в «Заразе» Герман сообщает Шилову подробности его смертельного диагноза) и становится виновником гибели информатора (старуха умирает от испуга, конюху «вышибает дух» ипподромная мафия).

И инженеру Германну, и нейрохирургу Герману на одном из этапов удаётся «обыграть казино», но вслед за этим Германн, потеряв все деньги, сходит с ума, а Герман Нарумов оказывается жертвой ограбления (с проломленным черепом, что вполне соотносимо с безумием). Есть в «Заразе» и аналог пушкинского Томского – Рубен (Кубик-Рубик).

Наконец, финал позаимствован почти дословно. У Пушкина после проигрыша Германна «Чекалинский снова стасовал карты: игра пошла своим чередом». У Самсонова «скот щиплет траву, мы жрём мясо, трава прожорливо опутывает нас. Игра идёт своим обыкновенным чередом, и белый беспощадный снег уже не тает на стекленеющих глазах отважной бесподобной твари, которая так яростно рвалась за тесные пределы благоразумно-осторожной нормы».

НЕЙРОГРУЗЧИК НАРУМОВ

В общем, источник «вдохновения» определён – «Пиковая дама» Пушкина. Она же должна быть и объектом ревности, то есть ревностной попытки превзойти оригинал. Увы, как только мы переходим от идеи к её воплощению, сходства заканчиваются и начинаются различия.

Пушкин, как известно, почти не допускал фактических ошибок в своих произведениях.

Самсонов ошибается едва ли не в каждом предложении. Тридцатилетний нейрохирург «Герман Александрович Нарумов проводит жизнь в привычном соприкосновении с человеческим страданием», «делая за день по три-четыре сложные операции» – аппендицит, и тот удаляют двадцать минут (не считая подготовительной части), а продолжительность сложных нейрохирургических операций стала сокращаться с 15–16 часов до 3–4 часов только в самые последние годы. К тому же плановые внутричерепные операции требуют серьёзной длительной подготовки, а четыре экстренных нейрохирургических операции за день во всей России могут быть только в Отделении неотложной нейрохирургии НИИ скорой помощи им. Склифосовского. Я уж не говорю о том, что никто не позволит даже ведущему хирургу в течение двенадцати часов ежедневно занимать операционную государственной клиники, а тридцатилетние ведущие хирурги ценятся буквально на вес золота. Всегда и везде.

Тем не менее Нарумов «работает, как вол, вскрывает, режет, шьёт; по выходным исправно разгружает баржи в Южном порту…» Где вы видели нейрохирурга, разгружающего баржи в порту? Лучше бы Самсонов написал о скрипаче-виртуозе, занимающемся боксом. Для тех, кто до сих пор не понял, поясняю: нейрохирург (так же как и скрипач-виртуоз) обязан беречь пальцы рук. Кроме того, после больших физических нагрузок, связанных с поднятием веса, наблюдается дрожание пальцев рук (тремор), что для нейрохирурга, скажем мягко, не очень допустимо.

Дома Нарумов «раскрывает общую тетрадь, чьи разграфлённые страницы исписаны именами античных богинь и испещрены каббалистическими вычислениями». Под именами античных богинь здесь подразумеваются кобылы, а под каббалистическими вычислениями – расчёты игрока. Вся беда только в том, что каббалистические вычисления делаются с помощью букв, а не цифр (причём букв еврейского алфавита). А если это была метафора, подразумевающая под «каббалистическим» нечто таинственное, непонятное, то метафора эта неуклюжая. Такие «оригинальные» метафоры, может быть, приемлемы в черновиках девятнадцатилетнего студента Литинститута, но в тексте тридцатилетнего финалиста «Национального бестселлера» эта «кабалистика» выглядит несколько диковато.

Доктор Нарумов вообще очень странный «доктор». Не помнит, что у его дочери аллергия на шоколад (гении, они все рассеянные), «ничтоже сумняшеся» спрашивает у пациентов по «полмиллиона в долг» и ловко управляет «ультразвуковым отсосом». Отсосы, кстати, бывают эндоскопические и хирургические, а ультразвуковая «штуковина», применяемая в нейрохирургии, называется «диссектор-аспиратор», но это мелочи, как, впрочем, и то, что в начале 90-х годов «ультразвуковой отсос» мог быть разве что в НИИ Склифосовского и НИИ Бурденко (если его вообще успели изобрести).

