Время вперёд! Смелые идут в «новый реализм»

№ 2015 / 15, 24.04.2015, автор: Андрей РУДАЛЁВ (г. Северодвинск)

В последнее время немного поутихли разговоры о «новом реализме», которые широко велись в «нулевые». Порешили на том, что это был период самоидентификации и становления литераторов, заявивших о себе в начале нового века. Определённая вывеска, под которой они скучковались, после набрали силы в оранжерейных условиях, далее разбежались кто куда. Направление провалилось и не сложилось. Новый век уже перестал восприниматься таким уж новым, да и вообще всё новое перешло в разряд подозрительного и сомнительного, если это не рекламный продукт. Акцент на «новом» якобы был формой традиционной самопрезентации литераторов, «жёлтой кофты» наподобие призыва «сбросить с парохода современности» и не более. После заматерели и об этих детских забавах перестали вспоминать.

Но так ли это? Симптом ли это переходного возраста, как подростковые угри?..

Напомним, одной из отправных точек «нового реализма» явился манифест Сергея Шаргунова «Отрицание траура», где он заявляет о новой литературной тенденции.

Шаргунов тогда сказал о том, что средний человек «значительней и интересней любых самых бесподобных текстов». Сказал это в тот момент, когда этот униженный и растоптанный «средний человек» вообще перестал кого-либо интересовать.

Сказал, что главное достоинство писателя: знание о жизни и смерти, ощущение «силы слова» и прочувствование «дыхания красоты». Поэтому «инкрустирование в свою среду», подключение к пульсу мироздания, транслирование, отображение его, должно прийти на смену постмодернистской пародии, игре. Нужен свежий взгляд на мир, который бы находил высокохудожественное в простых вещах, в таких как: «чёткость зябкой зари, близость к природе, к наивным следам коз и собак на глине, полным воды и небес, худоба, почти растворение…»

Шаргунов писал о «новом ренессансе», поколении аналогичном Серебряному веку, которое сильно своей полнотой, пёстрым многообразием, где ушли на второй план идеологические противоречия: славянофилов – западников, либералов – патриотов. Настоящее искусство – симфонично, поэтому и возвращается «ритмичность, ясность, лаконичность». Практически всё то же, что в своё время Николай Гумилёв увидел в акмеизме.

С другой стороны – постмодерн, «идеологические кандалы», а также стиль, ставший спекулятивным критерием, по которому «качественная», но неудобоваримая проза, к которой средний читатель остаётся глух, становится мандатом на прохождение в узкий круг причастных к серьёзной литературе.

Как писал в своём манифесте Сергей Шаргунов: «Искусство – цветущий беспрепятственно и дико куст, где и шип зла, и яркий цветок, и бледный листок». Этот дикий куст и есть мерило эстетического. Другой вариант – это когда садовник искусственно очерчивает его контуры и подгоняет под нужный формат, делая несвободным, проектным и геометричным или пытается поэкспериментировать с генетикой.

Он также писал, что «серьёзная литература больше не нужна народу», она «обречена на локальность» и существование в резервации. «Серьёзная литература» – это самозамкнутая литература, живущая в собственном герметичном пространстве. Искусство же принадлежит народу и в свою очередь народ – искусству. Поэтому нужны открытые формы этого диалога. Или мы будем лишь пассивно констатировать факт, что стали меньше читать, и сама литература не играет никакой роли в жизни общества?..

Именно тогда Шаргунов заявил, что «грядёт новый реализм», который в силах преобразить измельчавшую имитационную литературу, ведь «реализм, нескончаемо обновляясь вместе с самой реальностью, остаётся волшебно моложе постмодернизма». Реализм – вечный двигатель литературы, каждый раз выводящий её из тупиков.

Шаргунов повторяет заклинание «новый реализм». И эпитет «новый» здесь, конечно же, не указание на то, что грядёт нечто совершенно ранее не виданное. «Новый реализм» – не что-то преходящее, не группа и не течение, не формула, а постоянно обновляющийся процесс отечественной культурной традиции. Через него мир и литература, в частности, делает заявку на своё преображение, изменение. И именно тогда, в начале нового века было сильно вожделение о новом.
Новом изменённом исправленном мире, пришедшем на смену пустыне девяностых. Новом человеке, который бы заменил блуждающего крайне индивидуализированного субъекта с лозунгом «человек человеку волк». Новом реализме, который должен сменить искусственную пластмассовую литературу, выродившуюся в глум-пародию. Этот запрос на новое силён и сейчас. На преображение погрузившейся было в сон реальности, на поиск целеполагания, что подменяют иллюзией модернизации.

Симфония нового была гимном объявленной новой эры после 1917 года, пришедшей на смену мира старого. Когда была основной не только оппозиция прошлого, настоящего и будущего, но и противопоставление ветхого и нового человека. Обо всём этом говорил поэт Владимир Маяковский, которого с полным основанием можно отнести к «новым реалистам».
В своём втором приказе по «армии искусств» Маяковский просит: «дайте новое искусство», способное «выволочь республику из грязи». Это «новое искусство» в противоположность трясине «мелехлюндии» и «розовым кустам» требовало и наше время, когда заговорили о «новом реализме» в литературе, о необходимости прочесть на «чешуе жестяной рыбы» «зовы новых губ». Всё это можно было увидеть и в манифесте Шаргунова.

Вполне в духе «нового реализма» читается и квинтэссенция поэта: «ненавижу всяческую мертвечину! / Обожаю всяческую жизнь!» Именно его подхватило новое поколение литераторов, пришедших в литературу в начале нового века. Заявившее, что не имеет ничего общего с той когортой имитаторов, которые денно и нощно жгли «сердца неповинных людей «глаголами»», пока совсем не отвратили людей от литературы.

Реализм Маяковского отличает устремлённость в «завтрашний мир». В поэтическом «Письме Алексею Максимовичу Горькому» он пишет: «И мы реалисты, но не на подножном корму, не с мордой, упёршейся вниз, – мы в новом, грядущем быту, помноженном на электричество и коммунизм». Принято считать, что реализм – это зависимость от эмпирии, но при этом забывается, что главное в нём – вектор преображения окружающей действительности, её омоложения. Об этом и говорил поэт.

«Мы переменим жизни лик» – это один из лозунгов «нового реализма», который озвучил Маяковский. Это призыв к изменению пустотного надломленного лика общества девяностых, общества безвременья, а дальше мира обывательского, мещанского.

Жизненно важно для нас звучит призыв Маяковского «рваться в завтра, вперёд», ведь мы крайне плохо понимаем настоящее или воспринимаем его за сплошную пустыню. О будущем же вообще ничего не знаем, не хотим знать, боимся его, для нас его будто нет. Тот же Владимир Маяковский отлично понимал, что «будущее не придёт само, если не примем мер». Будущее надо «выволакивать», иначе будет только пыль и моль.

Пока же создаётся ощущение, что время остановилось. Мы будто застыли, находимся в дрёме. Нет цели – нет и развития, движения. Мы идём с повёрнутой назад головой, наше общество обращено в прошлое. У города, у которого «нету «сегодня», а только – «завтра» и «вчера»», рядом будет всегда находиться «гриб, чёрная дыра, преисподняя» (стихотворение «Екатеринбург – Свердловск»), в которую он рискует свалиться. И рано или поздно это произойдёт.
Сейчас нам остро нужен голос «нового реализма», который бы бросил обществу: «А вы могли бы?» Встряхнул его от спячки. Запустил время вперёд.

Нужен голос, призвавший к преодолению застоя: «Довольно сонной, расслабленной праздности! Довольно козырянья в тысячи рук! Республика искусства в смертельной опасности – в опасности краска, слово, звук». Нужен призыв к новому.
Нужен стих – обращение к широким массам, а не к локальной аудитории: «Понимает ведущий класс / и искусство не хуже нас. / Культуру высокую в массы двигай!» Этот императив сейчас подменяется отчуждением масс от высокой культуры, которым она якобы совершенно не нужна и которые к ней не готовы. Эта последовательная отстранённость ведёт к тому, что «разговорчики» у литераторов «заменяют знание масс». Тот же Сергей Шаргунов напомнил, что «искусство действительно принадлежит народу» и сам «народ не утрачивает ярких стихийных талантов и сил».

Обществу нужен дух новизны, оно должно быть переориентировано на новое, а эпитет «новый» должен возглавить первые строчки нашего словаря.

О необходимости нового, обращения к новой реальности регулярно пишет и Эдуард Лимонов. И он также «новый реалист», ненавидящий всяческую мертвечину. Он не просто держит руку на пульсе общества, но практически инкрустирован в этот пульс.

Например, в одном из недавних своих постов Лимонов рассуждает насчёт того, что «Россия живёт скучно. Мы могли бы жить много веселее». Писатель-политик приводит примеры того, что бы развеселило, встряхнуло нашу жизнь: «Отъезжают в Южную Сибирь, в Забайкалье добровольцы закладывать новую столицу России. Опять цветы, аплодисменты, оркестры, красные флаги, потому что красные самые красивые. Все оживлены, возбуждены, потому что новая эра пришла. А мы живём скучно».

Новая эра – это то, что нам необходимо. Это то, о чём мы совершенно забыли и практически удалили из нашей жизни эпитет «новый». Но без него не будет ничего. Ни литературы, ни человека, ни настоящего деятельного общества, а только гнусавый храп, да ряска тоски и зевоты. И здесь придётся сокрушаться вслед за поэтом: «О, до чего же всего у нас много, / и до чего же ж мало умеют!»

Мы не должны забывать о новом, «новом реализме». Без этого мы превратимся в обыкновенных литературных мещан, которых, по большому счёту, необходимо гнать за сто первый километр от литературы. «Новый реализм» – это всегда пульс живой жизни. Снимем руку с этого пульса, и вновь станут почковаться «мелехлюндии» и разрастаться пустыня.

Андрей РУДАЛЁВ