Параллельно Самсонов совершил открытие в наркологии и психиатрии: «Нарумов был бог… Нарумову нужна вот эта власть, и сравнение с наркоманом в предвкушении золотого укола здесь некорректно». Американский жаргонизм «золотой укол» означает смерть от передозировки, и предвкушать «золотой укол» может только аутонекрофил (но такого психического отклонения, кажется, не зафиксировано).

Одна из сцен повести «Зараза» вообще достойна Гомера с Гесиодом. Больной Шилов «взял Германа обеими ручищами за лацканы, встряхнул, едва ли от земли не отрывая, отшвырнул и прочь пошёл». Мощная сцена! Прямо какой-то «Геракл, отрывающий Атланта от земли». Особенно впечатляет, если в отличие от автора знать, что большинство жокеев росту «метр с кепкой» (при весе около пятидесяти килограммов), ну и помнить, что в самом начале повести сказано, что доктор Нарумов «рослый (сто девяносто см) и атлетично сложенный мужчина (девяносто килограммов мускулов, сухожилий и костей)».

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ – ПАРАЛЛЕЛЬНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

Время и место действия повести можно весьма условно определить как город Москва 90-х годов ХХ века.

С одной стороны, «на тротуарах вереницами… стоят торговцы и торговки… предлагают варёные джинсы, китайские кеды, сверкающие золотыми аппликациями свитера и кофточки, пёстрые юбки, цветные лосины, кофемолки, миксеры, японские двухкассетные магнитофоны… на обрывках картонных коробок лежат бруски свиного сала, поросячьи рульки, бисерящиеся инеем куски замороженной говядины…». Такое было только после указа Ельцина «О свободе торговли» и до введения ограничений на уличную торговлю. Начало 90-х подтверждается «невыпущением» Нарумова из Союза (ликвидированного в декабре 1991-ого года). Нарумову тридцать лет, закончить мединститут раньше двадцати четырёх он не мог, но он уже крутой хирург, которого не выпустили из Союза, следовательно, дело происходит в начале 90-х.

Оттуда же, из начала 90-х, и «брючата-«слаксы», и «браслет из-под зелёного или малинового обшлага», а также обувь «саламандр».

С другой стороны, Нарумов каторжно работает «для того, чтобы в итоге получить на десять-двадцать тысяч больше стремительно сжираемых инфляцией рублей», что переносит нас в нулевые годы ХХI века. Иначе придётся предположить, что Нарумов надрывался ради того, чтобы приработать на две бутылки пива (в середине 90-х бутылка пива стоила порядка 5000-6000 рублей).

С исчислением денежных сумм у Самсонова очень плохо. Нарумов берёт взаймы у трёх пациентов по полмиллиона (говоря при этом: «скупо мой труд государство оплачивает, а брать не наловчился как-то, да и не с кого брать – народ-то больше нищий все»), а затем сообщает жене, что однажды в кассе ипподрома «будет десять миллионов, десять, все нужные, все посвящённые люди вбросят в общий котёл огромные деньги». Но если десять миллионов – это такие «огромные деньги», что их должны вместе вбрасывать в общий котёл много «посвящённых людей», то полмиллиона, взятые в долг у нищих пациентов, выглядят слегка странновато. Разве только предположить, что Нарумов занимал неденоминированные российские рубли, а в кассу ипподрома вносили американские доллары.

В финале повести Нарумов, «обманув казино», увозит два кейса денег. Но десять миллионов долларов – это примерно двести килограмм, а десять миллионов неденоминированных рублей – чуть больше пятисот долларов. Единственный вариант предположить, что речь идёт о современных рублях (образца 1998 года), но тогда мы получаем какую-то смешную ипподромную «мафию», несколько месяцев подготавливающую махинацию ценой в два джипа.

Это, конечно, всё мелочи, но именно из мелочей и складывается то, что называется художественной правдой. Кто-то из братьев Стругацких однажды заметил: «Писать надо о том, что хорошо знаешь. Или о том, чего не знает никто». (То есть, если не можешь написать качественную повесть из российской жизни, перенеси действие в параллельную реальность.) Но что перед Самсоновым какие-то там Стругацкие? Он самого Пушкина берётся превзойти.

САМСОНОВ – РЕФОРМАТОР ЯЗЫКА

Читая нынешние толстые журналы, я заметил, что некоторые наши литераторы стремятся превзойти Пушкина не только в деле сочинительском, но и в реформировании русского литературного языка. Беда только в том, что «рефоматоры» русского языка не знают и им не владеют.

У Самсонова нейрохирург Нарумов «вскрывает», «режет» и «шьёт» («вскрывает» патологоанатом, а хирург «делает надрез» или «усекает» и «ушивает»), «в перерывах между ними [операциями] отправляя вспомогательные процедуры» (отправляют естественные надобности, да и то в просторечии, а процедуры врач прописывает).

Нарумов «атлетично сложенный мужчина» (вместо атлетически), оперирует «пресловутый IV мозговой желудочек» и носит «маренговый плащ» («маренго» – неизменяемое слово), дома Нарумов «поглядев из коридора на девчонку… приходит на кухню, неряшливо и быстро поглощает остывшую гречку или слипшиеся макароны, немного сдобренные уже мясной жижей из банки детского питания».

Жена Нарумова завязывает волосы в «узел Андромеды» (видимо, гибрид нити Ариадны и туманности Андромеды) и «четвёртый год щеголяет в единственных сапогах и демисезонном пальто» (слово «щеголяет», кажется, должно обозначить авторскую иронию).

Помимо атлетично сложенного Нарумова, заражённого «порнографическим каким-то безобразием» от кобылы дочери Афродиты, в «Заразе» мы имеем такие жемчуга красноречия, как: «двадцать тысяч… сжираемых инфляцией рублей» (надо: пожираемых), «два первых месяца спустя» и «блюдущую себя кобылу». «Обратная тяга» сравнивается с «возвратным онемением», следом являются «обожравшиеся бешеным успехом коммерсанты», «наездники в двуцветных пёстрых куртках», и вершина самсоновских творческих потуг: «двуногий, высший млекопитающий нейрохирург» (?!).

«Соперником» млекопитающего нейрохирурга является «коренастый, плотный старик в костюме-тройке из хорошей шерсти, с подстриженными первоклассным куафером волосами цвета соли с перцем, с высоким, чудовищно выпуклым лбом, как будто деформированным внешними давлениями и внутренними напряжениями, и с резкими чертами грубоватого брыластого лица, которое пугало своей неподвижностью» – то есть гидроцефал с отвисшими губами, пегий с проседью и, кажется, с перхотью.

На этом фоне образцы дурного вкуса вроде чувственной тяги «к своей, пленительных обводов и взрывного темперамента, «Тойоте», нежности «к старому, пронзительно-нелепому и жалкому, на ладан дышащему «Запорожцу» и обмена «солёным потом и любовной жижей» с женой смотрятся почти как постмодернистские опыты.

Есть в повести и реальные шедевры. Например, эпическое описание Германа, у которого нет «ни слабостей, ни маний, хотя бы заурядных, какие есть у каждого мужчины», хотя когда надо, он «предаётся злачной жизни, лианы льнущих профурсеток сбрасывая с плеч». Речь Нарумова к Шилову («Стой, Шилов /, дело до тебя… / Да ну не надо! / Тебя весь ипподром / в анфас и профиль. / Ты – Шилов, ты!», «Ты был наездник, / лучший, / ты на Мирабели…») – это просто упражнение по риторике.

А когда я прочёл, как шпионы ипподромной мафии, «расспросами себя не утруждая, сноровисто и деловито из парня выбивают дух», я вспомнил убиение Гектора Ахиллом.

В общем, как пишет сам Самсонов, в повести «гвалт такой, что мозг немеет».

Зачем «Знамя» печатает откровенно слабый текст (ещё и переполненный ляпами)? Честно говоря, я не знаю. Может быть, Елена Холмогорова и Сергей Чупринин задумали подивить читателей повестью «под Пушкина». Так надо было хотя бы прочитать этот опус дальше второго абзаца, а то, право слово, даже неловко сообщать этим уважаемым людям, что тиснули-то они графоманскую историю из жизни брыластых гидроцефалов, обменивающихся «любовными жижами».

Александр ТИТКОВ